***
— Я не могу согласиться с вами. Это слишком большая жертва, вы не понимаете… — Синчень был растерянным, непонимающим, но женщина перед ним стукнула сухим, но ещё крепким кулаком по столу. — Если я сказала, что ты пересадишь мои глаза своему благоверному — значит так и будет. — сказала госпожа Ли и строго посмотрела на ученика. — Я уже все на своем веку повидала. И детей вырастила, и внуков, и вас повстречала, тебе мастерство передала. Передашь его детям хотя-бы в виде общего обучения и сочтëмся. Твой ненаглядный изводится, а ты ещё и дары отвергаешь. Тебе ли не знать, что добровольно отдать часть себя далеко не каждый готов. — она взяла чашечку чая с пола и продолжила пить. — Мне не много осталось, я итак слаба. А у него вся жизнь впереди. Синчень хотел ещë было возмутиться, но понял, что не может ничего противопоставить женщине. И отказывать ему действительно не стоило. — Откуда вы знаете? — фраза о том, что юноша изводится из-за невозможности увидеть мир вокруг насторожила его. Ян сейчас не показывал свои эмоции даже близким, а женщина не входила в этот круг людей. Так откуда она узнала? Сам Синчень теперь держал лицо, не давая понять по нему ничего. В предыдущий раз это привело к слезам любимого. Да, не только к ним, но как факт! — Да ревëт он пока тебя дома нет, а дети с девкой вашей. Набирает воды, кровь с лица смывает, а потом домой идёт и снова смеётся для ваших крох. — проворчала старуха и налила ещё чаю. — Забор у вас с прорехой, я как из леса иду — вижу всё. Гордый, негодник. Даочжан кивнул, умолкая. Это было возможным. После родов Ян даже ему не хотел показывать то, как он переживает и даже заботу стал отталкивать, принимая её только ночью, во сне. И то, что он не мог ничего сделать в этой ситуации резало больнее ножа. Он бы отдал свои глаза снова, уже супругу, без малейшего сожаления. Но знал, что его дар сделает только хуже. Ян не для того рисковал жизнью, уходя на поиски Сун Ланя в болезненном состоянии… — Я должен поговорить с ним об этом. Когда вы хотите провести всё? — пальцы сжали белую ткань на бедре, мужчина знал, что разговор будет болезненным и тяжёлым. — Чем раньше — тем лучше. — госпожа Ли видела, что дети растут безумно быстро и прекрасно понимала, что парню тяжело пропускать развитие его детей. Поэтому стоило быть расторопнее. — Предупреждая твой вопрос — да, я уверена. Не думаю, что ты сможешь понять то, как тяжело матери не иметь возможности полноценно заботиться о ребёнке. Месяцы вынашивания сильно связывают. Даос молча кивнул и попрощался с женщиной, отправляясь домой. Он снова задержался, его наверняка ждут. Дети очень тонко чувствовали время его отсутствия, что было поразительно. Нинлинь была подхвачена на руки отца, поцелована в щеки, от чего она улыбнулась, а после передана в руки юноши, явно прислушивающегося к тому, где крошка. А Синчень взял на руки улыбчивого сына и опустился рядом с партнёром. — Мы тут. — голова резко повернулась к ним, губы Яна слегка приоткрылись и даочжан поцеловал его, не удержавшись. К его радости, тот не оттолкнул мужа и ответил на поцелуй, лаская, терзая губы даочжана. — у меня есть хорошие новости. — сказал он в влажные, припухшие половинки. Детей Синчень стеснялся мало. Это ведь просто поцелуи, проявления их любви. А чем-то большим мужчина заниматься отказывался — можно было навредить незажившему до сих пор шву. Благо, шрама не ожидалось. — Скоро будет теплее? — предположил Ян, гладя по голове дочурку, устроившуюся у него на коленях и смотрящую на пришедшего отца. Она ладошкой всегда хваталась за одежду слепого, наученная им самим. Он просто брал её ладошку, клал себе на складки одежд и сжимал в кулачок. Вот и привыкла… С Чэньчжи такой необходимости не было — тот был более активным ребёнком и он переставал мотать головой или тянуться ручками куда-то только когда засыпал. Его тëмный заклинатель и без кулачка «видел». — Нет. Гораздо лучше. — Синчень покачал головой и потянулся к повязке, развязывая узел на чужой макушке, чтобы ткань спала. Однако босяк не оценил этот жест и ощерился, отворачиваясь. Руки крепко обняли дочку, которая никогда даже за края повязки не хваталась, в отличие от А-Чэня. Увечье было теперь изъяном для юноши, изъяном который не могла перекрыть любовь супруга. — И что же может быть лучше возможности перестать бояться, что наши дети замёрзнут? — язвительно поинтересовался он, не поворачиваясь к супругу. — Сун Лань наконец кому-то перешёл дорогу и отправился к праотцам? Так тебя же это должно расстроить, не так ли? — Синчень помнил, что резкость и язвительность естественная защита близкого ему человека. От того злые слова его не задевали. — Возможность видеть Нинлинь и Чэньчжи? В комнате повисла тишина, прерываемая только дыханием членов семьи Сяо. Правда, дыхание Яна было самым тихим, почти неощутимым даже когда даочжан неслышимо поднес руку к чужому лицу. — Это не смешная шутка. — сказал слабо тëмный заклинатель и посадил дочь на пол, собираясь уйти. Он не хотел показывать свои эмоции при детях. Не стоило им видеть кровь в таком юном возрасте. Рука, схватившая его рукав, не дала этого сделать, а оттолкнуть от себя супруга юноша боялся, потому что у него на руках был их малыш. Ладонью он попробовал отцепить руку от себя, но даочжан держал его крепко. Вскоре он ещё и крох почувствовал рядом с собой и это приковало его к месту. Не видя их он мог навредить каждому. — Это не шутка. Есть человек, который хочет отдать тебе свое зрение. — Синчень старался говорить максимально убедительно и мягко. Он хотел, чтобы Ян поверил ему, что бы порадовался, вот только получил совсем не радость в ответ. — Я не приму его. Я вырву эти глаза и верну их обратно. Мне не нужна жалость. — холодно, жёстко сказал босяк из Куйджоу, и причин не верить его словам у него не было. — Я проживу и без зрения. Или твои чувства задевает моя слепота? Устал небось, с калекой?! — яд сочился из его слов, но даочжан не боялся этого яда, напротив, обнимая любимого со спины и целуя его в шею, рядом с челюстью. — Почему? Разве ты не хочешь жить, видя? — Синчень знал, что его спутник на пути самосовершенствования горд, но не думал, что настолько. — Это безрассудно! — Безрассудным было твое желание помочь Сун Ланю, когда я лишил его глаз! Ты уже тогда видел, что он резче тебя, так почему ты решил пожертвовать собой в угоду ему? Ты выбрал помощь ему, а не мне, хотя видел, что мне она необходимее! Безрассудно постоянное вмешательство твоего ненаглядного друга в нашу, в мою жизнь! Чем он мог бы мне помочь? Не появиться в твоей жизни, но уже поздно. А сейчас он нагло пользуется тем, что не принадлежит ему по праву и даже вины не чувствует! Ни за происходящее сейчас, ни за произошедшее тогда! — парень сорвался на крик, овладеваемый эмоциями, — Он смотрит на наших детей моими глазами! А сейчас кто-то видите-ли решил помочь мне. Хотя скорее помочь тебе, великому благородному даочжану Сяо, что несёт на плечах груз опеки над молодой девушкой, калекой и воспитывает двух детей! — Яна начинало слегка потрясывать от злости и гнева, но свою мощь он ещё успешно держал в руках. Медитации помогли лучше себя контролировать и выбросы энергии были только намеренными. И всегда тогда, когда он хотел прогнать страждущих помочь и поддержать. Синчень понимал, что если он скажет правду, почему старуха Ли отдает ему свое зрение — он ничего не изменит, потому что еë сочувствие, как родившей и воспитавшей матери к его любимому будет той самой жалостью, которую его супруг презирал. Следовало как-то поставить этот вопрос так, чтобы темный заклинатель не мог возразить и сохранил зрение, которое ему так щедро предлагают. А значит нужно было хитрить, как это умел мастерски делать его супруг. Да, он не сможет сделать это с теми умением и изяществом, с которым это делал Сюэ Ян в прошлом, но ведь есть же шанс того, что у него получится. Чего боялся человек, любимый им? Потери Синченя. Потери детей. Он боялся охладевания супруга, но это было совсем не там вариантом, который здесь сработал бы, Ян упрям. Нужно было что-то другое, не связанное с потерями. Но не пытки же! Это будет совсем не тем, что им нужно для восстановления гармонии в доме. Повязка на плече юноши, не снятая с него до конца дала вариант, который больше подходил даочжану. — Если ты не примешь добровольно дар этого человека, то его придется принять мне. Мои глаза с радостью займут твои глазницы. Шах и мат. Ян был против того, чтобы Синчень отдавал свои глаза кому-то и снова становился слепым. Даже самому темному заклинателю. Но если даос не потеряет зрение после отдачи глаз, то фактически не нарушит обещания. Ведь так? Вернуть глаза Синченю обратно юноша не сможет, он не дастся. Знает, как может действовать любимый, придется следить за тем, что он ест, но любимый будет видеть мир вокруг себя… Да и отдать старухе Ли глаза, принадлежавшие Синченю, босяк не сможет. Не для того он искал их так долго. — Ты не посмеешь… — парень сглотнул. — Я верну все как было, всё равно не приму… — голос его выдавал, показывал, что Синчень выиграл этот бой. Не сможет он вырезать глаза супругу. Просто физически не выдержит этого. — Разве ты не помнишь, как я наивен и безрассуден? — в голосе мужчины была улыбка и он погладил дорогого ему человека по плечу. — А ещё я люблю тебя, а любовь слепа и сумасшествие водит ее за руку. — Синчень прошептал это на ухо любимому человеку, дал ему в руки одного ребёнка, чтобы тому было спокойнее, сам взял другого и подтолкнул любимого к кровати. Просто сесть, ничего более. — Ты монстр… — босяк из Куйджоу несколько разбито прижимал кроху к груди. Сын, судя по тому, как вертится и норовит пощупать лицо. — У меня был хороший учитель. Разве не ты мне угрожал убийством горожан, когда я не давал тебе сладкого? — Синчень улыбнулся и подтолкнул к чужим губам карамельку. С них начиналось каждое утро, ими сопровождалость каждое прощание, ими начиналась встреча. Сегодня, вот, с запозданием. — Было дело… Надо будет сделать и из этого сказку для детей. — теперь шутка была уже «добрее», раз касалась вечерних сказок, а не взаимоотношений Яна с кем-либо. — Обязательно, родной. И да, я надеюсь, ты поблагодаришь человека за его дар. И перестанешь ныкаться по углам и держать все в себе. — на шее младшего поставили засос, самым наглым образом причём. Тот повел плечом, тихо прошипев. Даос снова не рассчитал силу, вкладывая ее столько же, сколько вкладывал до беременности супруга. Но загладил вину нежными поцелуями-бабочками, что отвлекали от боли. — Я люблю тебя. И мне неприятно узнавать от других о том, что ты плачешь тайком ото всех, пока меня нет дома. — совсем тихо добавил он. Ян вспыхнул, но ничего не сказал, не желая снова заводить трудные разговоры. Однако поцелуй напомнил ему о том, чего его последнее время тоже беспокоило. — Вот ты меня целуешь, говоришь что любишь… А как же показать мне свою любовь? — он капризно надул губы. — Ты что, ходишь в весёлый дом? — оба прекрасно знали что нет. — Нинглин, ткни папу в нос, он меня обижает. — девочка ударила кулачком отца по щеке и Синчень рассмеялся от этой сценки, от тона любимого… — У меня просто не получится в весëлом доме ничего, родной, не говори глупостей! — Сяо Яна повалили в кровать и поцеловали в губы, а детей устроили аккуратно по обе стороны от него. Младший заклинатель явно из-за этого переживал и Синчень вздохнул. — Дай мне две минуты и я докажу тебе это. — маленьких пройдох, заинтересованно смотрящих на папочек, уложили теперь в корзинки и, судя по звукам, унесли из комнаты. Даос попросил А-Цин присмотреть за детьми, пока он разговаривает с Яном, но Слепышка по чужому румянцу поняла, что слова будут явно на языке тела и отправила его в комнату с флаконом масла, говоря, мол, «давно пора». Пока даос пытался не повредить супругу, тот ведь и так явно изводился. Почти пол года воздержания — понятное дело темный заклинатель фырчать на всех будет. С его-то характером. По еë личному мнению дело было далеко не только в его гордости… Ян сидел на кровати, явно намереваясь пойти за супругом и выяснить, что тот задумал, но Синчень подоспел раньше и вернул его в постель. На губах была далеко не невинная улыбка, в глазах плясали огоньки. Да, Ян-Ян этого пока не увидит, но… Но это было не важно сейчас, потому что действия даочжана будут красноречивее взглядов. — Ты хочешь «видеть» мою любовь? Хорошо, я покажу еë тебе… Так, как не увидит только разложившийся труп. — немного чëрного юмора вперемешку с реальностью тоже вплелись в мужчину. Это было трудно назвать чем-то плохим, ведь это вызывало улыбку Чэнмея. Но со стороны всегда выглядело жутковато, особенно с тем, какое впечатление производил внешний вид даоса. Синчень развязал чужие одежды, оголил грудь, живот. Рубец был нешироким, аккуратным из-за своевременного вмешательства. Портила картину успешного восстановления после родов только большая складка из растянувшейся кожи. Но даже она два месяца назад была больше. Поэтому даочжан был уверен, что все вернётся на круги своя, пусть и не быстро. Он постарается помочь, как сможет. Мазью, ещё чем-то… Губы накрыли шов, зацеловывая его, вызывая в теле босяка дрожь. — Так любишь меня, что рискнул всем, чтобы родить наших детей… — рука прошлась на месте губ, в то время как губы Синченя оказались на сосках убийцы клана Чан, от чего тот стал тяжело дышать. Синчень не был мастером грязных разговоров, но даже эта его неумелость заводила Яна до безумия. Ведь это обозначало, что даочжан учиться в процессе этих самых разговоров наедине с ним, а значит он не был ни с кем другим. — Что ты делаешь? — Ян с трудом выдохнул это, дезориентированный, желающий большего, но не любящий просить после того, как они вздорили. — Что я делаю? А разве не ясно? Разве мой молодой супруг не может почувствовать мое желание доставить ему удовольствие? Разве он не чувствует, что я тоже изголодался по близости? — полусогнутое колено юноши упиралось старшему в пах, ощущая нарастающее возбуждение. Синчень никогда не дрочил себе вне близости с любимым. И то, он делал это только по просьбам Яна, когда тому хотелось посмотреть на его самоудовлетворение, но сам — ни-ни. Только холодная вода, из-за стыда делать это рукой, а после начала отношений с Яном мужчина и вовсе стал считать, что его онанизм унижал любимого супруга даоса. — Могу, но… — младший почти вскрикнул от поцелуя укуса в ключицу, рядом с бусиной-талисманом. Синчень словно и не ждал ответов, поставив себе целью довести любимого до исступления ласками. Если уж он затронул это… Даочжану было до сих пор неловко говорить о своём желании в открытую, Ян ведь прекратил ревнивые нападки на него и не на что было отвечать. Но сейчас… услышав слова о его нелюбви, он хотел восполнить то, чего не хватало их последним месяцам из-за беременности и из-за послеродового состояния Яна. Руки ласкали тело, едва касаясь в тех местах, где это было нужно, дыхание по прежнему оставалось прекрасным ответом на все немые вопросы мужчины. — Не забудь быть потише, мой хороший… Ты же помнишь, что в соседней комнате А-Цин с детьми? — с губ Яна сорвался всхлип, а Синчень, закусив губу, убрал руку с члена, который мгновением ранее накрыл ладонью, и заклеймил губы супруга поцелуем. Пальцы выкручивали сосочки любимого, гладили живот, под коленками, между соблазнительных половинок… Даочжан с удовольствием ласкал молодого мужчину, ощущая власть в своих руках. И она была ценна не тем, что была властью, а тем, что её давал над собой тот самый мальчишка, который не желал никому подчиняться много лет назад. Сколько же воды утекло с тех пор… — Монстр… — снова прошептал Ян, а Синчень продолжал кусать любимого, стараясь не навредить. — Тебе ведь нравится… Нравится окунаться с головой в мой тихий омут. Нравится то, как я оставляю клейма на твоем теле, ты всегда с нетерпением ждёшь мою плоть в себе… Даже все эти недели ты словно хотел моей ласки. Я дам еë тебе. Но, так как у тебя все ещё не до конца зажил шов, ты просто должен наслаждаться мной. Обещай, что не шевельнëшь бедрами ни разу за сегодня без моего разрешения. Даос был слишком жесток, по мнению Яна. Но палец супруга во всю орудовал внутри него, массируя чувствительное местечко, от которого член Яна стоял, как литой, и в таком состоянии он был согласен на все. Однако для верности мужчина связал чужие руки, чтобы не дать привставать на них, не давать облегчать себе «урок», а после налил себе на руку масла из флакона. Его в нем было немного и Синчень толкнул пустую склянку в чужое нутро, чтобы она придавливала комок нервов, а Ян действительно просил сжалиться над ним. Но Синчень был распален и от того не был склонен сдерживать себя. Масло потекло на член младшего, а после рука стала размазывать его, пока даочжан сидел на бедрах любимого человека, не давая дергаться. Босяк из Куйджоу сгорал без возможности увидеть мужа, все его нутро сосредоточилось на ощущениях. Внутри приятно, слегка болезненно распирало, ладонь мучила его орган… — Синчень. Что ты делаешь, зачем… — Ян уже и забыл, как сильно развратил даоса. Вот уж воистину «в тихом омуте»… Если супруг распалялся, то остановить его могли только крики боли. И стоп-слова. Но… Но Ян сейчас и сам хотел этого. — Наказываю тебя, разве не ясно? — даос пальцами скользнул теперь в себя, чтобы не сжимать до слез спутника на пути самосовершенствования. Чэнмею было бы неприятно больно в нерастянутом Синчене, слишком много времени прошло с их последнего раза. — Непослушный ребенок… Не хотел мне говорить о своих чувствах. Отказывался от возможности видеть нас с детьми. Посмел усомниться в моей любви. — неожиданно для партнёра даос опустился на стоящий колом член любимого, плотно обхватывая каждый изгиб, каждую венку… Тёмного заклинателя пришлось заткнуть поцелуем, потому что он действительно почти закричал. — Теперь терпи. Потому что я буду беспощаден. Столько времени не говорил, что хочешь меня… А я ведь волновался, что тебе все ещё больно… — Ян попробовал дернуться — Представь, а если бы я усомнился в твоей любви? Что если бы мне показалось, что ты меня больше не хочешь? Я уже хотел снова обратиться к тёмной энергии, чтобы до конца заживить твое тело, только бы ты снова мог быть со мной… — Ты безумен… Что с тобой случилось? — босяк дернулся снова, головой пытаясь найти любимого, а тот помог ему и на удивление нежно поцеловал. Совсем не так, как могло бы показаться логичным в такой ситуации. — Я просто люблю тебя, родной. Это не из-за искажения ци, не волнуйся, я проверял. Я все больше и больше срастаюсь с тобой, сам того не замечая. Жить без тебя не могу. Не заставляй меня выбирать между тобой и Нинлинь с Чэньчжи. Иначе скоро даже они не заставят меня остаться там, где нет тебя. — Что ты такое говоришь?! — А-Ян поцеловал с укусом любимого, скользнул на его шею, раскрашивая кожу своими следами, а даочжан и рад был, подставляясь под эти губы, а после начал приподниматься на плоти партнëра, и резко насадился обратно. Синчень любил рваные ритмы… — Я говорю, что соскучился по твоему телу. Хочу ощущать тебя в себе. И брать тебя хочу. Дети уже достаточно подросли, чтобы одну ночь побыть без нас, а значит сегодня мы будем вспоминать всë, что так предательски забылось. — светлый заклинатель поцеловал уста любимого снова, не давая ещё раз укусить себя. Грубого поцелуя хотелось больше. Босяк из Куйджоу не был больше в силах говорить связанные слова, с губ срывались только стоны от поцелуев, от движений на плоти, которые были безумно редки, он еле-еле держал себя в руках, как приказал его партнёр. Он ведь принял на себя роль жены, а жена должна быть послушной. Изредка Ян вспоминал об этом и пользовался этим в постели. Их обоих это заводило… Ноги были широко расставлены, юноша пытался как-то помешать себе подаваться навстречу любимому, а тот одобряюще прошёлся по его бëдрам пальцами, под коленками, погладил пах и ствол, приподнявшись и оставив одну головку внутри. Это было самое мучительное и приятное действие из всех, какие только могли быть. Запрет двигаться, желание получить и пальцы, их ласку, и снова вернуться в жаркое нутро, сжимающее пульсирующими движениями головку. Даос знал, как лишить его рассудка. Пояс не смог удержать левую руку Яна и та, вырвавшись, повалила мужчину на грудь босяка, зарылась в длиннее волосы и направляла теперь голову даочжана так, чтобы слепец мог показать всему миру, что этот великолепный, совершенный мужчина занят, принадлежит ему. Синчень кусал в эти моменты свои губы, старался как-то уберечь от самого себя чужой живот, но вот только его собственная плоть не желала следовать желанию владельца и чуть ли не таранила в таком положении место, ещё две луны назад хранившее их детей. Все действия Яна сейчас так и говорили, что больше выбирать не придется. Что он любит Синченя, да так, что и сам не выберет, кто ему важнее, а это было показателем при том, как ревностно от оберегал детей, порой даже от родных. Мужчины старались как можно сильнее высказать скопившиеся чувства, босяк — укусами, а даочжан — движениями бедер на чужом члене, хоть это и требовало огромного самоконтроля от него. Ужасно хотелось отдаленно-привычно ощутить чужие толчки, в том ритме, который нравился А-Яну, но нельзя. Он сам запретил. Он боялся за любимого… Оргазм накрыл его совсем внезапно, он даже не понял, когда он успел приблизиться к нему, когда из плоти вырвалась струя, пачкая кожу обоих, а руки, держащие его тело над чужим, ослабли, заставляя упасть на грудь партнёра. Усилием воли он заставил себя дальше опускаться и подниматься на члене любимого, чтобы тот смог и сам получить свой конец. Без разрешения босяк освободил свою вторую руку и поменял их местами, стоило только Синченю ощутить тугую горячую струю семени в себе. У даоса не осталось сил сопротивляться, он ощущал только негу от того, что произошло. Да, это было грязно, но ощущать друг на друге и друг в друге свою сперму им всегда нравилось до безумия. По началу босяк над этим шутил, но потом это стало их маленькой тайной, чем-то сокровенным для них и важным, и он перестал относиться к этому несерьёзно. — Теперь моя очередь, даочжан. — смена ролями, смена «власти». Мужчина был устроен на спине, юноша ещё несколько раз толкнулся в любимом теле по своей сперме, подняв ноги Синченя вверх. Он знал, как это должно было выглядеть и член снова стал крепнуть от этих мыслей. — Раз я плохой мальчик, которого нужно наказывать, я не буду выходить из образа… Плохие мальчики непослушны, ведь так? А значит… — надеясь на то, что на него смотрят он прижал ноги любимого к кровати, лег на спину и как можно эротичнее вытащил из себя флакон из-под масла. Судя по сбившемуся дыханию, ему удалось добиться нужного эффекта. — Мой милый даочжан, я хочу твой член в себе, ты разве не понял? Твоё тело несомненно великолепно, но я хочу твою сладкую конфету в себя. — он погладил свой раскрытый вход, радуясь, что масла там достаточно, чтобы принять супруга. — Ни одна карамель, никакой шоколад не сравниться с ней… — он сел, терпя пустоту, а после нашел пальцами напрягающийся член любимого и накрыл его яички губами, потом язычком прошёлся по стволу, по венке, обвел головку, и резко заглотил до самого конца. Он чуть не закашлялся с непривычки, но пересилил себя и медленно стал выпускать плоть из себя, чтобы потом снова опуститься ниже, сжимая горлом и языком достоинство любимого, что не сдерживал стонов только из-за слепоты любимого. Для него это пока единственные «глаза». А вот его собственное зрение улавливало каждое движение любимого. То, как тот демонстрировал ему свой вход, как он намеренно посасывал его член между заглатываниями, то, как он усердно обводил его вены языком, как он оставлял на нем максимум слюны… — Самая сладкая на свете конфета. Мой второй ротик так хочет ее… Ему ведь даже карамелек не давали! — Синчень вспомнил о том, что когда-то где-то слышал о том, что любовников порой заставляют ходить с чем-то в их нутре и он вдруг решил, что стоит и им такое попробовать. Чтобы точно не наскучить друг другу. — Поэтому сегодня он наконец получит сладкое, правда? Плохой мальчик тоже хочет любви и подарков… — член даоса уже был полон желания, яички поджались, предэякулянт смешался со слюной тёмного заклинателя, а после он сам забрался наконец на своего супруга и аккуратно приставил головку к приветливо раскрытому «ротику». Тот заглотил ее, целиком, как никто другой не заглатывал. Даочжану было стыдно из-за того, что когда-то он делил ложе с девами, но Ян запретил ему об этом думать. К тому же, так действительно не делала ни одна дева. Поэтому мужчина с лёгкостью выполнял этот приказ и сейчас толкнулся внутри любимого, однако тот, напротив, недовольно слез с члена партнёра. — Лежи. Я не хочу, чтобы ты двигался. Заставил меня так страдать, заставил мучаться… Теперь твой черед… — Ян снова опустился на плоть мужа, заставил Синченя согнуть ноги и опëрся на его колени, давая смотреть на себя. Двигаться пришлось медленно с непривычки, но вскоре молодой мужчина стал набирать темп, приоткрыв рот и отдаваясь ощущению члена в себе. Если бы у него были глаза, он бы закатил их, но… — Я уже и забыл, как хорошо ощущать тебя в себе, даочжан… А тебе? Тебе нравится чувствовать, как я тебя сжимаю? А представь, если бы я рожал сам… — он томительно медленно опустился на член и лег на грудь мужа. — Эти стеночки бы выпустили на свет наших малышей… Но можешь наслаждаться просто тем, что благодаря такому же действу они зародились в моем чреве, ведь так? — Ян укусил губы любимого, а потом поцеловал его томительно нежно, словно и не пытался сожрать его целиком, чтобы от него точно никуда не делись. — Молчи… — прошептал Синчень, толкаясь один раз в любимого, не удержавшись. От этого юноша недовольно вскинулся и укусил его до крови. — Плохой даочжан. — сказал слепец, а после снова облокотился о чужие колени и стал двигаться, пока наконец не излился, так и оставшись на органе любимого. Тот прошёлся руками по чужому телу, потребовал себе поцелуй, а после излился и сам, от одних пульсаций тела последователя Тëмного пути и ласк, обращённых с Яну. — Я люблю тебя. Ни на кого не променяю. Буду твоей семьёй и растить наших детей. Верну тебе глаза, раз появилась такая возможность. — старший потянул любимого обратно себе на грудь, с трудом накрыл их одеялом. В другие ночи они бы не остановились на двух разах, но сейчас они выплеснули эмоции, а тела вместе с ними отправили на свободу и их силы. Преждевременно, но так необходимо. В конце концов, им ещё нужно выспаться перед новым днём, полным суеты и заботы о детях. — Завтра все и сделаем. А через несколько дней будет год, как ты мой, а я твой. — Синчень улыбнулся, помня о весеннем равноденствии. Он специально ведь подбирал дату… — И я тебя люблю. Ни на кого не променяю. Убью любого, кто встанет между нами и нашими детьми. Буду хранить эти глаза, если ты того хочешь. — выдохнул ответно босяк из Куйджоу. Знали бы его ненавистники о том, как он размяк… И из-за чего? Из-за любви, сладкого и семьи. Он стал так слаб… Ведь теперь есть трое, ради кого он готов на все.***
А-Цин тактично ушла с детьми гулять, заботливо прикрыв племянников тёплыми вещами. Стоило дать супругам развеяться, да и дети любили прогулки. Правда, потребовалась помощь Сун Ланя, потому что корзинки с двумя детьми оказались для нее тяжелы, она могла справится только с одним ребёнком. Они росли не по дням, а по часам, будто бы. В свои два месяца они уже сидели, что было чудом. И пытались что-то лепетать. Кому рассказывала — никто не верил. Ян-Ян ведь не будет против, если она просто погуляет в округе? А кто видел — сам виноват. Девушка тихо хихикнула, перехватила корзинку получше и вместе с высоким даочжаном пошла на окраину города, к лесу. Наверно, со стороны казалось, что именно они родители этих малышей, всё-таки она уже достаточно взрослая для этого и каждый месяц удалялась из дома на несколько дней к соседям из этого мужского коллектива. Ни Цзычень, ни она сама не заметили приезжего, следящего за ними.