(Не)много любви босяку, не ведавшему ее

Следующие несколько недель все было тихо, если не считать словесных баталий Сун Ланя и Сяо Яна. На кой чёрт он остался с ними ни А-Цин, ни А-Ян не понимали, но Синчень не гнал его, а его слово было главным в доме (за редким исключением). Правда это не мешало Яну постоянно ревновать и закатывать истерики. Например, он отказывался есть сам за совместными с Ланем трапезами и даочжану Сяо приходилось самому подносить палочками еду к его рту. Тогда Ян оттаивал и послушно кушал, ощущая, что внимание любимого полностью его. От всех этих нежностей Цзычэнь, закончив есть, часто сбегал, а порой не приходил на завтрак и обед. Каким боком эта зараза стала торговцем в городе И, они не понимали. Продавал он сделанную из дерева утварь, вполне неплохого качества, покупали её хорошо. Никто в городе не занимал этой ниши, преимущественно продавая овощи и похоронные товары. Ткани, одежду и многие другие вещи повседневного обихода привозили торговцы на ярмарках. Деньгами он делился с Синченем, отдавая ему треть, ещё треть тратя на дело, и треть на себя. «Младшие» этого не понимали, но зато им стало перепадать больше сладкого, а это им было только на руку. Особенно А-Яну, который без сладкого не мыслил и дня с супругом. Утро начиналось со сладких поцелуев и обновления меток на коже, после обеда он получал по две конфеты, а перед сном — снова сладкая кожа любимого. Теперь сладостей в течение дня прибавилось… Синчень расстраивал юношу только тем, что стал за умеренную плату помогать всем, кто звал его. Подлатать крышу? Не вопрос. В комнате снова какие-то нехорошие ощущения? «Хорошо, я приду проверю». И так каждый раз. Сяо Синчень решал всë: от бытовых проблем (пока мужчина в семье уезжал по делам) до дел заклинательских. И неизменно сажал супруга под замок дома, чтобы не ушёл, не ревновал, не пугал людей… Яну это казалось недоверием, неким предательством, и с каждым разом даочжан все больше и больше времени и сил тратил на то, чтобы расслабить напряженного, дувшегося на него юношу. Того не радовали ни поцелуи, ни ласки, ни прощальные конфеты и новые при встрече. Просто ничего. Потому что самого ценного — время со спутником на пути самосовершенствования — он стал получать меньше. Спустя пару месяцев после возвращения «блудной женушки» домой, пока муж работал у местной разлучницы небрачного возраста старой лекарки, Ян ушел в лес. Медитировать. Он давно этого не делал и хотел возобновить свое самосовершенствование на темном пути. И Сун Ланя взбесит, и Синченю напомнит, что он не одуванчик и не будет покорно сидеть на месте. «Это её наследники отказались продолжать дело, так почему теперь страдаю я?! Почему даочжан не понимает, что нужен мне?! Зачем запирает, я что, зверь?! Точно, зверь» — думал Ян и истерично расхохотался, а по щекам потекли слезы. По началу в лесу все было в порядке. Мертвецы послушно следовали его воле, забавно лезли на деревья, потом устроили ему представление, как в Ланьлине, только без одежд и слов. Но быстро накатила усталость, и он всех разогнал подальше. Он не пытался сейчас увеличивать предел своих возможностей, мог не справиться с силой и даже защититься не получилось бы. Поэтому это было скорее оттачиванием навыков и поддержанием средних возможностей на постоянном уровне. Умения имели свойство со временем затираться в памяти тела, и их восстановление заняло бы много времени. Когда контроль за мертвецами перестал быть необходимым, Ян отошёл под дерево и сел у корней, облокотившись спиной на ствол. Рука привычно легла на округлившийся живот. Он был уже довольно большой, и Синчень теперь постоянно хмурился, когда гладил его. Отношение к юноше становилось все более бережным. Но вопросов не следовало. Прошу, когда решишься рассказать мне о том, что происходит — говори. Сразу. Я ведь волнуюсь. Так сказал даочжан тогда. Но парень все боялся. Что если не одобрит? Что если он ошибся? И от того медлил с разговором, оттягивая момент. Он даже самому себе не хотел говорить правду. Но правда не хотела больше молчать. Яна прошила боль в районе живота. Его словно пнули изнутри. В общем-то, так оно и было. Он ведь нёс ребенка даочжана под сердцем. Создал матку с помощью тёмной силы, в качестве части себя вложил в нее свой источник ци, а от Синченя — его семя, которым заполнил золотое ядро. И семя прижилось, раз был токсикоз, раз живот округлялся, раз сейчас его била маленькая жизнь… Юноша обнял живот и тихонько заплакал. Как теперь сказать даосу обо всем? Да тот словно вообще не думал о его чувствах в последнее время! Ян узнавал, где его муж через допросы «сестрицы» в обмен на свою долю конфет. А его собственный супруг все его вопросы затыкал поцелуями. Парень ощущал себя брошенным и ему казалось, что и ласки по ночам, и засосы, и конфеты — все это просто из жалости или по привычке. Что если теперь его посадят дома и даже ласкать и целовать не будут? Прикроются страхом навредить ребенку, а на самом деле просто возненавидят, будут испытывать отвращение? Это ведь неестественно! Мужчина не должен носить ребенка. Ян плакал долго. Совсем забылся в своих страхах, судорожно гладя живот и пытаясь согреть его, когда похолодало. Изнутри всë еще ощущались толчки, но теперь босяк ощущал их как-то… По-другому. Они были чем-то, что не давало ему призвать больше силы, чем он мог контролировать, и пойти выяснять отношения, намеренно сводя себя с ума тьмой. У него был якорь, который не давал сорваться. До этого им был Синчень, но прямо сейчас он и был причиной, которая заставляла парня желать сойти с ума. Он совсем не заметил ни шагов позади себя, ни тихого вскрика А-Цин, ни шëпота объекта его мыслей, ни того, что рядом с ним опустились на колени. Ощутил только прикосновение к лицу и попытку взять его на руки. — Нашёлся… — шептал даочжан и, осматривая руками, старался понять, как сидит юноша, в какой он позе и как будет удобнее и безопаснее его поднять. Одна рука не хотела уходить с лица юноши и вытирала с него слезы, а другая обнаружила руки на животе и пробралась под одну из ладоней. В нее особенно сильно толкнулись, заставляя Яна только сильнее свернуться в комок. Последователь Тёмного пути укусил даоса за ладонь на своем лице. — Ян-Ян, что такое? — нежные, теплые, крепкие, надежные руки обвили всего босяка и подняли с земли, взяв под коленями и прижав крепче к груди супруга. — Обними меня, прошу! — Синчень коснулся губами скулы юноши, потом спускаясь ко рту, чтобы поцеловать. Младший заклинатель выполнил чужое почти-требование только потому, что иначе — упал бы, и на живот было бы оказано сильное давление. Он не хотел, чтобы его целовали и потому отвернул лицо, пряча его в плече супруга. Раз ему хочется нести его — пусть несёт. Плечи у парня слегка дрожали. И от холода, и от испытываемых эмоций. Ян даже от конфет отказался. Для Слепышки и даочжана это было показателем, и девчушка поспешила увести мужчину за рукав ханьфу в город, домой. В городе их встречали. Все радовались, что даочжан нашел своего пропавшего мужа, а Ян под их шепотом и поздравлениями сжался. За него так волновались… От этого в груди еще сильнее всколыхнулась обида. Наверняка все волновались из-за Синченя, но не из-за него самого. Это ведь он всем помогает, всех защищает. А он так, дома сидит. Под замком. Сбежал вот, через окно. Из собственного дома. Как вор. А из собственного-ли? Это дом заклинателя и Слепышки, а он навязался и ведет тут себя, как хозяин. И что с того, что он супруг даочжана? Ему это не мешает ходить работать каждый день и не говорить ему ни-че-го. Ян выпрямился и постарался принять гордое выражение лица. Чтобы казалось, что он просто позволяет себя нести на руках. Ведь на самом деле от этих прикосновений ему наоборот хотелось растаять и заплакать уже в грудь даоса, начать жалобно рассказывать ему о том, что тот его не любит и слушать чужие объяснения. Но гордость не позволяла. Если по дороге в похоронный дом он смог еще держать себя в руках, то уже в комнате он спрыгнул с рук любимого и прикрывая живот руками практически бесшумно ушел в угол. Будет искать или не будет? Хочет ли объясниться? Даочжан нахмурился и пошел туда, где слышал сбивчивое дыхание супруга, его сердцебиение. И заковал в объятия, прижимая к стене, прикрыв спину предплечьями, чтобы юноше не было жёстко. — Почему ты делаешь это? Почему уходишь от меня? Что я сделал не так? — тихо шептал мужчина на ухо любимому человеку, стараясь не давить на живот и одновременно прижаться грудь к груди. — Ты не хочешь меня видеть? Его спутник на пути самосовершенствования попытался оттолкнуть партнёра, но легко сдался в чужих руках. Беременность заставляла его быстрее поддаваться слабости, отнимая силы для малыша, а он ещё и в лесу «порезвился». Поэтому после недолгих трепыханий юноша обмяк, колени подкосились, и даос теперь мог бережно взять его на руки, унести в кровать. — Ты бросаешь меня каждый день. Уходишь работать у других, а меня запираешь. Запирать-то зачем? Если ты не делаешь ничего, что угрожало бы нам, то к чему такая скрытность? — уже на кровати пробормотал Ян, раздеваемый заботливыми теплыми руками… — Я опротивел тебе с животом? Ты больше не берешь меня вечерами, перестал присваивать себе и оставлять на мне свои метки. — он повел практически идеальными плечами. Даже старые шрамики от укусов почти сошли. Только пара засосов на шее и осталась, их постоянно обновляли. Но без зеркальца самому их увидеть было невозможно. Даочжан молча продолжил раздевать партнера, оставляя его в одной только нижней рубахе, после стал раздеваться сам, оставаясь таком же одеянии. Потом, ласково гладя стопы юноши, переложил их на кровать, а сам опустился на пол рядом с кроватью и приложил голову к чужому животу, щекой ощущая пиночек, а ухом слушая, что происходит в утробе любимого. От этого его губы расплылись в легкой улыбке. — А ты почему так не хочешь говорить мне о том, что носишь наших детей? — спросил он наконец, слепо отыскивая левую руку супруга и переплетая с ней пальцы. — Я все ждал, пока ты решишься, берег тебя, чтобы тебе было легче носить их… Нам ведь потребуются много вещей для них, а на это нужны деньги, многие вещи ни ты, ни я не умеем делать. — Ян сжал до хруста чужие пальцы в своей руке. — Зачем запирал? Почему не говорил, куда ты и зачем идёшь? — воскликнул Ян, не вырываясь, потому что лицо слушающего их детей даочжана, волнующегося и радующегося, завораживало. — И почему ты думаешь, что я ношу детей, а не ребенка? Синчень поцеловал живот партнера и его руку. — Я слышу три сердца. Одно твое, и два их. Еще в том городе услышал. Не хотел тебя нагружать. Я знаю, что означают рост живота, тошнота, усталость, перепады настроения и смена вкусов. И знаю, что ты гениальный заклинатель, способный на невозможное. — Синчень улыбался, но теперь, судя по бровям, слегка печально. — Я знаю, что ты всегда ходишь рядом со мной, если я что-то делаю вне дома, но в черте города. Знаю, что ты сильно ревнуешь меня к другим и едва научился отпускать меня от себя. Если бы я не запирал тебя — ты бы рвался за мной и подвергал свою жизнь опасности, пытаясь помочь мне. Угрожал бы невинным людям, чтобы они не говорили, что ты рядом. А если бы я просил тебя остаться дома, запирая и говоря, где я — скоро на дом, которому я помогал бы, опускалась твоя кара. Ты же во всём ищешь угрозу моим чувствам к тебе. Хотя о какой угрозе речь, когда одно твое упоминание заставляет меня улыбаться, даже если я знаю, что меня будут просить приструнить тебя. — Синчень достал из складок ханьфу конфетку и развернул еë обертку одной рукой, давая её юноше. В этот раз он принял мягкую, «вечернюю» сладость и поцеловал чужие пальцы. Чужая улыбка была искренней и не могла быть просто прикрытием привязанности без чувств. Ян наконец-то расслабился, внутреннее понимая, что его мужчина прав. И желанию плакать, совсем не свойственному ему, наконец нашлось объяснение. Юноша всегда думал, что быстрая смена вкусов и настроений у беременных — просто желание женщин получить внимание, а оно оказывается вот так… Синчень никогда не врал. И говорил все по делу. Хотя было странным то, что это все проявилось просто от появления в теле матки. Хотя… Он же вроде как-то связывал ее с мозгом и другими органами для полноценной ее работы. А как именно эта работа осуществлялась он так и не понял. Просто сделал то, что… чувствовал правильным. Вся эта затея была экспериментом чистой воды! — Если ты боялся, что навредишь детям, если будешь брать меня, то предупреждаю — нет не помешаешь. Там никаких связей с детьми, я не смогу родить сам, только с помощью ножа. — Сяо Ян потянул за подбородок супруга, украл для себя поцелуй, а после похлопал его по бедру, требуя забраться наконец в постель. — Еще один уход без объяснений куда, к кому и как на долго закончится кровавой резней. Я понятно объясняю? — Стоило даочжану наклониться над парнем, как он вклинил колено между его ног, гладя бедром чужой орган. — Беременным нельзя волноваться, а я волнуюсь, стоит тебе выйти за порог дома, что говорить о дворе. — мужчина слегка побелел, а после покраснел, садясь между чужих ног и нависая над ним. — Хорошо. Но ты будешь мне рассказывать обо всём, даже если мне это не понравиться. А особенно о своих переживаниях. — Синчень поцеловал супруга в живот, а после стал спускаться губами ниже, мастерски распаляя спутника на пути самосовершенствования. К моменту, когда губы коснулись головки чужого члена, тот был полностью готов и жаждал большего, чем невесомые поцелуи даоса. — Даже если я буду говорить, какими способами я хочу расчленить Сун Ланя, когда он смотрит на тебя с толикой нежности? — с губ сорвался стон и юношу выгнуло. Даочжан знал, как заставить его умолять. — И об этом. И о том, когда ты захочешь ослепить его — тоже. Я ведь знаю, зачем ты его искал. — Ян вспыхнул и закрыл лицо руками. И как это теперь провернуть? Хотя… — Я ещё не решил, когда сделаю это. — пробормотал он. Это было правдой. — Не очень скоро, наверно. — добавил Ян, едва не вскрикивая под конец, потому что даос полностью захватил его головку губами, а языком скользнул в уретру. Это было всегда ощутимо, хоть язык и не мог проникнуть глубоко, а когда мужчина толкнул в него через член тонкий поток ци, стало головокружительно хорошо и больно одновременно. Тëмный заклинатель захныкал, пытаясь каким-нибудь образом заставить мужа действовать скорее, но Синчень на провокации не поддавался и мучал его своими выдержкой и нежностью. Яну становилось легче, когда тот кусался и был груб, но теперь об этом стоило забыть, пока не родятся малыши. Это же даочжан, он будет заботиться о Яне, как о хрупкой вазе. Еще одна причина, по которой парень не хотел ему ни о чем говорить. Но теперь уже поздно, и ему оставалось лишь выстанывать просьбы скорее взять его, не терзать. Мужчина извел этой ночью юношу так, что тот уснул после одного из оргазмов. Проникновением в юношу тот не ограничился, сам побывал на чужом органе, и несколько раз ласкал его одними руками. А зацеловывание низа живота, скользящее на грани любви к детям и плотского желания по отношению к юноше, стало для него одним из самых возбуждающих действий. Босяк давно уже твердил, что даочжан какой-то неправильный монах, но тот только краснел, не опровергая и не подтверждая этого. Так и жили.