Muse

      Все было бы бессмысленно, если бы вера не горела пламенем, обжигая все тело изнутри. Впрочем, может, именно она была мотором, двигателем, заставляющим сиять и вечно идти, не останавливаясь. Она не давала времени на перерыв и все время подгоняла, поджигала фитиль и в какой-то мере даже руководила дорогой. Иногда даже затмевая рассудок, что кое-как уживался в голове с абсолютно девиантным воображением. Этот «мир» внутри человека так интересовал и преобразовывался, рос в размерах, что готов был разорвать черепную коробку пополам и залить яркими красками мир снаружи. Жаль только, что в той плоскости эти краски заставляют нос чихать, а глаза — краснеть и слезиться. У немногих лишь имеется к ним стойкость, а потребность в них — и вовсе у единиц.       Но Арсения поначалу не пугало это отторжение. С тех пор, как он все чаще давал волю «краскам», выпускал их наружу через сияющие глаза, он стал понимать, что с каждым разом сильнее горит. И тогда он полюбил эти краски. Хранил их в себе, смешивал непроизвольно и мелкими дозировками выплескивал. Со временем ему полюбилось делиться красками, все в бо́льших и бо́льших количествах.

Пока их не испортили.

      Его самые любимые — ало-красные и нежно-голубые — кто-то решил смешать с грязно-черными и совершенно отвратительно-зелеными. Он именно этого и боялся, когда пошел на риск не скрывать те цвета, что его составляют. Он ошибся, не уберег их, а потом долго оплакивал, скорбел и сдавливал черепной коробкой свои краски, используя только серую палитру — потому, что ужасно боялся. Иногда он все же их отпускал, но самые любимые всегда сдерживал с особой строгостью.       Арсения, по правде говоря, всегда считали странным; все знали его как очень улыбчивого и яркого. Только вот никто и подумать не мог, какого труда ему стоит быть таким, сдерживая свою сущность, которая на самом деле куда ярче и больше. Никто не мог понять, что происходит в его голове.