Треугольник: брак

Когда-то один очень мудрый человек сказал, что если работа приносит удовольствие, то она в ответ будет обязательно отвечать взаимностью, одаривая нас деньгами. Я с этим утверждением полностью и безоговорочно согласен, потому как люблю то, чем занимаюсь, и как мне кажется, работа любит меня тоже, подкидывая приятные бонусы. И даже то, что каждый день мне приходится вставать с рассветом, меня не омрачает — это мелочи, а, впрочем, я жаворонок. Хотя, если подумать, я ещё и сова. Мне достаточно шесть часов в день, чтобы высыпаться и становиться бодрым. А ещё в довесок пару чашек ароматной арабики по утрам, ну и то, что есть в холодильнике к завтраку. Сегодня идти на работу не хотелось. Хотелось валяться целый день в кровати, смотреть фильмы по телевизору, есть заказанную на дом гадость: пиццу, суши, бургеры, но ещё больше хотелось заниматься сексом. Вот вроде не было секса почти два месяца, и ничего, всё было нормально, а тут пару дней безумного сексуального марафона и почему-то хочется ещё. Где закономерность? Хотя, о каком продолжении может идти речь? Кира ушёл вчера вечером. Сказал, что и так у меня слишком долго залежался, но тут же осёкся и пообещал обязательно вернуться. Карлсон, блин! Чувствую себя помолодевшим и влюблённым. Даже немного страшно становится, — а вдруг опять кто-нибудь влезет и всё испортит. Но думать о плохом всё же не хочется, и я начинаю напевать незатейливую песенку из детства, собираясь на работу: Мама сшила мне штаны Из берёзовой коры Чтобы жопа не потела Не кусали комары… Настроение вмиг поднимается. Особенно после пришедшего сообщения на телефон «Доброе утро» и в конце улыбающийся смайлик. Посылаю в ответ такое же сообщение и смайлик… С поцелуем. Сам от себя в шоке! Взлохмачиваю волосы на голове, почёсывая макушку и думаю, а не дал ли я лишка с этим смайлом-то, когда в ответ обрушивается град новых: и поцелуйчики, и обнимашки, и даже сердечки. Улыбка расползается по лицу то ли от счастья, то ли от смущения — бог его знает, а пальцы сами собой набирают новое сообщение: «Жду вечером», и вслед уходящему: «Скучаю». И уже в предвкушении предстоящего интимного вечера, с отличным настроением я еду на любимую работу на любимой машине, наслаждаясь прохладой климат-контроля и музыкой, доносящейся из колонок, где французский певец поёт так нежно и красиво, что мне почему-то думается об ответной любви. Утро продолжает набирать обороты. В мой кабинет входят двое. И если одного я часто здесь вижу и это мой генеральный, то второй оказывается для меня неожиданным сюрпризом. — Познакомьтесь, Сергей Витальевич, это наш новый юрист Кирилл Лукин. Прошу любить и жаловать. — Семён Иванович с гордостью представляет своего сына. Кира стоит рядом с отцом и смущённо смотрит на меня, а я пытаюсь понять, как себя вести в эту минуту. Не каждый день твой начальник представляет тебе твоего же любовника. — Очень приятно, Кирилл. — Я протягиваю Кире руку для рукопожатия и немного дольше задерживаю в своей руке. Он это замечает, и уголки его губ ползут вверх. — И мне приятно с вами познакомиться, Сергей Витальевич. Папа… Семён Иванович, — поправляет себя Кира, — много о вас рассказывал. Говорит, что ему несказанно повезло с вами. — Приятно это слышать. Семён Иванович прекрасный человек, и мне тоже повезло, что я с ним познакомился и здесь работаю. Он грамотный управленец и юрист. Именно благодаря вашему отцу фирма поднялась с нуля и процветает по сей день, и надеюсь, в будущем вы покажете себя не менее талантливым человеком и ни в чём ему не уступите. Генеральному приятны мои слова. Он с гордостью приобнимает сына за плечи, хвалит его. Вспоминает годы студенчества, где Кира показал прекрасные результаты. Кирилл, с одной стороны, смущается, и старается не смотреть на нас, то и дело отводя взгляд, но с другой стороны, ему это лестно, и края его губ подрагивают в робкой улыбке. Я подмечаю, что Кире, как и его отцу, идёт деловой костюм. Сидит он на нём идеально, а цвет сочетается с цветом глаз — светло-коричневый. И мысли мои уже не о работе, а о том, как хочется нагнуть этого красавца в этом идеальном костюме у себя над рабочим столом, стащить брюки до колен и от души трахнуть, слыша его громкие стоны. — Кирилл у нас дипломат, — перебивает мои эротические фантазии генеральный. — Незаметно вырос, как и все остальные дети. Скоро, того и гляди, из гнезда вылетит. Найдёт себе пару, и останемся мы тогда с Валентиной совсем одни. — Что вы такое говорите, Семён Иванович? У вас трое детей и внуки есть, неужели никто не навещает? — Навещают конечно, как не навещать. Но как-то за все годы мы с женой отвыкли одни жить. Вот и радуемся, что Киря у нас поздним родился, скрашивает наше одиночество. А вчера этот обалдуй заявил, что хочет съехать от нас с матерью. Валентину чуть удар не хватил. Видите ли, он решил, что раз будет работать, то сможет себе съёмное жильё заиметь. — Может, так оно и надо? Не всегда же детей опекать, иногда надо и волю дать, — говорю я, поглядывая на Киру, а в голове у самого планы строятся, где я, Кира и наше уютное гнёздышко. — Вот твоей дочери сколько? — Пятнадцать. — Вот когда подрастёт и скажет тебе о своём желании жить отдельно, ты меня поймёшь. Дети навсегда остаются детьми, особенно младшие. А сейчас пойдём мы, Сергей Витальевич, надо ещё Кирилла в его отделе представить. Генеральный выходит из кабинета первым, поэтому я успеваю облапать Киру за ягодицы, сминая его дорогой костюмчик. И как мне теперь работать? Тут не работать, тут дрочить надо на свои же фантазии. И день потянулся: переговоры с новыми поставщиками, совещание с отделом аналитики, проверка отчёта по бюджетированию. Когда тут фантазировать, о себе бы не забыть! А вечером Кира ждёт меня на лестничной площадке. Красивый. Улыбается. И как только за нами захлопывается дверь в квартиру, я даю волю своим фантазиям: разворачиваю его лицом к стене, приспускаю брюки до колен вместе с нижним бельём и начитаю потираться об него своим стояком. — Если я киллер, то ты маньяк, — говорит с придыханием он между поцелуями. — У тебя такое лицо было в подъезде, да и в кабинете, как будто съесть меня хочешь. — Так и есть, — каюсь я. — Ты бы знал, какой ты сексуальный в этом костюме, так и хочется отыметь тебя в нём. — Дай хоть подготовиться, а то ещё порвёшь меня. Маньячище, — и даже его смех мне кажется безумно сексуальным в эту минуту. — Я только немного потрусь. Блин, ну почему тут смазки нет? — стону от разочарования. — Может, в спальню? Я знаю, она у тебя там есть, сам вчера проверял. — Но я хочу здесь, сейчас, и в костюме. — Мне кажется, кто-то капризничает, и меня это безумно заводит. — А меня заводишь ты. — Тогда дуй быстро за смазкой! Обещаю дождаться тебя в той же позе, не разгибаясь. И я, как подросток, бегу в спальню, расстёгивая на ходу свои брюки. Вынимаю эрегированный член из трусов, разрываю блестящий квадратик с презервативом, который находится на тумбочке, поспешно натягиваю его и, хватая смазку, спешу обратно в прихожую. Кира, как и обещал, всё там и стоит, сверкая своими белоснежными ягодицами. Если б я был художником, то обязательно написал бы картину с его натуры и назвал «Ожидание», но, к сожалению, я тот, кто я есть, и мне только остаётся запечатлеть эти соблазнительные кадры в своей памяти, полагаясь, что они не сотрутся временем. И как бы мне не хотелось всё сделать медленнее, я всё равно спешу, подстёгиваемый стонами Кира и его громким: — Да-а-а!!! Есть люди, с которыми можно прожить всю жизнь и быть чужими — это я и моя бывшая, но есть те, кто втирается под слой кожи через мизерный отрезок времени, как будто знал его всю свою сознательную жизнь. И тебе это нравится, и ты бы оставил всё, как есть, ничего не меняя. Кира в моей футболке и шортах, которые ему широки, выглядит по-домашнему уютно и уместно на моей большой кухне. — Чем ты меня будешь кормить сегодня? — мурчит он мне в ухо, когда я целую его в шею, стискивая ладонями аппетитные полупопия, которые не хочется выпускать из рук. — А чего ты хочешь? — Божественная лазанья была восхитительной в прошлый раз. Кира целуется так, что можно забыть всё на свете. В голове клубится лёгкий туман, словно выпил бокал шампанского, и все посторонние звуки будто вмиг исчезли, оставаясь где-то на границе моего сознания. — Папа? Стена рушится, и я чувствую себя уязвимым. Сердце бешено стучит, отзываясь в висках, и хочется прокрутить этот момент назад. И опять, как и тогда, девять лет назад, я положился на авось, исключая внешние факторы. Вот и Настя, которую всегда хотелось уберечь и чтобы моя теневая сторона жизни как можно меньше затронула ее, приехала на день раньше. — Настя? — смотрю в её испуганные васильковые глаза — такие же, как у меня. Дочь убегает в свою комнату, закрывает за собой дверь, а мне становится страшно. Страшно думать, что та, для кого я жил последние пятнадцать лет, от меня отвернётся, не захочет дальше общаться, не примет. — Серёж, ты с ней поговоришь, и она тебя обязательно поймёт. — Кира держит меня за руки, пытается успокоить. — Те, кто искренне любит, обязательно понимают. Меня же родителя приняли. — А если нет? Если не поймёт? Мне страшно думать, что будет. Я не смогу этого пережить. Кира, прости меня, но сейчас тебе лучше уйти. — Хорошо, я понимаю, что сейчас здесь лишний, но обещай, что потом обязательно позвонишь мне. — Да, обещаю, — а сознание словно в вакууме, и я уже не с Кирой, а где-то далеко. После ухода Киры я захожу в комнату дочери. Она сидит на своей кровати, поджав под себя ноги и уткнувшись лицом в любимого зайца, предпочитая не смотреть на меня. Не плачет. — Можно? — Да, — тихо и робко. Надо начать разговор, но я не знаю, с чего, поэтому пока молчу. Сажусь на стул у письменного стола, осматриваю комнату, замечая, что комната за последнее время неуловимо изменилась, и вроде всё ещё детская, но в то же время принадлежит молодой девушке. На кровати лежат мягкие игрушки, а на открытых полках стоят грамоты вперемешку с фотографиями, с которых смотрит счастливая Настёна разных возрастов в окружении самых близких — мамы и папы. На столике с зеркалом лежит подростковая косметика и незатейливая бижутерия: серёжки, колечки, фенечки из бисера. Вроде и ребёнок, и вроде уже выросла, поэтому как начинать разговор, не знаю. — Как его зовут? — дочь нарушает молчание. — Кирилл. — Ты его любишь? Люблю ли я его? Сам пока не знаю. Знаю только, что за последние года мне не было ни с кем так хорошо. — Он мне очень нравится. — Ясно. — Тебе это не приятно? — Не знаю, — пожимает Настя плечами. — Скорее нет. Я же его совсем не знаю, а ты меня учил, что о людях надо судить по их поступкам, узнавая их. — Всё правильно, дочка. Я больше всего на свете люблю тебя, поэтому для меня играет огромную роль твоё мнение, и мне будет очень тяжело, если ты вдруг отвернёшься от меня и не примешь таким, какой я есть. Понимаешь, чтобы быть счастливым, не обязательно любить человека противоположного пола, бывает и наоборот. — Я знаю. Я читала. — Где читала? — спрашиваю я, надеясь услышать ответ о разных статьях об ЛГБТ-сообществах. — В интернете есть рассказы, написанные любителями о однополых отношениях и в фильмах показывают тоже, — просвещает меня Настёна, а у меня округляются глаза. Даже меня можно чем-то удивить в наш информационный век компьютерных технологий. — И как? — Норм, но мне всё же больше нравятся про мужчин и женщин, я же девочка. — Это хорошо, — немного успокаиваюсь я, но беру на заметку, что надо посмотреть эти самые рассказы. Я подсаживаюсь к дочери на кровать, обнимаю её за плечи, притягиваю к себе, а Настя не сопротивляется. — Помнишь, когда мама ушла, ты сказала, что хочешь, чтобы не только она была счастлива, но и я? — Помню. — Наверное подошло время и для моего счастья, как ты считаешь? — Пап, я не против, если ты об этом. — Спасибо, Настён, — вроде взрослый мужик, очень даже брутальный на мой взгляд, но вот сижу и плачу от счастья. — Я люблю тебя, пап. Ты самый лучший. Знаешь, мои одноклассники с родителями почти не общаются, говорят, что между ними нет взаимопонимания, но у нас оно всегда было и есть, и мне другого папу не надо. И если тебе Кирилл нравится, пусть приходит. Да хоть завтра. Я торт твой любимый куплю. — Киевский? — Да. — Ты меня подкупила, — улыбаюсь от счастья, глядя на повзрослевшую и мудрую не по годам дочь. — Он обязательно придёт.