soundtrack: Светофоры — просто Лера
_
Темное время суток — довольно пугающий период дня. Все вокруг погружается во тьму и лишь некоторым известно, что она скрывает, каких личностей, какие эмоции и чувства. Что вообще представляет собой темнота, так маняще окутывающая землю с закатом солнца? Это спасение? А может наоборот, наказание? Во тьме можно увидеть то, что днём недоступно для людских глаз, рефлексировать то, о чем днём не задумываешься, особенно приятно закрыть глаза, включить расслабляющую музыку и наслаждаться тихим шорохом ветвей и слабыми дуновениями ветра прямо в лицо. Ночной моцион безусловно то, в чем нуждается каждый. Возможно не только ночной; вечерний, утренний, любой. Но ночной как-то выделяется на фоне остальных, он является чем-то волшебным, чем-то особенным. Именно этим и решил заняться один старшеклассник, выбравшийся из дома через окно в спальне. Темные улицы будто заигрывали с ним, завлекая все глубже в паутину дум. Редкие фонари на обочинах выделяли недостаточно света, чтобы хоть как-то пролить его на окружающую местность. Они освещали лишь то, что было дозволено. Они не залазили на чужую территорию, не вмешивались. Молчали. А разве фонари умеют разговаривать? Возможно. Никто же у них не спрашивал. Подошва кед неприятно шаркала по асфальту, где не было снега, в местах же, где он был, раздавался протяжных хруст. По всей видимости, их хозяин не спешил никуда. Медленные шаги равномерно растекались в темноте тропинок. Юноша поднес руку ко лбу, прикоснулся. Холодный. Закушенная губа слегка побаливала от онемения, а замёрзшие пальцы хаотично двигались по телу, пытаясь согреть то живот, то плечи или шею. Тщетно. Сейчас его эмоции поутихли, оставляя за собой только лёгкую негу удовлетворения. Но несмотря на это, он никак не мог перестать думать о случившемся. Он знал, что все правильно сделал, знал, что так и должно быть, знал, что однажды это в любом случае бы случилось. Он знал. Но никак не мог принять. Все его пламенные речи казались чем-то нереальным, будто не он это говорил. Вся уверенность улетучилась в небытие, заставляя думать, погружаться в себя, настолько глубоко, насколько он никогда не погружался. Черт, это хуево. Грубый отголосок слов до сих пор прокручивался в голове, повторяя услышанное снова и снова. Хотелось кричать, кричать во все горло, чтобы его наконец услышали, но изо рта вырывался лишь жалкий хрип вперемешку с паром. Как заворожённый, парень остановился и поднял глаза к темному небу. Редкие снежинки забавно кружились в тусклом свете фонарей, обрамляя землю вокруг в белоснежное покрывало. Они попадали на лицо, неприятно охлаждая и без того холодное тело. Холод пробирался глубоко под футболку, не жалея закоченевшего юношу. Он тяжело вздохнул. Слава его рассудку, он захватил с собой телефон. Дрожащими пальцами старшеклассник набрал знакомый номер. В трубке послышались звенящие гудки. — Алло? — наконец-то, спустя долгие десятки секунд, послышался заспанный женский голос. — Можно я к тебе приеду? — Что? Сейчас? Подожди, что случилось? — Пожалуйста... — взмолился парень. — Приезжай, конечно, тебе вызвать такси? Он перемялся с ноги на ногу, прикидывая. — Нет, ночные автобусы исправно ходят, не переживай. — Ты издеваешься? — по ноткам в голосе, стало понятно, что девушка разозлилась, — Ты мне звонишь в три ночи и просишься приехать, при этом утверждая, что не нужно волновалась. Я вызываю такси, не ломай комедию, — в трубке послышалось копошение — она, наверняка, встала с кровати, — Говори адрес.* * *
— Ну и? — девушка зашла в собственную комнату с двумя кружками горячего кофе в руках. Юноша продолжал сидеть, уткнувшись взглядом в собственные колени. Он понимал, она ждёт от него ответов, она ждёт объяснений что же случилось, она переживает за него. Но черт возьми, это очень тяжело. — Изуку? — его имя прозвучало чересчур мягко из ее уст, только мама разговаривала с такой интонацией. Парень не понимал, он не понимал, что чувствует, не понимал, что происходит и как с этим можно справиться. Груз на его плечах перевешивал всевозможные нормы. Он невозможно сильной хваткой сдавливал горло, упираясь прямиком в адамово яблоко. Урарака решила дать ему время. Только взглянув на него, можно было понять, что в нем что-то сломалось, какая-то нитка, за которую дёрнули слишком сильно, настолько, что она оборвалась. Он до сих пор трясся, не то от холода, не то от очень неприятных эмоций. Молчание длилось слишком долго, оно давило, заставляло испуганно вжимать голову в плечи и отчаянно сжимать челюсть, чтобы она не тряслась. — Всё. Очако одарила друга вопросительным взглядом. — Все кончено... с Каччаном.. Вот тут пришло осознание и к самой шатенке. Она судорожно вдохнула побольше воздуха, зная, насколько это щепетильная тема. Зеленоволосый около года ведал ей о своих любовных приключениях и всех тяжестях этой ситуации. Эти слова прозвучали слишком громко в комнате, окутанной тишиной до этой секунды. — В каком смысле? — ей казалось, что она сейчас задрожит также как и ее приятель. — В прямом смысле, — Мидория наконец схватился за кружку, которою ещё минут десять назад принесла Урарака и жадно вцепился в края, отпивая глоток за глотком и даже не обращая внимания на прохладность напитка, — Мы с ним «поговорили» сегодня. Он меня вытащил. Девушка нервно закусила губу, она даже не знала, что ей хочется сейчас сделать больше, найти этого гребанного Катсуки Бакуго и выпотрошить, или же окутать зеленоглазое чудо лаской и поддержкой. Как бы ей не хотелось выполнить первое, она выбрала второе. Потому что Изуку — это Изуку. И он ей очень важен. Набить морду тому ублюдку она всегда успеет.* * *
— Каччан? Что такое? Юноша стоял на крыше с непонятной тревогой в душе. Напротив него красовался Катсуки Бакуго собственной персоной. Да, Киришима его отговаривал идти сюда. Да, зеленоволосый понимал всю абсурдность ситуации, ведь его могут просто напросто столкнуть с крыши, в случае чего. И да, он не мог не прийти. Это же Каччан. Его Каччан, который впервые за долгое время обратил на него свое внимание и перестал делать вид, будто его вовсе не существует. Вот только.. хорошо ли это? Светловолосый просто стоял у края крыши и даже не удосужился одарить взглядом пришедшего. Он смотрел куда-то вдаль, не отводя взгляд от голубого неба и серых ландшафтов города. Он просто стоял и молчал. Не знал с чего начать. Мидория мялся с ноги на ногу, не зная куда себя деть. Руки предательски подрагивали, а в голове была самая настоящая каша. Чего ожидать? Его побьют? Будут издеваться? Оскорбят? — Почему ты всегда за мной таскаешься? — Что? — Даже сейчас, я сказал прийти и ты пришел, — светловолосый наконец развернулся. Глаза горели алым цветом и уйти от них у юноши никак не получилось бы. Он просто стоял как вкопанный, не в состоянии вымолвить и слова. Голова совсем поплыла, а дрожали теперь не только руки, и Катсуки видел это. Он читал его как открытую книгу. — Ты меня боишься. Ты боишься, что я сделаю больно. Но продолжаешь считать меня другом. Или же... — нет, только не это, Изуку казалось, он знает все, — Или же ты считаешь меня кем-то большим чем другом? Провалиться сквозь землю? Да, это именно то, чего зеленоволосый желал сейчас больше всего. Ему больше не хотелось здесь находиться, не хотелось стоять напротив него. Во рту, как назло, пересохло, а язык совершенно не шевелился. — Ты меня любишь. В глазах потемнело. — Как же мерзко. Ты такой ничтожный. Блондин выплевывал каждое слово. Одно за одним. Второе за третьим. Надавливал на те точки, которые ещё никогда не трогал. И будто знал, где будет больнее всего. Изуку был готов, он думал. Он думал, что оскорбления Каччана его больше не заденут. Он думал, что выдержит. Но предательские слезы начали накапливаться в уголках глаз. Он не хотел плакать перед ним. Не хотел подтверждать, что каждое сказанное слово правда. Он хотел держаться до последнего. Хотел, хотел, думал, хотел, думал, хотел. — Мне неприятно находиться рядом с тобой. Или что же ты думал, что признаешься мне однажды и я тебе отвечу взаимностью? Это отвратительно. Ты отвратительный. — Н-но.. — Не смей ко мне приближаться больше никогда. Тебе не хватает твоего жалкого дружка? Вообще не понимаю зачем он общается с таким как ты. Наверное такой же отвра- Послышался звонкий звук пощёчины — все на что хватило юношу. На лице читалось нескончаемое количество сменяющих друг друга эмоций, от злости до испуга, от отвращения до осознания того, что он только что сделал. Он только что ударил его. И внезапно адреналин, заигравший в крови, ударил в голову, а все стало до ужаса смешно и так правильно. — Не смей трогать моих друзей. — его голос впервые не дрогнул, а наоборот трещал нотками уверенности, пропитанный злостью и ненавистью. — Ах ты... Его глаза загорелись бешенным блеском, а в голове что-то щёлкнуло, срывая все поставленные предохранители и вырываясь жгучим пламенем, отвратительным и пропитанным ядом. Ему казалось, он вот-вот перестанет себя контролировать и сделает то, о чем ещё долго будет жалеть. Но здравый смысл медленно, но верно смещался на задний план. — Не трогать твоих друзей? Ты прав, это ничтожество, что общается с тобой, даже упоминать не хочется. Слушай, Деку, — ухмылка бешенным оскалом появилась на юном лице, — А он знает о твоих шрамах? Мидория вздрогнул. Откуда? Откуда он знает? — Я об этих омерзительных шрамах, — он рывком сорвал черную ткань с левой руки, открывая взор на, действительно, далеко не самые красивые бурые полоски по всему периметру. Треск перчатки до сих пор эхом отдавался в голове парня, напоминая, что сейчас происходит и пытаясь вернуть его в реальность. Бесполезно. Душу как будто вывернули наизнанку, как будто его обнажили, не дав возможности прикрыться, как будто его видели насквозь. Все его усилия были спущены в унитаз. Перед глазами лишь стояла пелена из слез, а на фоне, по ощущениям где-то далеко и под толщей воды, раздавался голос Катсуки, который упорно орал и крыл всеми возможными хуями бывшего приятеля. Его опозорили. Ещё никогда ему не было настолько больно. Ворошить старые шрамы ужасно больно, его выставили посмешищем за его же слабость. За его проявления невнимательности и глупости. Сердце ушло куда-то в пятки, то колотясь, как сумасшедшее, то замирая на несколько секунд, несколько секунд, которые, казалось, тянутся вечность. — ЗАТКНИСЬ! — он не ожидал, что бурлящие в голове мысли вырвутся. Но кажется, будто сейчас то самое время, кажется, будто он готов. Готов к чему? Дать отпор? Расставить все точки над и? Или что? Что? Он не знал, но голос так и рвался из глотки. Его переполняла обида, а ком из горла никуда не делся, наворачивающиеся слезы продолжали скатываться по лицу. Делало ли это его жалким? Ни в коем случае. — ТЫ НИЧЕГО НЕ ЗНАЕШЬ, ТЫ НИЧЕГО НЕ ПОНИМАЕШЬ! — он не мог остановиться, — ТЫ ХОТЬ ЧТО-ТО МОЖЕШЬ ЧУВСТВОВАТЬ, КРОМЕ УДОВОЛЬСТВИЯ ВО ВРЕМЯ ИЗБИЕНИЯ И УНИЖЕНИЯ ДРУГИХ??! — громкость никак не желала уменьшаться, наоборот увеличиваясь и срывая связки к чертям. Бакуго пошире раскрыл глаза от удивления и неожиданности, а язык будто примерз к нёбу. Подождите-ка, что происходит? Его отчитывает Деку? — Ты не хочешь со мной иметь дела?! Да ради всего святого, я буду только рад! Я устал, до ужаса устал от тебя, устал чувствовать себя никем, устал находиться рядом с тобой! — голос предательски начал хрипеть, — Я не понимаю, кем ты себя возомнил? Ты думаешь, что если сейчас пошлёшь меня что-то изменится? Хотя да, ты прав. Все изменится. И я, прости господи, пиздец как рад этому! Не хочу даже видеть тебя! Не хочу! Не хочу, не хочу, не хочу! — Деку, — светловолосый кипел от злости, да что это ничтожество себе позволяет?? — Ты мне противен, Катсуки Бакуго, я тебя ненавижу. Дрожь волной накрыла блондина. Как он его назвал? Удар. Очень точный и прямо в живот. — ДА ЗАМОЛЧИ ТЫ НАХЕР! Я УСТАЛ СЛУШАТЬ ЭТУ ХУЙНЮ, ТЫ, БОТАН! Он схватил зеленоволосого за грудки и встряхнул несколько раз как следует. Его лицо было искривлено в гневе, а приоткрытый рот обнажал клыки, до ужаса напоминающие хищника. — Я слишком долго молчал, — он поднял взгляд, полный боли, но в тоже время блещущий железной уверенностью, — Не хочу больше молчать. — Да что ты.. — ещё один удар в живот, — Да как ты смеешь?! Кровь подступила по глотке, пришлось выплюнуть ее. Юноша не переставал упираться. И впервые ровно стоял на ногах, даже несмотря на то, что удары в живот приходились все чаще и чаще. Изуку твердо решил — он не упадет. Он больше не будет слабым с этим человеком. Желание разорвать все связи появилось очень давно, желание заткнуть блондина ещё раньше. И сейчас тот момент, когда он поставит точку. Когда он сможет. — Я НЕ УПАДУ! Я НЕ БУДУ СТОЯТЬ НА КОЛЕНЯХ ПЕРЕД ТОБОЙ! — отчаянный крик вновь непроизвольно вырвался из глотки, вперемешку с темно-красными каплями крови. Он ударил в ответ, не так сильно как Бакуго, не с такой яростью как Бакуго, не с такой ненавистью как Бакуго. Но от этого удар не становился хуже. Он был искренний, передавая все чувства, которые годами копились внутри, встретился с лицом светловолосого, отталкивая его на несколько метров назад. — С этого момента ты мертв для меня, Катсуки. Прощай. Кровь волнами до сих пор подступала в полость рта и приходилось ее то и дело сплевывать. Он не беспокоился о том, что это кто-то обнаружит, ведь на крышу редко кто пробирается, а даже если и увидят, не узнают кому она принадлежит и при каких обстоятельствах была выплюнута. В душе разлилось безумное умиротворение, когда он покинул крышу, оставляя блондина в одиночестве смотреть себе в след. Юноша и представить не мог, что этим все закончится. В сердце теплилось приятное осознание — все кончено, он раз и навсегда разобрался с одной своей слабостью. Он стал сильнее. Преодолевая барьеры, поставленные ещё с начала средней школы, он смог перебороть и себя, и Бакуго. Однако слова одноклассника, сказанные в порыве злости, никак не покидали его голову. Он знал, что все не настолько плохо, просто... это все равно обидно. Пусть он и справился с этим ужасающе долгим и болезненным квестом, душевные раны ещё долго будут заживать. Ведь он не тряпичная кукла, которая не испытывает никаких чувств. Изуку живой человек, такой же как и другие и ему бывает больно от чужих слов, также как и остальным. Но он точно знал, что справится и с этим. Со всем справится.* * *
Урарака сидела с нечитаемым выражением лица, смотря куда-то в пустоту и не покидая состояние прострации. Зеленоволосый же наконец успокоился и перестал дрожать. Он пил пятую кружку зелёного чая, отказавшись от кофе, и, кажись, совсем скоро проведет херову тучу времени в толчке. Но напиток был слишком вкусным, таким мягким и успокаивающим. — Мать твою, что я могу сказать... это конечно тяжело, но я, наверное, могу тебя поздравить. Мидория слегка усмехнулся, действительно, он сегодня хорошо постарался. И кому только он не был благодарен, и Очако, и Киришиме, и самому себе, что он смог. Черт, улыбка стала шире, он никогда ещё не чувствовал себя настолько хорошо. Он.. гордился собой? Пожалуй, да. Тишину разорвал еда слышимый звук урчания живота. Зеленоглазый слегка сжался, неловко потирая затылок. — Ты ужинал? — отрицательное мотание головы из стороны в сторону, — Тогда отлично, пошли на кухню. Заодно отпразднуем твой триумф. Изуку лишь мягко поблагодарил и уже предвкушая что-то действительно сладкое, зашагал за подругой.* * *
Были ли Катсуки расстроен? Он не знает. Единственное, в чем он был уверен на сто процентов — это конец. Слово отдавалось мерзким привкусом металла на языке, заставляя сердце болезненно сжиматься. Он все прекрасно осознавал и понимал. Прекрасно понимал.. Катсуки никогда не плакал, даже в детстве, когда у него отняли его самую любимую статуэтку героя Всемогущего из комиксов ограниченного издания. Катсуки никогда не плакал, даже когда немного повзрослел и когда его мать унизила его перед учителями и одноклассниками. Он не помнил как, но точно знал — он не проронил ни слезинки, лишь изредка кидал разъярённые взгляды на мамашку, что так довольно усмехнулась своему превосходству над ним мелким. Катсуки никогда не плакал, даже когда его отец приказал долго жить. Да, в тот момент, когда он это узнал, земля ушла из-под ног, а мир, кажется побледнел пуще прежнего. Но он даже не всхлипнул. Иногда он задавал себе вопрос: а умеет ли он вообще чувствовать сострадание? Умеет ли он плакать? Этот вопрос оставался открытым до сегодняшнего дня. До дня, когда их с Изуку больше ничего не связывает. Нет, неправильно. Их связывает, как раз таки, очень даже много вещей. Корректнее будет сказать, что Деку больше не его, не его недо-друг, не его жертва травли, не его собственная кукла. Бакуго устало вздохнул, глаза неприятно щипало от непрерывно выделяющихся слез. А вот сердце щипало немного по другому, более навязчиво и протяжно, напоминая о сказанных словах. Парень не понимал, как это описать и стоит ли вообще. Хотя у него была одна фразочка, идеально подходящая для этого. Я ебал это все.* * *
Этот период для Шото был не менее стрессовым. Домой из командировки вернулся папашка и решил в кои-то веки уделить внимание своему сыну. Он был неестественно спокойный и вежливый. Юношу это напрягало, от слова, пиздец как сильно. Он чувствовал подвох. Что же на этот раз выкинет этот конченный? — ШОТО! Парень вздохнул от неожиданности. Голос отца неприятно отскакивал от стенок и впивался прямо в его барабанные перепонки. В пустой квартире он звучал неестественно громко, неприятно оседая эхом в сознании. — Что? — лицо Энджи освещала единственная лампа на кухне и то, которая была слишком блеклой, особенно по сравнению с мощной в комнате сына. — Я слышал ты себе подружку завел, — мужчина прочистил горло и залпом вылил в себя стопку какого-то спиртного, которое он достал из заначки по случаю прибытия домой. Тодороки состроил страдальческое лицо. — От кого ты слышал? Энджи растянул улыбку на лице, и заглянул в глаза сына с таким выражением, будто он с дурачком общается. — Ну, у каждого свои связи. — Херовые у тебя связи, — как-то удручённо прошептал он. — Шото! Не смей выражаться при мне! — ещё одна рюмка осушилась. — Мне плевать, — бросив на прощание, он скрылся в ночной тьме дома. Да, в след ему прилетело несколько фраз, что юноша совсем распоясался и ему нужно приподать уроки хороших манер. Тодороки усмехнулся. Знает он эти «уроки хороших манер». Шото думает, будто все не настолько плохо, но оказывается неправ, когда следующим утром просыпается из-за крикливого визга его отца. Продрав глаза, насколько это было возможно в шесть утра в субботу, он слегка шатающейся походкой направился на кухню, опять. Не то, чтобы он испугался, но определенно вздрогнул от нависшей темной ауры в комнате. Мужчина стоял у стола и указывал на пустую бутылку какого-то дорогого виски. И стоп, неужели он трезв как стёклышко? Пусть это не первый такой случай, и не последний, юноша не переставал каждый раз удивляться тому, насколько его отец странный. — Какого черта? — взвыл Энджи, завидя сына на пороге комнаты, — Кто устроил это все??! Тодороки младший лишь скептически оценил катастрофу, расположившуюся на столе, уже прикидывая в уме, кто же это все будет убирать. Он уже знал ответ. — Ну давай рассудим, — парень подпер собой косяк двери и продолжил говорить своим будничным тоном, что вообще-то, давалось ему с большим трудом, ведь он готов был плюхнуться обратно в кровать с секунды на секунду, — Мне ещё нет 21, соответственно, я не употребляю алкоголь. Теперь на счёт тебя: ты вчера вернулся домой после командировки, уставший, буквально в тряпку заебанный; также стоит упомянуть, что об этой заначке знал только ты, ну и может быть Фуюми. А сейчас, прикинь своими огромными мозгами, каковые у тебя имеются,