Два "не" счастливого человека

Счастливый человек ни о чём не жалеет и никому не завидует. Юню казалось, что он медленно всплывает из бездонных глубин, наверх, к далёкому свету. Океан обнимал его, бескрайний и всеобъемлющий, и тёмные воды дурманили разум сладким запахом каких-то цветов. Неподвижный, бесстрастный, он со смирением покорялся воле бушующих волн, то швыряющих его на самое дно, то возносящих на пенный гребень – и тогда, на краткий миг, ему казалось, что он слышит знакомые голоса, ощущает прикосновение знакомой руки к плечу… Потом толща вод вновь смыкалась над ним, и он вновь погружался в пучину, без страха и сомнений доверяясь её неумолимой силе. Здесь, в непроглядных глубинах, у него не было голоса. Не было тела. Не было боли, последней его спутницы, провожающей его в загробный мир. Даже память, и та казалось брошенной кем-то в пыльном углу книгой. Драгоценной, хрупкой – но уже никому не нужной. Юнь ни о чём не жалел. Порой, когда солнечный свет становился совсем близким, пронизывая толщу вод своими лучами и принося с собой запах трав и голоса дорогих людей, он вспоминал то, что привело его в этот бездонный океан. То, что последнее видел перед тем, как боль алой пеленой погасила зрение: удаляющийся край утёса – и взмывающие вверх, к безопасной тверди, фигуры друзей, ради которых он, не задумываясь, бросился в пропасть. Тогда ему казалось, что он вот-вот сможет улыбнуться. Впервые с тех пор, как его жизнь раскололась на «до» и «после» под тяжёлым клинком армии Лорда-Безбожника. Что он смог улыбнуться – тогда, на дне ущелья, под ударами ломающих его кости камней. У Фэна и Сямэн теперь было будущее. То будущее, которого уже не будет у него и Чу Чу. И смерть не казалась больше страшной. Счастливый человек ни о чём не жалеет и никому не завидует. Поднимаясь к самой поверхности пронизанной солнцем воды, Юнь ощущал, что счастлив. *** Океан был спокоен и тих. Внизу, на бесконечно далёком дне, скользили невнятные тени – но дно больше не в силах было его удержать. Неторопливые течения легко бросали его из стороны в сторону, из одного зыбкого сна в другой, из беспечных юношеских грёз – в полные крови и отчаяния кошмары последних дней жизни, и обратно – в безмятежные сны раннего, почти забытого детства. Но каждая следующая волна поднимала его всё ближе и ближе к светлому пятну пробивающихся сквозь поверхность лучей. И настал миг, когда бездонная толща вод разорвалась, отпуская его из своих объятий. Юнь глубоко, ещё не до конца осознав, что вновь способен думать и чувствовать, вздохнул. Сон неохотно оставлял его, выталкивая на поверхность из тёмных глубин беспамятства. Возвращая ему тяжесть и ощущения долго лежащего в неподвижности тела: жёсткость укрытого грубой тканью ложа; глухое, неприятное онемение в затёкших конечностях; щекочущее покалывание, там, где сухие листья бамбука, служившие, должно быть, ему подстилкой, касались обнажённой кожи. …Тепло чужой руки, расслабленно лежащей на плече. Он замер. Вокруг было тихо, никакой опасности не ощущалсь. Юнь задержал дыхание. Прислушался к мирной, безмятежной тишине вокруг. Услышал едва различимое за шелестом бамбука журчание ручья невдалеке, негромкий голос Сямэн, ощутил запах терпкого травяного отвара и готовящейся на костре пищи. И медленно, ещё не веря до конца, что действительно не спит, поднял неподъёмные веки. Он лежал на грубой лежанке в незнакомой ветхой хижине. Руки, ноги, грудь – всё было замотано чистыми, явно свежими и недавно сменёнными, судя по острому травяному запаху, бинтами. Во всём теле властвовала чудовищная слабость. А вот боли – её почти не было. Лишь тупо ныло левое бедро, да правое плечо, когда он на пробу шевельнул рукой, против воли вспомнив удар о камни, прошил острый, но не слишком сильный укол. Рядом стоял низкий деревянный столик-цзу, с деревянной же чашей, полной пахучего отвара из смутно знакомых трав. А слева, привалившись к стене и расслабленно положив руку ему на плечо… Осунувшийся и похудевший… Постаревший, казалось, на добрый десяток лет… - Фэн… - тихо, не вполне доверяя своему голосу, окликнул Юнь. И, подняв тяжёлую непослушную руку, неловко толкнул его в бок. Фэн подскочил, словно его ткнули калёным железом. Замер, глядя на него – жадно, недоверчиво, с потрясённым, полным страха и надежды волнением. Вздохнул – глубоко, долго, прерывисто, словно не Юнь – сам Фэн вынырнул только что из непроглядных тяжёлых вод, вернувшись к жизни, свежему воздуху и солнечному свету. Юнь вдруг ощутил, как задрожала лежащая на его плече ладонь. А потом потрясённо увидел, как дрогнуло, исказившись на миг, застывшее лицо – и на небритой щеке блеснула дрожащая прозрачная капля. - Юнь… - одними губами, без звука, выдохнул он. И Юнь запоздало осознал, через какие бездны отчаяния и страха пришлось пройти Фэну и Сямэн за то время, что он провёл, не осознавая ничего, в беспамятстве. И только теперь, поняв это, вспомнил и другое: он жив. Невозможно, невероятно… Но он жив. Жив и… Он осторожно шевельнул пальцами ног, боясь осознать, что не чувствует их, а потом, с усилием опираясь ладонями о жёсткое ложе, неловко сел, подтянув своё тяжелое, неподъёмное тело поближе к стене. Фэн поспешно подхватил его под плечи, помогая устроиться. Он дышал по-прежнему тяжело, прерывисто, словно с трудом сдерживая эмоции. И глаза его были живым, разумными, знакомыми глазами – не мёртвыми жёлтыми топазами захваченного силами зла чудовища. Юнь протянул руку и, какой-то частью себя ещё боясь, что друг окажется лишь мороком, а возвращение к жизни – только сном, сжал предплечье Фэна. Ни проступающей под кожей чешуи, ни чернильных разводов вен больше не было. Он поднял голову – и встретил оживающий, стремительно переполняющийся облегчением и радостью взгляд брата. - Фэн… - удивлённо проговорил он, глядя в его осунувшееся заросшее лицо. И улыбнулся, чувствуя, как в груди начинает разгораться тёплый огонёк яркой, успевшей стать забытым сном за время вторжения лорда Безбожника, радости. – Ты снова стал собой… Фэн судорожно сглотнул. И, стиснув его плечо так, что Юнь отчётливо ощутил, как трясётся его рука, выдохнул. - Давно, Юнь. Ты не помнишь? Ты не убил меня. Спас нас обоих. Меня и Сямэн. Ты помнишь, Юнь? Он расслабленно закрыл глаза. Слабость накатила с новой силой, но в ней больше не было ни боли, ни угрозы. Он выжил. Не мог выжить, не должен был – но всё-таки… - Помню. Я рад, что вы живы, Фэн… Рука на его плече дёрнулась и на миг сжалась чуть крепче – тут же застыв, словно Фэн испугался причинить ему своим невольным движением боль. Юнь медленно перевёл дыхание. Сердце сжалось, словно по нему провели тупым зазубренным лезвием. Чу Чу… - Юнь, я… - прерывисто выдохнул брат, и в голосе его звенела немая мука. - Не надо, - оборвал он, не открывая глаз. – Ты не виноват, Фэн. Никто не виноват, кроме лорда Безбожника и его сына. «И меня», - мысленно закончил он, зная, что Фэн эту правду не примет. - Я убил её, Юнь, - помолчав, очень тихо проговорил Фэн. И в голосе его звучала такая боль и не утихшее чувство вины, что Юнь невольно вздрогнул, пережидая, когда снова замрёт скользящее по сердце щербатое лезвие. - Не ты, - глухо откликнулся он. – Зло, что было в тебе. Ты не виноват в её смерти. Виноват – он сам. В том, что не остановил, в том, что не успел понять, как далеко успел уйти Фэн, что не сумел защитить… В том, что… Нет. Счастливый человек никому не завидует и ни о чём не жалеет. Вряд ли Юнь сможет когда-либо ещё назвать себя счастливым. Он не завидовал – Фэну, Сямэн, их любви… Не завидовал – и был рад, что сумел спасти хотя бы их. Но он сожалел. О многом. О том, что не успел прийти раньше, чем солдаты лорда Безбожника вторглись во Врата Жизни и Смерти, и Фэну пришлось прервать своё сосредоточение раньше, чем был закончен ритуал, тем самым сорвавшись в пучину безумия. О том, что опоздал вновь – в двух шагах от тайного места Фэна и Сямэн, лишь на несколько мгновений не успев помешать воинам императора и Безжалостному отвлечь Фэна от медитации, которая ещё могла вернуть ему разум. О том, что не остановил Чу Чу, когда она, с вечной своей детской непосредственностью, пошла уговаривать Фэна прийти в себя. О о том, что слишком поздно понял, что происходит, и не успел ни отбить убийственную волну, ни стать на её пути. О том, что… О том, что не убил Фэна, когда держал его в смертельном захвате, когда почти готов был нанести последний удар, удар не мести, но милосердия – не жалел. Никогда. Ни тогда, когда держал на руках остывающее тело Чу Чу. Ни минутой позже, когда короткий и бесконечный полёт закончился, ломая кости и гася сознание. Не жалел. Он вдруг запоздало понял, что Фэн слишком долго молчит. Не спорит, не пытается просить прощения, не спрашивает его, словно это всё ещё имело значение, почему он не убил его… Юнь медленно открыл глаза. И поймал полный страдания взгляд брата. Ему показалось – словно кто-то невидимый ударил в грудь, вышибая из лёгких весь воздух. Юнь до хруста стиснул зубы, пытаясь сдержать рвущийся из груди стон. И чувствуя, как ломается тяжёлый затвор смирения под штормовым валом не выплаканного горя, сглотнул, с трудом проталкивая сквозь вдруг пережатое горло горький комок. Глаза жгло расплавленным металлом никуда не ушедшей боли. И Фэн, отчётливо осознавал он сейчас, ощущает это тоже. Он прерывисто вздохнул. И, зажмурившись, изо всех сил стиснул лежащую на его плече руку друга. - Мы оба виноваты в её смерти, Фэн. Но монстра, погубившего Чу Чу, я не смог убить. И тебя, настоящего тебя, не могу тем более. Не могу и не хочу. А что касается меня самого… Чу Чу простила бы, я знаю. Я сам себя не прощу, но какая теперь разница… Фэн молчал. Юнь поднял веки – и горько улыбнулся, глядя ему в лицо. - Мы оба потеряли свой шанс умереть, когда была достойная возможность. Расскажешь мне как-нибудь, каким чудом сумел откопать меня живым? Увидел, как дёрнулось, словно в судороге, и тут же закаменело лицо друга, словно воспоминания, вызванные вопросом, причинили слишком сильную боль. И улыбка погасла. И впрямь, чудом, не иначе. Возможно, таким же редким и почти невозможным, как его удача, отвернувшая его клинок от груди Фэна и рассёкшая лоб, в одном единственном месте, откуда могло истечь сердце зла, освободив Фэна от своего влияния. Он глубоко вздохнул. И честно произнёс, не отводя взгляда от полных боли глаз друга. - Я не жалею, что не выполнил своего обещания, Фэн. О многом жалею, но не об этом. Нам обоим теперь жить с тем, что мы натворили. Я – в прошлом, когда был послушной собачкой нашего наставника. Ты – сейчас. Пожалуй, я тебе завидую. Я творил зло всего лишь ради мести. Ты – чтобы спасти нашу страну. И вдруг, поймав себя на новой мысли, он невесело рассмеялся. - Говорят, счастливый человек ни о чём не жалеет и никому не завидует. Похоже, счастливым мне никогда не быть… Ну и пусть. Будем жить, Фэн? Фэн помолчал. Юнь увидел, как судорожно дёрнулся кадык на его горле. - Будем, - глухо откликнулся он. И наконец, впервые за весь разговор, улыбнулся. Горько, устало, невесело… Облегчённо. - Ты будешь жить, Юнь… - с непонятным ему, исступлённым надрывом выдохнул он. Словно обещая кому-то – или скрепляя печатью уже случившееся. - И ты тоже, - устало кивнул Юнь. Криво усмехнулся. А потом, опираясь о постель и о руки поспешно поддержавшего под плечи Фэна, неловко сполз вниз и, с наслаждением вздохнув пахнущий жизнью воздух, закрыл глаза. - Спасибо, что спас, Фэн, - окликнул он, уже проваливаясь в сон. И, чувствуя, как замерла на миг рука друга, слабо улыбнулся, зная, что не ошибся со своей догадкой. Он вспомнил, что за голоса звали его из глубин океана. И какой из них был громче всех, не давая раствориться в необъятном покое тёмных вод – вспомнил тоже. Он не знал, что сделал Фэн, чтобы удержать его по эту сторону жизни. И не был уверен, что узнает когда-нибудь. Но забывать – не собирался. У них впереди – жизнь. У Фэна и Сямэй. И у него самого. Это было намного больше всего, на что он мог надеяться. Счастливый человек ни о чём не жалеет и никому не… Юнь знал, что счастлив на целую половину из возможных «не». И этого было достаточно.