Хорошие девочки попадают в рай, а плохие - куда захотят

      Заядлые путешественники по подсознанию говорят, что бэд трип — это мощный опыт, сплошная польза и самая настоящая тропинка к себе. Мол, только в состоянии бесконтрольного, тотального ужаса и депресонализации познаешь себя, а проснувшись начинаешь понимать, как ценна жизнь и как незначительны твои проблемы по сравнению с проживанием смерти.       Саша теперь авторитетно могла заявить, что все это херня.       Вся польза пережитого для нее заключалась в четком осознании, что психоделического опыта для нее хватит. Вот травка — это вещь, а кислоту оставь себе, Мэтт. Возможно, еще немножко в том, что можно будет хвастаться подругам: потом, когда уляжется остаточный шок. Но ее проблемы точно никуда не делись от того, что она потриповала несколько часов.       А сейчас добавилась еще одна.       Саша проснулась полчаса назад, но не решалась заявить о себе. Она лежала на боку, свернувшись, уткнувшись носом в подушку, едва помещаясь на диване коленями, и боялась открыть глаза.       Она не знала, что делать.       Грайм сидел с ней десять часов кряду. Выгуливал в сквере у дома, накинув на нее свою куртку, потому что гребаные форумы наркоманов очень советовали свежий воздух и спокойную обстановку. Заваривал кофе раз пять себе и один ей, неловко пытался отвлечь разговорами, а самое главное, он слушал. Очень много. Слишком много. Потому что Саша ныла.       Саша зажмурилась и глубже спрятала голову в одеяло. В комнате было темно: она заснула только днем и наверняка проспала до самого вечера. Грайма не было слышно, он или спал, вымотавшись после суток бессонного бдения, или куда-то ушел, но без него было сильно легче. Могла ли Саша сейчас встать, аккуратно собрать вещи и сбежать, на всякий случай заблокировав его в фейсе?       Она не собиралась рассказывать о себе. Если бы Грайм был прохожим, бдительным полицейским или кем угодно еще, появившимся в ее жизни случайно и пропавшим навсегда, то ее странное откровение укладывалось бы в рамки обычного синдрома попутчика. Облегчить душу, сложить с себя груз на мимолетного одноразового знакомого — и жить дальше, зная, что он забыл о ней и ее проблемах уже сойдя на своей станции.       Но Грайм, черт бы его побрал, не забудет. Он был слишком близко для случайного знакомого, и слишком далеко для друга, которому можно было бы доверять — худшее сочетания для странных и слишком личных рассказов о детстве. Саша, ведомая паникой и шоком активного переживания своей смертности, вывалила ему все, что только могла, все свое мягкое и нежное нутро вложила в четырехпалую жабью ладонь, и не забрать обратно. Она сейчас должна встать, сбежать и никогда не возвращаться.       Саша осторожно поерзала, возвращая чувствительность затекшей руке. Дом был тих и скорее всего все-таки пуст. Тяжелый вечерний макияж за сутки ношения превратился в мерзкую удушающую маску, ее хотелось срочно смыть минимум литром гидрофильного масла и оттереть уставшее лицо пенкой до скрипа, но у нее нет времени заскакивать в душ. Саша спустила на пол ноги, замерла, прислушиваясь. Никого.       Телефон обнаружился на кухонном столе. Еле живой, пять процентов заряда, но хватит, чтобы вызвать такси. На часах восемь вечера: она спала не так долго. Фейс разрывается сообщениями, кажется, ее пропажу все-таки обнаружили. Воткнуть ли шпильку Бонни, сказав, что сбежала с тухлой вечеринки домой, или кто-то успел заметить ее неадекватное поведение? Она подумает об этом потом.       Черт, сумочка, была еще сумочка. Саша нервно осмотрела гостиную, не включая свет из какого-то иррационального вороватого страха быть обнаруженной, но сумочки не нашлось. Куда, куда она ее положила? Думай, Саша, думай, не хочется оставлять здесь ничего своего: додумается еще приехать в школу отдавать…       В двери звякнул ключ, и Саша замерла, испуганная, как олень на автотрассе. Первый дурацкий порыв потребовал бежать прямо сейчас в окно или спрятаться за диваном, но Саша быстро взяла себя в руки. Что за бред, в конце концов: за диваном прятаться? Ей что, пять лет?       Грайм входил медленно, стараясь не шуршать бумажными пакетами в руках. Ходил в магазин, а сейчас искренне пытался ей не мешать. Не будить. И эта осторожная забота болезненно заныла у Саши за ребрами, грозя подступающей невралгией.       Господи, пусть он прекратит так себя вести. Она ему не ребенок, не подружка и даже не приятельница, и не хочет ей быть, ей просто нужно сейчас поблагодарить его и уйти, может, предложить денег за беспокойство или предложить что-то в оплату, только пусть это прекратится, и она опять не будет ему ничего должна.       Саша знала, что выглядит глупо, стоя посреди гостиной в полной темноте, но она не могла заставить себя пошевелиться. Грайм возился с ключами или ботинками (да почему так долго?), а когда все-таки прокрался в комнату, испуганно вздрогнул.  — Саша?       Должно быть, подумал, что она еще не в себе. Хорошенький у нее сейчас, наверное, вид.  — Где моя сумочка? — Сашин голос спросонья звучал хрипло и вовсе не так беспечно, как она надеялась.  — Почему ты в темноте?       Он точно думает, что она не в себе. Саша раздраженно пожала плечами, злясь на себя за то, что влипла в такую идиотскую ситуацию. Грайм щелкнул выключателем, и она болезненно зажмурилась, привыкая к свету.  — Ты спала, а мне нужно было сходить за едой. — (Зачем он оправдывается?). — Ты голодная?       Саша сжимала и разжимала кулаки, смятенная, сбитая с толку. Какой-то внутренний инстинкт оторвы, волчицы-одиночки подсказывал ей, что стоит попросить вызвать такси, схватить сумочку и сбежать, как и планировала, но что-то диаметрально противоположное, усталое и тянущееся к теплу, просило остаться. Хотя бы ненадолго. Потому что Грайм, наверное, заслужил от нее какой-то благодарности.  — Я могу воспользоваться туалетом? — невпопад спросила она.       Грайм кивнул. Саша облегченно скрылась от него за покрашенный в белый дверью, защелкнула замок и устало опустилась на акриловый край ванны. Тайм-аут: противоборствующим сторонам ее личности, еще, видимо, не до конца собравшимся после психоделического путешествия, требуется немного больше времени на их сражение.       Допустим, она сбежит и заблокирует его в фейсе. Это будет реально некрасиво, но она ведь переживет это, правда? Маленькая сделка с совестью: она избавляет свою жизнь от жабы, которая слишком много знает, а его жизнь — от себя, доставляющей слишком много проблем. Может, он даже вздохнет спокойно, сам обрадуется, что больше никто не будет подрывать его в четыре утра ехать на другой край города за обдолбанной малолеткой.       С другой стороны, это ведь был его выбор. Он мог просто уехать, когда увидел, что она не умирает, а пускает слюни. Мог вернуть маме. Мог положить у себя на диван и умыть руки, а не выгуливать почти весь день по парку. Вот даже сейчас: он мог сам предложить вызвать ей машину и отправить домой, а не готовить ужин на двоих. Значит, ему это самому нужно, и она вроде как ничего ему не должна. Но он все еще слишком много знает о ней, а она о нем — ничего.       И вообще-то это уже не исправить трусливым побегом.       Саша колебалась. Ей нужен был симметричный жест, ей нужно было как-то уравнять очки, потому что черт, в этом мире уже больше на одну слишком много знающую жабу, и ничего с этим не поделать. Он видел ее больную, рыдающую и уродливую от испорченного макияжа, а такого Саша не прощает никому.       Кроме друзей.       Грайм разбирал покупки, что-то тихо подвывая себе под нос. Саша для вида пошумела водой, поплескала себе на лицо, и вышла, с независимым видом усевшись за кухонный стол.  — Что на ужин?       Грайм покосился на нее единственным зрячим глазом и хмыкнул.  — Я думал, ты уйдешь.       Проницательный сукин сын. Саша пожала плечами, старательно делая вид, что не поражена в самое сердце его догадкой.  — Если ты так этого хочешь, то я вызываю такси. Только сумочку верни.       Снова позиция победителя. Это не она хочет сбежать, а он ее вынуждает, нехороший такой. Можно даже демонстративно обидеться.  — Я и не забирал: она в холле, на крючке висит, — он сделал секундную паузу. — Но вообще на ужин карри.       Саша чуть покачалась на стуле. Она нервничала. Ей предложили остаться и одновременно ее никто не держал. Вообще-то Саша любила управлять своей жизнью, но черт.       Грайм никак не хотел дать ей поводов для гнева. Он не кричал, не обвинял ее в пустоголовости за кислотные приключения, не пытался вразумить какими-то замшелыми истинами про чистоту и вред наркотиков.       Он как будто… уважал ее. А взрослые обычно так не делают.  — А карри из жуков? — та маленькая часть Саши, которая хотела остаться, ликующе взвыла.       Ей показалось, что Грайм улыбнулся. Совсем чуть-чуть, кончиком рта.  — Нет, из свинины. Мы вообще-то едим человеческую еду.  — А почему?       Она сама знала, как глупо звучит, но просто не могла остановиться. Светская беседа немного разгоняла скопившуюся холодную неловкость.  — Потому что дешевле и проще достать. Ты видела когда-нибудь развесных сверчков в Target? Их разводят для внутреннего амфибийного рынка, а мне слишком лень ехать во фрогтаун закупаться, — Грайм швырнул мясо в разогретое масло, и его слова на секунду потонули в шуме ревущего пара. — Но если долго питаться теплокровным мясом, начинаются проблемы со здоровьем.  — Ладно-ладно, я просто спросила, а ты мне уже лекцию прочитал, — Саша деланно закатила глаза.  — Просто пытаюсь помочь, — нож размеренно стучал по разделочной доске. — Я спокойно отношусь к твоей ксенофобии, но вот, например, Перси… он бы расстроился.  — Я не ксенофобка! Я просто оговорилась тогда, ясно?       Грайм скептически хмыкнул, но не стал комментировать. Пахло чесноком и кинзой, совсем немного — порошком кассии, которую выдают за корицу. Саша вдруг поняла, что проголодалась: она ничего не ела, кроме шоколадного батончика, со вчерашнего дня, и карри был очень кстати.  — А вот всякое острое вам разве не вредно? — спросила она больше для поддержания беседы, чем из искреннего интереса.  — Тритоны обожают острую пищу.  — А жабы?  — Национальная кухня у нас довольно пресная, но лично я люблю.  — У вас есть своя кухня?       Грайм бросил на нее долгий очень красноречивый взгляд.  — Сейчас в школе вообще культуру амфибий не проходят?  — Отдельным курсом. Я его не брала.  — Чем мы тебе так не нравимся?       Пряно-молочная смесь уютно булькала в глубокой сковороде. Саша подперла подбородок рукой и неопределенно прожестикулировала в воздухе.  — Да не то, чтобы не нравитесь. Просто никогда не интересовалась. У меня есть другие предметы, чтобы занять ими академические часы, а если я когда-нибудь буду работать с амфибией, вряд ли мне проведут допрос с пристрастием по видам лягушачьего чая.  — Всякое может быть, — проворчал Грайм, но тему развивать не стал.       Саше даже не было стыдно. Не обязана же она правда интересоваться всем подряд? Грайм, небось, тоже не знает, как пасут оленей алеуты на севере Канады, но его никто за это не осуждает.  — У тебя что, какой-то пунктик на видовой гордости? — легонько поддела его Саша, откидываясь на спинку стула. — Жабий национализм? Сообщи мне, когда вы начнете громить человеческие кварталы.       Грайм поморщился, как от зубной боли.  — На твоем месте я бы больше опасался тритонов: они обожают студенческие бунты.  — А разве военные в основном не жабы? Вы же такие, ну, большие.  — Военные ничего и не громят. Соцпакет слишком хорош.       Саша одобрительно фыркнула. Грайм пытался шутить, а значит, не особо и обиделся. Ей отчего-то не хотелось сильно его донимать.       Тарелка с дымящимся карри была торжественно установлена перед Сашей. Сверху мясо-бобовое месиво даже стыдливо присыпано кинзой в попытке украшательства: ну надо же, сервис почти ресторанный. Для нее старался?  — Ты из-за этого пошел в армию? — Саша аккуратно расковыривала блюдо вилкой, надеясь, что так оно быстрее остынет.  — Семейная традиция. Все мои предки служили.  — И никогда не хотелось нарушить?       Грайм усмехнулся каким-то особенно загадочным образом и зарылся в свою тарелку.  — Я нарушил. Но в результате все равно здесь.  — И что это было?  — Может, как-нибудь покажу.       Саша угадывала в его секретности какую-то пикантную ноту.  — Ты что, стриптизером был? Если да, то можешь не показывать, спасибо.  — Между прочим, амфибии естественным образом склонны к томному раздеванию, — Грайм хохотнул, но, заметив Сашин непонимающий взгляд, раздраженно пояснил. — Мы линяем, Саша. Сбрасываем кожу.  — О, господи, звучит мерзко. И не надо на меня так смотреть, это не ксенофобия. Когда с человека кожа облезает, мне тоже блевать хочется.  — Это когда же?  — Ха, вот ты и попался! Мне уже пора оскорбляться? Люди облезают от солнечных ожогов. И еще губы, если не увлажнять.       Грайм улыбнулся и примирительно поднял руки, признавая свое поражение.       Карри был на редкость неплох, хотя и с перебором кардамона на Сашин вкус. Грайм предложил ей чай, она согласилась. Они обсуждали какие-то глупости, Саша попросила зарядник, чтобы телефон окончательно не сдох, и с легким сожалением отметила, что время приближалось к полуночи.  — Мне пора домой, — объявила она, когда зеленая полоска заряда перестала угрожать немедленным шатдауном.       Грайм вдруг заволновался. По крайней мере, Саше так показалось: он встревоженно посмотрел на часы раз, другой, поболтал ложкой в полупустой кружке чая и как-то заерзал, поскрипывая старым деревянным стулом на алюминиевых ножках.  — Не поздно? — наконец, спросил он.  — Поздно, — согласилась Саша. — Поэтому и пора.  — Тебя ждут?       Саша посмотрела на него в упор, подозрительно прищурившись.       Он хотел, чтобы она осталась. И это немного напрягало.  — Тебе не кажется, что я злоупотребляю твоим гостеприимством?  — Нет. Я же сам предложил.       Это было неправильно. Он был старой одинокой жабой, конечно, ему хотелось, чтобы кто-то скрасил его досуг, и на самом деле с ним было неплохо, но…       Но они и так слишком сблизились. Перебор.       Саша не искала новых друзей, а Грайм был сам виноват, что в свои сорок у него никого нет.       Саша скрестила на груди руки.  — Ты хочешь, чтобы я осталась у тебя ночевать?       Грайм стушевался.  — Я хотел сказать, что ты можешь это сделать.  — Зачем? У меня дома вообще-то есть замечательная кровать, а не продавленный диван.  — Обычно ты не любишь возвращаться домой.       Ох, черт.       Конечно, она ему рассказала. Плакала и ныла в своем триповом плато про проблемы в семье, про одиночество, про недолюбленность — всю эту подростковую хрень, которая лезет наружу в депрессивные эпизоды. А он воспринял всерьез и… что? Попытался помочь? Может, он еще в соцслужбу позвонит, чтобы ее забрали? Разыграет ее личного психолога?       Саша поджала губу.  — Это не твое дело, — холодно отрезала она, демонстративно открывая приложение убера в телефоне.       Немного грубо, но ему нужно указать его место сейчас, иначе будет поздно.       Она не потерпит над собой опеки. Нет уж, спасибочки: она может позаботиться о себе сама и решать, возвращаться или нет в постылый дом, она тоже будет сама.       Грайм собирал со стола посуду и молчал. Он закрылся, и Саша не могла понять, расстроен он или зол. Обычно ее бы это не взволновало. Обычно.       Может, он правда ничего плохого не имел в виду. Если бы такое сказала Энн, Саша точно бы умилилась, пусть никогда и не воспользовалась бы предложением. Но Энн все-таки ее подруга, а Грайм… Саша не могла придумать никакого ярлыка для него. По крайней мере, она перестала для себя отрицать, что какие-то отношения у них все-таки есть, и никуда уже от них не деться.       Пусть будет… приятель по переписке. Приятель же может забрать тебя с кислотного рейва и уложить у себя спать, если очень попросить?       Уже забирая с крючка в холле сумочку, Саша обернулась и чуть растянула губы во что-то между ироничной усмешкой и неловкой улыбкой.  — Если я где-нибудь напьюсь до бессознанки, будешь моим экстренным контактом? Можешь тогда оставить меня спать на диване, хуже мне уже не будет.       Грайм с нечитаемым выражением лица смотрел на нее долгие секунды, а затем отзеркалил усмешку.  — Только не слишком часто: я в выходные и отдохнуть хочу.  — А девчонок моих у себя положишь?  — У меня только один диван.       Намек ясен и даже немного льстит. Саша задержалась на пороге, задумавшись, а затем бросила на прощание:  — Напиши, когда ты там хочешь свозить меня пострелять.