Лаура

Кримсон не соответствовал ожиданиям Джули, а превзошел их. Он разворотил землю асфальтом и небоскребами, перекрыл солнце электрическим светом, обрушил ворох рекламы. С непривычки разбегались глаза, Джули прилипла к окну. Так вот какова доля первооткрывателей – сорвавшееся дыхание, рябь в глазах и щенячий восторг. Мир заново открылся Джули, впустил ее – на этот раз по-настоящему. Она с трудом заставила себя откинуться на спинку, сидеть ровно, безразлично. В открывшейся свободе не выходило; она могла в любой момент выскочить и броситься в толпу, чтобы затеряться. Джули не сомневалась – она бы выжила; улыбка скользнула по губам – от мысли провести Рубена. Торжество, однако, быстро потушила правдой, что он не станет искать ее. Отметив, как быстро улицы потускнели, а все дома сжались – до строгих кирпичных двухэтажных. Казалось, померк и звук; лишь громко зацокали каблуки Джули. Рубен держал условно частную практику и дистанцию с коллегами. Скромный, просто обставленный кабинет терялся за множеством бумаг; папки и файлы проросли, казалось, даже в полу. – Кид, – Рубен вскинул голову, недобро поджал губы; ладонь легла поверх документов. Джули успела заметить, как много было пометок. Она быстро облизнула губы, приблизилась к столу, оперлась на него руками. По глазам хлестнула злоба, забившая в них туман; и голос впервые сорвался – на четкость, угрозы. – Прекрати делать вид, что я не твоя жена. Лиши меня этого статуса по-настоящему. Освободи, прежде чем я стану Лаурой. Она не целилась в болевую точку – во всяком случае сознательно. Словами распоряжалась не она – обида, злость, ущемленное самолюбие. Она столь быстро перестала быть для Рубена женщиной, что было очевидно – соблазнить не выйдет. Ни нормально, ни по его хотению – средь ветра, травы и старых могил. Удовольствие приелось, дозу следовало не увеличивать – менять. Сработать на опережение, подловить на постыдном – Джули казалось, она уже близка. – Тебе никогда не стать Лаурой, – Рубен прямолинейно отсек шантаж, вперил в нее цепкий взгляд, без слов хватая за горло крепче, крепче, крепче… – Но не впадай в панику, Кид, тебя это не красит. К тому же, – ухмылка соскользнула наружу точно случайно, – все скоро закончится, обещаю. По исчерканному листу прошелся карандаш; строчки легли поспешно, не в стиле Рубена. Он сбросил документы в стол, провернул ключ и взял мобильник. – Я – единственный, кто был с тобой честен, Кид, – он не смотрел на нее, за локоть вытащил из кабинета, – поскольку ты представлялась мне наилучшим выбором. Шкала максимального различия [15], казалось, сработала безупречно, пробудила к тебе интерес, влечение, желание защитить. «Но» так и напрашивалось, тянуло ряд вопросов. Они не складывались в голове Джули, роили бесцельно, били по вискам. Ощущать вину без конкретного повода – не в характере Джули. Добровольно вводить мнимость проступка в вены, значит, уничтожать себя. Не это ли имел в виду Рубен, отметивший, что Лаура поступила так же? Что-то царапнуло Джули – проблеск мысли; она отмахнулась, растерла озябшие ладони и подхватила Рубена под руку. Он покосился, кивнул, склонил к ней голову. – Я видел предварительные чертежи, – сказал он громче, чем следовало. – Застройщики с Кримсоном не связаны напрямую, они заключили двухуровневый договор подряда, согласно которому местные застройщики выступят в роли субподрядчиков. Джули покосилась с недоумением; резкая смена темы – не для Рубена. Она растерянно кивнула, покосилась на стены. Мозаика благодарственных писем и чужих регалий внушала пиетет, до Джули дошло, что каждое слово вне кабинета служит приманкой. – И что это дает лично для нас? – Возможность кое-что раскопать. Он не случайно акцентировал глагол: протянул по слогам и щелкнул зубами. Столь неприкрытая хищность проникла в Джули параличом; казалось, что ноги не двигались – волоклись по паркету. Рубен усадил ее в такси, крепко схватил за руку. Пропахший табаком салон с ободранными сидениями был лучше дорогой кожи и пряной свежести в машине Викториано. Джули почувствовала себя лучше; она переключилась на всполохи рекламных билбордов. Те вспыхивали – и быстро сгорали, в тревоге, что не успеют опалить. Глаза быстро пересохли, Джули вынужденно перевела взгляд на небритого водителя; тот молча сверялся с навигатором. Рубен не сводил напряженного взгляда с дороги. Лицо его затвердело, напряглось. Он словно ехал навстречу собственной гибели. Джули пронзило жалостью: она не понимала, что гложет Рубена, и доводила того до действий. Каких и к чему ведущих – об этом было страшно и думать. Взаимные манипуляции истощили обоих, свели в задрипанном такси, сворачивавшим на каждом перекрестке. За каждым поворотом дорога сужалась, на убыль шли высотки, магазины и кафе. В какой-то момент взвизгнули тормоза, Джули и Рубена тряхнуло. «Психиатрический центр Кримсона» – мраморный мемориал встал у них на пути, обогнуть с первой попытки не вышло. Камень толкнул Джули в бедро, она навалилась на Рубена. «Он хочет избавиться от меня», – пронзило с горечью, точно намеком на финал. Вывернуть чужие планы наизнанку и облачить в них кого-то другого – вполне в стиле Рубена. Перекрикивать – не значит действовать на пользу. Выгоду Рубен трактовал непривычно: как извлечение опухоли. Освободить кого-то от страданий – звучало бы благородно, но Джули ни разу не обольстилась. Она понимала, что Рубен действовал часто вопреки своим же принципам; вздохнула и прошла внутрь центра. Вместе с ним. – Доктор… Хименес? Джули не рассчитывала столкнуться с ним здесь. Несмотря на халат и бейдж, доктор смотрелся посторонним; просторная светлая палата его отторгала. Из окна бил столь яркий солнечный свет, что Джули не сразу заметила исхудавшее тело в ворохе подушек. От него отвлекали и пионы, мелькавшие по углам: на подоконнике, тумбочке, в напольных вазах и, кажется, на карандашных набросках. Джули настолько царапнуло столь неприятным совпадением, что она отступила. Дверь толкнула под лопатки; латунная ручка ощутилась как ледяная. – Нет, – Джули мотнула головой; напрасный жест отрицания помог чисто выстоять, – этого просто не может быть. Несколько подушек столкнули на пол; из-под одеяла высунулась бледная рука. Вздутые вены сочились синевой; казалось, их вымазали краской, а не болезнью. Вместо лица – наслоения бинтов, из-под которых торчали коротко стриженые волосы. Слишком черные на белом фоне. Джули не хватило силы смотреть в глаза – догадалась, что те лучисто-голубые. Она сползла на пол и ткнулась лицом в колени. Сил сдерживаться больше не было. Она наконец-то столкнулась с Лаурой.

***

Джули отпускало со слезами; сдержанные слабые всхлипы выводили из тела яд. Кусочки скормленной ей лжи постепенно обретали смысл, собирали картину воедино – руками доктора, пропахшими лекарствами. «Мне интересен уровень деструкции религии как культообразующей формации». Замерший у окна Рубен – со скрещенными на груди руками, настороженно молчащий – пробился изнутри. Когда-то брошенная фраза обдирала уши и раздирала глаза. Возведенная в ранг божества Лаура начала превращать жизнь семьи в ад. «Когда мы нашли тело Лауры, только Рубен не сомневался, что мы не ошиблись. Лица у нее не было, как будто спилили». Джули сцепила зубы, царапнула ногтями пол. Родители осознали правду последними, и Рубен действовал за всех сразу. Он выбрал почти кардинальное решение – бинты наверняка скрывали последствия аффекта. «Я хочу узнать, каково это – когда отец трахает собственную дочь». Даже услышать такое казалось немыслимым, но если увидеть хотя бы намек – кто знает? Ответы разъедали ресницы по одной; Джули торопливо прижала к векам пальцы. Горячие, сухие – ни капли не успокаивающие. «Абберация – не столь критичное для некоторых социальных групп явление, если придать ей более желаемую форму». Рубен искал способ вернуть сестре нормальность, но ему пришлось утереться – превратным толкованием смерти. Он постарался в большей части ради Джули, чтобы запутать, подчинить, расколоть череп. Последнее – фигурально, однако виски ломило почти до слез. «Какая же ты… Лаура». Джули никогда не думала, что Рубен сумеет ее обыграть настолько жестко. Она заставила себя подняться, сжать кулаки. Рубен – ее единственное подобие друга, любовника, мужа, хоть как-то близкого человека – напоминал спиритическую доску. Внешне простой, холеный, однако с налетом старины; уверенный, твердый в решениях, но без планшетки-указателя – без его желания до правды не дойти. Пальцы соскользнут. – Ложь часто идет во благо, – неожиданно сказал доктор; о нем Джули успела крепко позабыть. – Даже не знаю, возможен ли тут был другой выход… Он подошел к кровати, протянул Лауре стакан с водой. Та помотала головой, но все же выпила. Рубен стоял у окна безучастно, не шевелясь; в его глазах впервые распростерлась пустота. – Лечение дорогостоящее, тут вопроса даже не стояло, – доктор говорил размеренно, наблюдая не за Джули – за Лаурой, – но вот моральный аспект. Мистер и миссис Викториано навряд ли бы приняли такую… м-м-м-не… дочь. – Допустим, – прохладно отозвалась Джули. – Я успела понять, как важен фасад для этой семейки. Логичную последовательность фактов она пропустила, позволила Рубену ответить сразу, без потери времени: – Отец сам его разрушил. Ударил Лауру с такой силой, что та упала. Совсем рядом с ними угасал камин, а узор раскаленной решетки лишил сестру лица. Хвати ей реакции избежать проткнутых насквозь щек, двух переломов в носу и обожженного до волдырей лба – я бы поступил иначе. – Как? – Джули спросила устало. – Подготовил бы могилу? Ты ведь для этого появился в Элк-Ривере, не правда ли? Искал место, где бы запрятать следы семейных дрязг. – Не исключено, – помедлив, ответил Рубен. Доктор обогнул кровать, плоско пошутил, позволил Лауре посмотреться в зеркало. Она несмело потрогала волосы, подала едва слышимый голос – сиплый, неверящий: – Я ведь не выгляжу, как какая-нибудь девка с сеновала? Джули не удивилась; подошла, присела рядом и мягко улыбнулась. Такая Лаура ничем не напугает; с былой красотой словно испарились все колдовские силы. Блеск манипуляций потух, благородство облупилось. У Лауры не осталось ничего. – Ты получила то, что хотела, – холодно сказал Рубен в такси; демонстративно уселся на переднее сидение. Он ничего не добавил, не рассыпал заумных фраз, и сердце Джули екнуло. Она поняла, что Рубен подпустил ее слишком близко. Хотела ли она этого? Безусловно. Готовой ли оказалась? Отнюдь. И что по итогу делать с открывшимся? Впервые Джули пожалела о знакомстве с Рубеном. Если бы она ушла на минут пять раньше, прошлась по чавкающей грязи обратно к дому и съела спрятанный под подушкой коржик, все было бы проще. Спокойнее, стабильнее, скучнее – правило трех, как всегда, обещало лучшее. Джули сыграла на другом и, впустую всматриваясь в оживление Кримсона, ощущала, как с кожи сползали последние осколки брони. Напускное равнодушие сменялось искренним, сердце билось ровно. Имя сидящего впереди мужа впервые показалось неподходящим. Ни к нему, ни к ней, ни к современной жизни. На экране мобильника оно смотрелось и устаревшим. Подобранным под кого-то старше: тучного, возрастного, плетущего не интриги, а математические формулы. Математик Рубен Викториано – это звучало логичнее, чем юрист. Джули усмехнулась и крепче сжала мобильник. По крайней мере, она поняла, что купит мещанский брелок с кошкой. Мать Рубена встретила ее немой истерикой; его самого – пустила в игнор. Узкие, слегка потертые джинсы были оценены как «вульгарное детище современного механического искусства, позорно возвышающего себя до модерна». Рубен машинально кивнул, постучал пальцами по наручным часам. В его голове что-то прокручивалось, но Джули не была готова спросить. Узнав правду, она избежала последнего круга ада – и большего пока не желала. Тем же вечером приоритеты сменили курс. Комната-убежище потеряла основную функцию; открывшаяся дверь воспринялась как взмах крыла бабочки. Простое действие, готовое перевернуть игру, и Джули напрягла спину. Пальцы вцепились в оттоманку – жаль, сил не хватит прорвать ткань ногтями; зубы сцепило точно клеем. – Вы убиваете моего сына, Дженни, – мать Рубена обдала напористой драмой; неизменно черное платье безжалостно стянуло талию. Ребра отчетливо проступали над поясом: острое осуждение, которому место на шее Джули. – Рубен совершенно недостойным Викториано образом переводит контроль над своей жизнью в немыслимое русло. Он обретает склонность к фанаберии [16]. И она вздернула подбородок – как будто выиграла. За ее спиной отчетливо маячил изуродованный труп семейности, криво сшитый нитками прошлого. Стоит им разойтись – пахнет гнилью. Джули осознавала это, но видела и другое. Три могилы – одна пустая, две вырыты наспех. На дне каждой – ошибки и сожаления. Но только одной не коснулась заметка в «Кримсон-пост». – Мне не в чем себя винить, – Джули держалась равнодушно, глазами цеплялась за дверной косяк. – Рубен имеет право принимать те решения, которые считает верными. Она ведь тоже часть его решений; удобный рычаг, дернув который, можно отвадить мать. Отец продолжал выпадать из картины. Его образ не стыковался с признанием Рубена, рвался на глубину. И Джули все же рискнула, поддалась вперед: – Он этим пошел ведь в вашего мужа, я права? Темнота в глазах напротив дала больше, чем нагромождения слов. Джули почти прониклась сочувствием: такого ни одной матери не пожелаешь. Разве что своей, родной по крови. – Ты не обязана опустошать себя необязательными чувствами, – прошлым летом Рубен поглаживал ее по плечам; пахло свежескошенной травой и речной водой. – Архетипически ни один симптомокомплекс не обретает целостности, если его не подпитывать. Теневая структура личности не может подавляться вечно. – Даже у тебя? Дыхание тогда разлетелось – потом и каплями крови; сухая трава впивалась в голые плечи, спину, хлестала по бедрам. Светлые пряди, смягчившиеся глаза и сухие губы Рубена, быстро скользящие по шее, ключицам, груди – пресловутую Тень из Джули изъяли приятно и быстро. Стало настолько легче, что она полностью обмякла в объятьях Рубена. Никогда в жизни ее не трясло, как в тех зарослях. Древний инстинкт действительно дал право родиться – ей обновленной. Но только сейчас она избавилась от остатков плаценты и пуповины. Нашарив на оттоманке мобильник, Джули царапнула корпус. Отсвет загоревшегося экрана дал подсказки, пальцы пробежались вслепую – пошли гудки. Если Рубен ответит, вернется, то… Вряд ли что изменится, нехотя осознавала Джули. В его мире, внешне упорядоченном и огороженном интеллектом, было слишком много Лауры. Он любил ее сильнее, чем требовалось, вероятно, хотел и добивался – и с Джули сложилось только потому, что она не Лаура. Ни разу, нигде, ни в чем. Джули вернулась в Кримсон тем же вечером. Она с усталостью осознала, что обязана разрушить особняк сегодня же, иначе повторно удержит Рубен. Интуитивно Джули понимала, что радикальность – вынужденная мера; иначе себя ей уже не спасти. Она перестала смотреть на то, что ее окружало, и замыкалась в себе. Недобрый признак, который привел ее в строительный гипермаркет. Просторное, излишне светлое место, где стойки с образцами товаров образовали настоящий лабиринт. Джули с трудом сориентировалась по электронному табло, задумчиво куснула кредитку и едва не ответила на звонок Рубена. Он догадается по детализации расходов. Джули не сразу взялась за дело; бродила по рядам, точно по кладбищу. Каждая стойка могла оказаться потенциальной могилой, но ни одна не давала подсказок, как уничтожить давние захоронения. Ей не хватало смекалки Рубена, чтобы предусмотреть все сразу – и дико хотелось ему позвонить, спросить совета. «Привет, дорогой, ты знаешь, мне бы хотелось, чтобы у тебя не было на меня компромата, так скажи, как уничтожить могилы?» Спрашивать, глядя в экран, – просто. Не нужно подбирать слова, обдумывать скрытый смысл; достаточно быть честной. И, что удивляло, воображаемый Рубен отвечал: «Я не воспользовался бы им против тебя никогда, Джули. Но если ты боишься – я уничтожу все сам, только попроси». Джули казалось несправедливым, что так могло быть только в ее мыслях; она сжала кулаки крепко-крепко, чтобы свело. Молодой консультант, тощий и скуластый, уже направлялся к ней; и улыбка – слишком искренняя для продажника. Джули убедилась в этом, когда он проводил ее до машины и воровато сунул визитку. На ней вручную был вписан явно личный номер. Его настолько не смутило кольцо Джули, что она улыбнулась. – Спасибо вам, – вполне искренне сказала она и быстро кивнула водителю. Чековая лента норовила сползти с коленей; Джули растерянно проверила покупки. На всякий случай связалась с охраной особняка и уточнила планы родителей Рубена. Они должны были застрять на благотворительном приеме до полуночи, сын – обещал вернуться раньше и заказал легкий ужин в комнату. На часах – два часа до отступления. Джули понимала, что торопится, но другой шанс ждать утомительно. Она вздохнула и растерла лицо ладонями. – Все в порядке, – едва слышно выдохнула Джули. Ей не впервой обманывать себя. Привыкнуть можно, но надоело – уже давно. Она сняла мобильник с вибрации, оставив осуждающее мигание, и сунула его в карман кресла. Не водительского – того, что справа. В особняк Джули не прошла – пробежала, сделала крюк через кухню и кивнула, успокаиваясь. Глаза не обманули: газовые трубы по-прежнему смотрелись устаревшими. Блестящие, от скапливающегося в кухне пара, зажатые между шкафчиками, они терпеливо ждали, когда снова провернут вентиль. Что ж, в этот раз Лаура была на стороне Джули. Ее лицо теперь подходило дому как нельзя лучше: отжившая свое запчасть. На что-то большее ни газ, ни взгляд Лауры сейчас не тянули. Джули вежливо попросила купить завтра каких-то продуктов: называла наугад, вспоминая то, что подороже. Кухарка смотрела с подозрением, слабо возражала, но присмирела под упоминанием Рубена. Воспользоваться его авторитетом в последний раз было приятно, и Джули вернулась в комнату довольной. Она быстро огляделась и заглянула в шкаф. Грузовик из строительного подъедет быстрее, чем она успеет расчувствоваться. Ну а пока… У нее было время, чтобы пройтись ладонью по вещам Рубена. Его пиджаки, накрахмаленные рубашки, кашемировые свитера – все смотрелось достойно и дорого. Но личного ничего не осталось. Все пахло кондиционером для белья или одеколоном; о Рубене напоминали лишь воспоминания. Джули не сдержалась, до боли в пальцах сжала лацкан пиджака, надетого на свадьбу. Она хотела зажмуриться, но слезы потекли быстрее. Как глупо ей тогда хотелось поверить в сказку! Брачная сделка сулила столь многое, что, получив все сполна, Джули не ощутила радости. Она поняла, что из нее выжали все; и выпавший к ногам клочок газеты за душу не тронул. Джули развернула его машинально: очередная заметка о продвижении строительства в Элк-Ривере. «Первичные подготовительные работы были проведены независимыми экспертами. По их заверениям, обустройство геодезической разбивочной основы открыло новые возможности для приглашенных архитекторов. – Мы получили достаточно информации, чтобы представить, как оптимально обустроить комплекс, – говорит Энрике Грациано, ведущий архитектор застроечного проекта. – Ландшафт вполне позволяет увеличить объемы за счет ухода на глубину. Парковочные места, прачечные и химчистки могут быть размещены на подземном уровне. Его открыто поддерживает администрация церкви Седар-Хилла, и через несколько месяцев мы уже не сможем наслаждаться разрухой воцерковленной деревушки. Во всяком случае, цивилизованное общество надеется на это и всецело содействует всем подготовительным инициативам». Грациано, значит. Джули усмехнулась и сунула клочок обратно. За окном раздался гудок; в подступающем закате он прозвучал как на похоронах. Джули быстро спустилась, вытирая лицо. Охранники ее ни в чем не заподозрили, молча перетащили коробки по выбранным комнатам и проводили грузовик. В кабину втиснулся начальник охраны; Джули условно поверила, что тот хотел срочно закупить редкую финскую брусчатку. Ее начало трясти от волнения, движения заметно сбавили темп. С каждым шагом она повторно прокручивала в голове план, черпая в нем силы, чтобы двинуться дальше. Как будто если не повторить – все резко сорвется. Она прошлась по первому этажу, проверила прислугу: почти все разошлись. Не ночевала в особняке только кухарка; ее потрескавшиеся сапоги по-прежнему стояли в кладовке. Однако летнего плаща не было – похоже, наутро опять не досчитаются продуктов. Рубен первым отметил вороватость кухарки и позволил ей считать себя умнее. Рубен. Его имя заставило Джули содрогнуться и подавиться слезами. Почему так невыносимо дурно от осознания, что он в ней не нуждался по-настоящему? Джули, конечно, знала, ответ рационализировала – любой цветок со временем увядает, – но легче не становилось. Она не стала дожидаться кухарки и приступила к распаковке коробок. Канистры с бензином в закрытом виде смотрелись безопасно; опустошенные, они превратились в улики. Отвратительный едкий запах Джули не смущал, а торопил. Она просчитывала траекторию, изо всех сил боролась с тугими крышками и повторяла, что после кухни все станет неотвратимым. Бензин перепачкал джинсы, на губах осел горько-соленый привкус. Джули быстро начала задыхаться от жажды. Ее подгоняла мысль о прислуге: непрошенная вонь вряд ли удержит всех в комнатах. Пересохшее горло не соглашалось и давилось сухостью. Едва не отшвырнув полупустую канистру, в библиотеке Джули схватилась за вазу с маками – их выбрали за красные лепестки, не иначе, – и начала давиться водой. Застойная, отдающая горечью и гнилой травой, та мало чем помогала. Плевать – и на результат, и на чертов деревянный пол. Джули смогла вернуться к начатому; бензин с благодарностью растекался по половицам. Лак мешал впитаться, но если брызгать на стены – становится чуть лучше. Капли сливались воедино, тускло поблескивая деленным на части дремлющим монстром. Он спит достаточно долго, чтобы оголодавшим кинуться на любого, кого доведется поймать. Вонючие скользкие ручейки, змеящиеся по полу, – прямое доказательство. Априорное, сказал бы Рубен. Джули непроизвольно оглянулась, увидела только дверь. Медная ручка, казалось, вот-вот щелкнет, впустит его, позволит пройти и крепко схватить за запястья. Он выскажет недовольство изъянами планами, отпихнет пустую канистру и зажмет Джули у влажной стены. Джули почти хотела этого, впустую отсчитывая секунды. На сорок первой она зачем-то вернула крышку на место, поставила канистру на пол. Ее мутило от слабости, запаха и последнего шага; по коридору она шла, пошатываясь. Она запиналась, шугалась себя же и твердила, что все успела. При необходимости побежит, растолкает прислугу, ответит на удары – она ведь умеет. Но ей не потребовалась; кухня встретила просветами в темных окнах – от уличных фонарей. Джули и не заметила, как стемнело; прошаркала к столу и машинально схватила с него яблоко. На вкус оно отдавало бензином. Поморщившись, Джули подошла к вентилю; поколебавшись, все-таки провернула его до упора. С первой попытки не вышло, пришлось взяться обеими руками. – Это… последний шаг!.. – она выдохнула сердито; дернула с такой силой, что приложилась лбом о трубу. – Ты меня… больше… – второй рывок, за ним последовал тихий скрип. – Не подчинишь! На третьем ее отпустило так, что в голове разом лопнул ворох иллюзий. Глаза, правда, от сухости начало жечь, хотелось нырнуть в фонтан, но это – неизбежная реакция тела. Джули нащупала в кармане зажигалку и торопливо вдохнула воздух. Стало заметно хуже, чем было: примешались тухлые яйца, металл, что-то другое. Многие из прислуги курили, смолили по ночам в охранке, и Джули отчаянно хотелось сидеть там, с ними. Наверняка, они пили кофе, жадно делились сплетнями и сигаретами, а не прицеливались в спину мужа. Послышались шаркающие шаги; кажется, со второго этажа. Они быстро стихли, не подкрепились паникой, и Джули прошмыгнула в библиотеку. Ей было важно начать с нее, с их общего с Рубеном убежища. По пути она сделала небольшой крюк; сняла один из портретов Лауры. В бензиновую лужу он лег, причавкивая, под удовлетворенный смешок Джули. – Мне жаль, что я не могу тебя пожалеть, – сказала она негромко, отводя глаза; стеллаж с книгами отца Рубена лишился нескольких тяжелых томов. – Не вижу ни единой причины. И Рубен тоже скоро прозреет. Она наклонилась и щелкнула кнопкой. Языки пламени взметнулись слишком быстро, мазнули по носу и волосам. Джули вскрикнула, схватилась за них; клочки обожгли кожу, их удалось обезвредить. Джули захныкала, точно ребенок, быстро спохватилась, зажала рот – и нос. Чисто на всякий случай. Огонь струился невыразимо красиво и быстро – завораживал. Пламя делилось на язычки и щупальца, споро обхаживало облицовавшее комнату дерево. Джули не заметила, как провернула ручку и выскользнула в коридор; сухой воздух ударил в спину. На руки смотреть – страшно: пальцы казались отбитыми до черноты, с них не счищались волоски. Джули такая мелочь задела, она споткнулась. Ее подхлестнул расходящийся огонь; дерево трещало, скрипело и почему-то хлюпало. В бензиновых зонах наверняка дотлевали дыры, сухие панели пока боролись. Обреченная битва – математически ошибочна. А Джули всегда держалась гуманитарием – иначе бы здесь не оказалась. Она закашлялась, обернулась. Повалил дым, наконец-то захлопали двери, прорвались крики: особняк запаниковал, захотел выжить. Его единственные инструменты – люди, которых ведет нечто худшее, чем Господь. Их пастырь – якобы мертвая Лаура. Но больше у нее нет власти – это осознавалось отчетливо, с торжеством и злорадством. Джули хотелось застыть, расхохотаться, швырнуть в огонь очередной портрет, но кашель и резь в глазах ждать не давали. Они ощерились, впились в тело так, что Джули едва не заорала и бросилась налево. Тупик – свободная гостевая комната; нужно бежать направо, по коридору к столовой. Дым разошелся быстро, Джули почти не узнавала предметы. Она не могла не оглядываться, то ли надеясь, то ли страшась огненной погони. Все мысли крутило волчком, они не поспевали за Джули. Они копошились в особняке вровень с огнем – и лишь поддавали жару. Они были обречены – поэтому исчезли. Джули пришла в сознание, откашливаясь на влажной примятой траве. Мелкие ветки и камни впивались в колени, какие-то листья щекотали локти. Дымило по-прежнему немилосердно, слезы стекали к губам и вмешивались в слюну. Джули едва-едва вытерлась и обернулась. Оказывается, она успела выскользнуть за ворота. Перед особняком хаотично носились полураздетые люди – явно прислуга – и два охранника в форме. Каменные стены удерживали огонь внутри, однако стекла скрипели, запотевая. Огонь заполнял оконные проемы и пожирал занавески; ему всего было мало, и он взревел, выбивая рамы. Стекла лопались на весь двор: по головам, газону, фонтану – и крики отдавались пульсирующим эхом. Сердце забилось сильнее, Джули начала задыхаться, осознавая, что уничтожила – гораздо больше, чем память. Она уже не видела, но представляла, как догорали, обрушиваясь, стеллажи, холсты, шкафчики; лопались фарфоровые статуэтки и древняя китайская глина; звучно плавились металлы – у ваз, дверных ручек, украшений в шкатулках. Никакая редкость не спасет золото от выплавления – и Джули почти хотелось, чтобы оно залило чье-нибудь лицо. Лощеная бледная маска матери Рубена, чопорный, обточенный статусом лик его отца, хитросплетение бинтов Лауры – осталось лишь выбрать. Но Джули не смогла; поползла дальше, цепляясь за жесткую траву. Ее рвало на ходу, но рот закрыть ей было не под силу. Горящие от ссадин колени послушно протаскивались по еще горячей жиже. Огонь бы прошелся больнее, содрав кожу и пробившись к костям. Джули слабо мотнула головой и прикрыла глаза. Ее толкнуло грохотом – должно быть, наконец среагировал газ. Обернуться – уже труднее, но она справилась. Кроны деревьев несколько проредило; траву примяло темными обломками: внешние трубы и крупные кирпичи. Джули не удавалось вглядеться нормально, ее сбивали слабость и пушистые кроны, но, кажется, особняк покосился. Взрыв газа не бьет по одной, строго выверенной линии, он расходится одновременно везде. Если задело фундамент – огонь добьет оставшееся. Перед глазами встал особняк Викториано — раньше он будоражил воображение, вселял надежды и некий трепет. Сейчас – осталось только бессмысленное злорадство. Джули показалось, что вверх, опережая дым, взметнулось нечто исхудавшее и бледное, взмахнувшее напоследок густыми волосами. Она со слабой улыбкой приподнялась и махнула рукой, отпуская. Она внезапно ощутила себя нарисованной – среди бескрайнего поля с подсолнухами. Она устала брела к безликой мужской фигуре, сбивала тяжелые бутоны. Из карманов джинсов сыпались прогорклые семечки, а силуэт по итогу оказался пугалом. На голове из льняного мешка внезапно вспыхнул огонь, ударивший в лицо. Глаза распахнулись настолько, что, кажется, разодрало веки. Она нашарила нечто холодное, щекочущее ладонь и окончательно потерялась. ________________________________________________ [15] Шкала максимального различия – методика исследования, предполагающая, что респонденты оценивают все возможные пары позиций в рамках предложенного набора и выбирают пару, которая отображает максимальное отклонение в предпочтении или важности. [16] Фанаберия – кичливость, спесь.