Маленькие люди

День пошёл какой-то не такой. Однако, если вдуматься, он решительно ничем не отличался от предыдущего. С самого утра меня преследовало чувство некоего смутного неудовольствия, причина которого оставалась для меня неизвестной. Началось всё с сонного отражения, которое утром смотрело на меня из зеркала мрачным неприязненным взглядом. Бывает такое, что от собственного отражения невозможно оторваться, а бывает, оттуда смотрит какая-то пренеприятная незнакомка, несимпатичная тебе и сама не испытывающая к себе симпатии. И непонятно, в который из дней зеркало говорит правду, а в который бессовестно лукавит. Но речь даже не об этом, а вот о чём. Я хочу рассказать историю. И так уж случилось, что начинать её приходится с этого сонного, отрешённого и зловеще тихого, но в то же время очень обычного дня. Дело было в обед. Надоевшая песенка тихо играла в небольшом зале с квадратными столами, стилизованными под шахматные доски. Дядина идея. Кафе закрылось на часовой технический перерыв и потому пустовало. Но за его пределами было шумно и душно; терпкий августовский воздух гоняли туда-сюда толпы прохожих. От одного этого вида за витринными окнами хотелось свернуться в клубочек на полу и никогда не быть найденной. Я люблю людей, но не тогда, когда за день через тебя проходят целые толпы, и все со своими обширными индивидуальностями, бьющими иной раз по нервам. Даже самый хороший день летит к чёрту, потому что на него не остаётся никаких ресурсов. Всё уходит на улыбки и скандирование зазубренных фразочек. Иногда, когда хочется зверски устать и выбить из головы все мысли до последней, официантский труд бывает очень полезен, но в общем и целом для таких людей, как я, имеющих страсть к созерцанию внутрь себя, подобный труд всё-таки в тягость. А ведь ещё совсем недавно я считала, что эта работа станет той самой мифической новой жизнью, о которой я так мечтала. Что ж, ничего подобного. Новые дни сменяли предыдущие с отточенной периодичностью, в которую не вклинивались ни крупные потрясения, ни хотя бы самые крошечные страсти. Я расправилась с кофемашинками, пополнила витрины с пирожными и даже прибралась в зале — больше заданий не оставалось, но до конца технического перерыва было ещё целых десять минут, а начинать работу раньше, чем положено, или заканчивать её позже, чем положено, было совсем не в моих правилах. Поэтому я предпочитала стоять у кассы и пухнуть от безделья, пока была такая возможность. Надо мной висели неумолимо приближающиеся экзамены в университеты, пара недоделанных докладов для репетиторов, окончательное решение о профессии и постоянная нехватка средств — только и всего. Однако за всей этой маетой совсем не оставалось времени на подумать и помечтать. Время торопливо крутило свой цветастый барабан, и очередное лето сменило зиму слишком быстро, чтобы я успела заметить, что прошёл ещё один год. Не то, чтобы я думала об этом часто, у меня на это попросту не хватало времени… но когда эти мысли всё-таки приходили, они наводили на меня тоску. Песенка сменилась следующей, не менее надоевшей. Кто-то стукнул в закрытую стеклянную дверь, и я встрепенулась, уже готовая кричать: «Извините, у нас закрыто!» — как вдруг увидела посетителя. Он махал рукой в качестве приветствия и показывал на замок, прося таким образом открыть дверь. Я вышла из-за кассы и двинулась к нему. «Работы у него нет, что ли?» Он заявлялся сюда убить время и оттяпать парочку идущих на списание кимпабов с курицей, только когда не был занят набиванием татуировок у себя в салоне, располагавшемся в этом же здании, прямо напротив кафе. Я и сама частенько заглядывала к нему, но именно в тот момент была не в настроении с ним разговаривать. Отчасти хотя бы потому, что сегодня в голову лезли всякие глупости о жизни и будущем, а на серьёзные темы с Ким Намджуном лучше было не говорить. Если только у говорящего не было желания выслушивать его громоздкие псевдофилософские монологи, итог у которых всегда был один: хватит маяться дурью, и пошли-ка в кино. — Перерыв скоро кончится, — предупредила я, открывая дверь. Ким Намджун был высоким парнем, серьёзным и угрюмым, пожалуй даже слишком. Из-за его деятельности и внешнего вида иногда он мог оставить о себе ложное впечатление. Он многим казался суровым, опасным, даже злым, но хорошо знавшие его люди могли сказать, что этот человек и мухи не обидит. А если и обидит, то разве что своей болтовнёй. — Я ненадолго, — сказал он, — есть чего поесть? Как же я устал… Намджун всегда говорил, что устал. Непонятно было только, что же вызывало в нём его великую усталость. — Могу сделать тебе свежесваренный кофе и дать закусить овсяной печенькой, — ответила я, возвращаясь к кассе, — но не больше. — Давай, — согласился Намджун. Он редко отказывался от того, что могло достаться бесплатно. — Такая жара, — заговорил он, усевшись за высокий барный стол у стены рядом с кассой, пока я наливала ему кофе из автомата, — всегда напоминает мне о родной деревне. Там, наверное, и теперь жарень невыносимая. Но не в лесу, в лесу никогда не бывает жарко, даже если поднимаешься в гору. В детстве со старшим братом ходили в горы и ловили стрекоз. Он учил меня привязывать к ним ниточки и держать, как на поводке. Ещё он иногда ловил бабочек и отрывал им крылышки. Ему нравилось собирать этот цветной порошок с их крылышек… как он называется? Пыльца? Ай, неважно… — говоря об этом, он потянулся и размял шею, — в общем, всё это было довольно жестоко, так что я не выдержал и сказал, что я пас. Брат мне: ах ты трус. Я ему: я всё равно пас. Когда до него дошло, что ругательства не подействуют, пришлось подключать кулаки, — Намджун отрешённо усмехнулся. — Я не растерялся — живенько стал рыдать. На самом деле больно не было, но я-то знал, до чего роковая ошибка распускать руки, когда в радиусе нескольких метров куча сердобольных мамочек. Дело было во дворе, на плач сбежались соседка с дочками. Меня тогда ещё и кальбитаном накормили… — последнее предложение он произносил, довольно встречая кофе и огромное печенье на блюдце. Ким Намджун часто делился историями непонятного содержания, якобы из жизни. Я не сомневалась, что больше половины из них он сочинил. — Ты не рассказывал, что у тебя есть брат, — заметила я, наблюдая, как Намджун жадно уплетает печенье в пару укусов. — Ну может и не брат, чего пристала? — монотонно ответил он, жуя. — Какой-то сын подруги маминой… я его не видел лет двести. Но слышал, он энтомологом стал. Представляешь? Сидит, наверное, в лаборатории, и отрывает бабочкам крылья. — Энтомология? Что это за наука? — О насекомых, — Намджун разделался с печеньем и теперь большими глотками приканчивал кофе. — Чего ты врёшь? — не поверила я. — Не знаешь ты, кем он стал, просто для красоты добавил. Он пожал плечами и опустил на стол пустую кружку. — Не хочешь — не верь. Ты сегодня в вечер? — Нет, я с утра. В три часа смена заканчивается. — Приходи ко мне после. Покажу чего интересного, — он встал из-за стола. — А что там? Стоило уточнить. В понятие «чего интересного» у Ким Намджуна иногда входили прямо противоположные вещи. — Приходи и увидишь. Я пошёл, работать надо, — Намджун потянулся, — устал, сил нет. И он покинул зал, оставив мне грязные чашку да блюдце. «Пришёл, пожрал и ушёл», — подумала я. Хотя мой дядя был не прочь иногда кормить Ким Намджуна за «спасибо». Они были хорошими приятелями, чем-то вроде наставника и последователя, и дядя его просто обожал. Бывало, они садились и часами умничали об армии, политике и стране — совсем как два деда. Поварихи часто шутили: душа у этого татуировщика постарела так рано, что в свои двадцать четыре он годится в собеседники только пятидесятилетнему старику. Я хихикала, как не в себя, но на самом деле имела привычку развесить уши, когда дядя и Ким Намджун заводили свою шарманку. Но теперь всё равно было не до татуировщика. Конечно, мне очень хотелось бы ещё побездельничать, но моё время истекло. Люди шмыгнули в открывшееся кафе. Из комнаты персонала на подмогу подоспели бариста и официанты, а к двум часам на полную вечернюю смену пришла ещё одна девочка. Но в выходной день рук всегда не хватало, даже в таком небольшом заведении. Дядя оставил за главного Одноглазого Оту, старого местного посудомойщика. Ота работал здесь с самого основания, задолго до того, как я переехала жить к дяде. Как ни странно, все глаза у него были на месте. Никто не знал, почему его так называют. Он был ответственным начальником, но малословным, замкнутым и мрачным. Ким Намджун открыто его не любил, персонал его побаивался, я — обходила стороной по рекомендации татуировщика. Сам же дядя около двух недель назад отбыл на родину в деревню, там его золовка собиралась передать несколько ящиков солений, мяса и овощей. Он должен был вернуться со дня на день. Без него заведение, конечно, было совсем другим, хотя все и делали ровно то же самое, что всегда. Кто-то мог бы назвать это глупостью, но я чувствовала себя здесь не в своей тарелке, когда дяди не было дома. Конечно, я знала весь персонал и иногда даже сплетничала о всяком с поварами и официантами… но что-то было не так. Мне было откровенно не по себе. Благо, бесконечные дела не давали погрязнуть в этом чувстве надолго. К трём часам дня в зал явились ещё два мальчика — я сдала им смену, и рабочий день официально подошёл к концу. Спрятавшись в комнате стаффа, я стянула с себя фартук, добрела до ближайшего стула и растеклась по нему, как лужица. — Плечи мои, плечи… По крайней мере, теперь я была свободна… жаль, что ненадолго. «Горячий суп и за уроки», — я отбросила фартук в общую кучу, схватила свою бежевую сумку-шопер и выпорхнула из комнаты стаффа с грацией птицы. Улыбчиво маша на прощание коллегам, но про себя думая: «Счастливо оставаться, бедолаги», — я покинула заполненный посетителями зал кафе и тут же оказалась напротив тату-салона Ким Намджуна. И кафе, и салон находились внутри небольшого двухэтажного здания, которым владел мой дядя. Он сдавал татуировщику помещение в аренду уже пару лет. Раньше дядя и жил здесь же, на втором этаже этого дома, но мы перебрались в другой, когда я к нему переехала. «Точно, — вспомнила я, — Намджун же просил зайти». В салоне царила совсем другая атмосфера. Приглушённый свет, более глубокая музыка, тёмные стены с досками, на которых красовались фотографии татуировок. Намеренная обшарпанность. Намджун всегда был творческим человеком, хотя по нему и не скажешь. У него лежала душа ко всякого рода затейливым хобби. Я застала его за жеванием водорослей комбу и чтением какой-то книжки, в расслабленной позе на стульчике, с ногами на столе. — О! — заметив меня, сказал он и тут же отложил своё чтиво. — Ты уже свободна? — Да, иду есть, — я бросила сумку на маленький кожаный диванчик у входа и сама плюхнулась туда же, — пошли вместе? Намджун вскочил со стульчика и, огибая медицинскую кушетку посреди зала, на которую обычно усаживались клиенты, направился к комоду в углу. — Опять эти модные кафе, в которых ты зависаешь? — говоря это, он уже рылся на одной из полок комода. — Там толком и не кормят по-человечески, а я хочу платить за еду, а не за блестяшки на стенах. — Ну пошли! Я тебя угощу, — я вытянула голову, — ты чего там ищешь? — То, зачем тебя позвал. Ты же учишь языки? И в будущем, говорила, тоже этим будешь заниматься? — Немного учу. А про будущее — это я так, просто от балды ляпнула, — поёрзав на диване, поправила я, — а чего? Наконец Намджун достал с полки какую-то карточку и, в три огромных шага преодолев комнату, преподнёс её мне. — Это что? — спросила я, принимая. — Посмотри, — кивнул он и уселся рядом, — это на каком языке? Я уставилась на маленькую карточку, на которой красовалась какая-то надпись. Но символы знакомыми не становились, сколько бы я ни всматривалась. Надпись была короткой, и буквы больше походили на каракули ребёнка, пытающегося писать — вот и всё. — Какой-то древний, — сделала вывод я, — не знаю. А что? — Сначала один, потом второй… — проговорил Намджун, — это, конечно, никакое не совпадение. Просили набить на одно и то же место — вот тут, — он указал пальцем на свою шею, — справа. Но пришли не вместе, а с интервалом в пару дней. Мне-то что? Я разве и не такую чепуху людям бил? Но эти какие-то странные. Один в белом костюме, другой как на похороны явился — совершенно разные. Никогда бы не сказал, что они знакомы, но есть что-то такое в их лицах, что сразу настораживает. И они пришли набивать одинаковые тату на одном и том же месте. Подозрительно? Я пожала плечами и снова взглянула на карточку: — Я могу и докопаться, конечно, только до библиотеки доберусь. Другое дело, сдалось ли оно тебе? — Да нет, ты не понимаешь. Странные они были, эти парни — особенно второй. — Ну и что? Ты же им просто татуировки набил. — Я почти уверен, что они работают на мафию, — с холодной, мертвенной серьёзностью выдал Намджун. Я засмеялась. — Да это, скорее всего, какая-то новая фишка из интернета. У тебя совсем крыша едет с твоей мафией — хватит рядить незнакомцев в преступников. Ты есть идёшь? Намджун немного подумал, хмурясь. — Заплатишь, говоришь? — припомнил он. — Да, — я решительно улыбнулась. — Балда, — он закатил глаза, щёлкнул меня по носу и поднялся с дивана. — Младшие сёстры не платят за старших братьев. Пошли, и чтобы больше я этого не слышал. Ты только посмотри, что эта надпись значит, ага? — Ради удовлетворения твоей паранойи, — я тоже встала и отрешённо оглянула пустой салон. — А у тебя сегодня клиентов больше нет? И я тебе не сестра, кстати. Прекращай меня так называть. Намджун махнул рукой. — По записи — нет. А если придут так, придётся им целовать дверь. Если честно, я теряю интерес к этой работе. — И ты ещё удивляешься, что у тебя денег нет… — Цыц, — цокнул он, — я просто почти всё откладываю. Мы вместе покинули здание. Я даже как-то воспрянула духом, впервые оказавшись на свободе после душного рабочего дня в кафе. Но привкус всё равно был какой-то странный. Люди обтекали нас, шли рядом и вдалеке — были повсюду. Высоко над всеми нависла белая пелена облаков, проходя сквозь которую, солнечный свет казался каким-то зеленоватым. — У тебя бывает такое, что смотришь на знакомые места, которые видишь каждый день, а они вдруг кажутся тебе совсем незнакомыми? Намджун помычал. — Нет, — сказал он, — я твёрдо стою на ногах. К тому же, я постоянно бдителен. То, о чём ты говоришь, называется эффектом внезапного пробуждения. «Снова выдуманные термины», — подумала я. И, сощурившись, спросила: — И что же это за эффект? — Так бывает у людей, которые беспробудно работают или учатся, и любую свободную минутку тратят на парение в облаках. Они имеют привычку отключать свой разум и жить на автопилоте, не видя солнечного света. А потом вдруг «пробуждаются», смотрят вокруг себя и не помнят, кто они и где они. Это и есть эффект внезапного пробуждения. — Врёшь ты всё, — фыркнула я со смешком, — ты это только что сочинил! Намджун пожал плечами, не отрицая и не соглашаясь. — А что, тебе грустно, малышка Рю? — спросил он. — Думаю, у меня едет крыша со всеми этими поступлениями и подготовками, — я смотрела себе под ноги. — Совсем не знаю, чего хочу. — Просто выбери то, что тебе нравится, и иди к этому — чего сложного? — Да в том-то и дело, что я не знаю, что мне нравится, — нахмурилась я, — как я могу идти к тому, чего не знаю? «Ничего он не понимает». Меня злило, что он не мог понять. Многие думают, что скажут «это легко», и всё в самом деле станет легче. Но по правде эти слова только запутывают ещё больше. Ведь ты всё равно не знаешь, что делать; а из-за того, что все твердят «это легко», чувствуешь себя ещё глупее. Если это так легко, почему же я не могу разобраться? Да потому что это ни капельки не легко — вот почему! Это же не дважды два — решить, чему посвятить целую жизнь. Минувшей зимой закончился мой последний учебный год в школе, а в марте все одноклассники поступили в университеты. Я же решила взять год на раздумья, и дядя меня поддержал… но не успела я зевнуть, как на дворе уже август. Оставалось всего полгода, а из меня всё ещё не могли вытрясти ответ. — Тогда не иди, — пожал плечами Намджун, — ты слишком много мнёшься. Никто же не требует от тебя никаких действий, так куда ты спешишь? — Никто не требует, — тихо проговорила я, — но все ожидают. — Кто «все»? Познакомь меня с ними. — Знакомься, — я указала на него, — Ким Намджун. — Я ничего не ожидаю от тебя, я просто верю в тебя. — Это одно и то же! Он сварливо вздохнул. — Допустим, — сдался он, — ну и что? Плевать. Ожидать может кто угодно и что угодно — это не значит, что ты должна соответствовать. Мы свернули с широкой пешеходной улицы и двинулись переулками. — Но я хочу соответствовать, хотя бы из благодарности… дяде, тебе, всем остальным. Нам сюда, — я указала на небольшое кафе с голубой неоновой вывеской. Намджун такие милые места не любил. Он говорил, что чувствует себя в них каким-то неподобающим. И он действительно был таковым: в своих широченных чёрных штанах и такой же футболке почти без рукавов, в чёрной шапочке на макушке. Но я всё равно иногда таскала его с собой по «модным» кафе, потому что есть в одиночестве мне было тоскливо, да и его общество я всё-таки очень жаловала, пусть никогда бы и не призналась в этом ему. Он на мои местечки ворчал, но ворчал не по-настоящему. Стоило только нам выбрать столик у окна, усесться и немного покопаться в меню, как рядом возникла улыбчивая официантка. Меня она уже знала: я здесь иногда бывала. — Мне куриный рамён и френч-пресс, пожалуйста, — заказала я то же, что и всегда. Намджун взял себе сэндвич с тунцом и американо — по его понятиям это и не еда толком. А ещё он не любил сидеть друг напротив друга, потому что так возникала «конфронтация», и мы почти всегда сидели рядом. Бросив в сторону сумку, я скатилась на кушетке и выдохнула жар улицы в прохладное пространство зала. Наверное, с меня шёл пар. Когда официантка, черкнув в блокноте ручкой, удалилась, он вернулся к нашей теме: — Знаешь, меня восхищает твоё чувство долга, хоть я и понимаю, что оно в тебе проснулось из-за всех твоих обстоятельств… но тебе нужно научиться распускать пояс. Видит бог, ты затянула его слишком туго. Перестань так суетиться. Мне кажется, господина Хо это беспокоит. Меня и самого уже беспокоит, в какие крайности ты ударяешься. — Да ну. Дядю? — охнула я, выпрямляясь обратно. — Он так сказал? Чем я его беспокою? Тем, что не могу выбрать университет? — Нет, — вздохнул Намджун, — тем, что не живёшь по-человечески. Ты сама оплачиваешь своих репетиторов, сама копишь на университет и сама покупаешь себе еду, одежду. И ты совершенно не видишь жизни. Прекрати всем видом показывать, что тебе не по себе жить за его счёт. Проси его о помощи, дай ему почувствовать, что он твой опекун, а не арендодатель. В семье все помогают друг другу, правильно? Если ты считаешь его семьёй, позволь ему иногда о тебе позаботиться. Всё это было для меня совершенно новым. Дядя никогда не подавал виду, что ему что-либо не нравится. — Это он тебе сам сказал? — Нет, — Намджун тоже откинулся на нашей розовой кушетке, на которой его угрюмый силуэт выглядел несколько комично, и обернулся на меня, — я просто догадался. — Но дядя и так во многом мне помог… он нашёл репетиторов, дал подработку в своём кафе, и я у него живу. — В том-то и дело, что это нормально. Тебе же восемнадцать! И тебе ужасно, ужасно скучно. Позволь господину Хо помочь тебе. Если сейчас потратишь всё время на то, чтобы загонять себя, молодость пройдёт мимо. — Но дядя не отец мне. Он приютил меня вынужденно. — Да ну и что? — плюнул Намджун. — Успокойся, я тебя умоляю. — Ты не понимаешь, — надавила я, — это не родительский дом, куда всегда можно вернуться. Это дом доброго родственника, который помог, приютил, накормил, но который… я не знаю — не родитель мне, вот и всё. — Неужели ты в самом деле так считаешь? После четырёх лет совместной жизни? — Нет, дядя, безусловно, — семья. Я не знаю, что буду без него делать, без него я никто и звать меня никак. Без него у меня нет своего островка земли, нет корней, и я самая настоящая беспризорница. Но в то же время я чувствую, что за это надо платить. Намджун косился на меня с кислым сочувствием. — Когда случилась вся эта трагедия, — заговорил он, — тебя же должен был забрать другой из братьев… как его зовут? Тот, который в деревне с женой и оравой детей. — Шин Хонсок, — сказала я, — дядя сейчас у него в гостях. — Вот, — кивнул он, — но господин Хо настоял на том, чтобы самому стать опекуном. Если бы он так не хотел с тобой нянчиться, мог бы просто сидеть в стороне и помалкивать, когда всё это решалось. — Всё равно — скривилась я, — не знаю, как объяснить, но в чужом доме, как бы там ни были тебе рады, не покидает страх, что ты надоедливый прицеп, о котором приходится заботиться. Намджун поджал губы, но отрицать не стал. — Должно быть, это неприятно, — он пожал плечами, соглашаясь, — но что поделать? Поэтому я и говорю, что понимаю, откуда ноги растут у твоего чувства долга. Но оно тебя обманывает. Не верь этим страхам. Дай себе передышку, малышка Рю. Разве тебе не грустно вот так? Я шмыгнула носом. — Наверное, грустно. — Сделай всё возможное, чтобы тебе не было грустно. Если есть шанс повеселиться, иной раз даже вместо своих бесконечных обязанностей, используй его. Идёт? — И что мне делать? — надула губы я. — Дать дяде заплатить за что-нибудь? — Можно и так, — хмыкнул Намджун. — Попроси его оплатить репетиторов. Вот увидишь, он будет счастлив. Тогда ты сможешь меньше работать и чаще гулять. Он почувствует, что ты не стесняешься нуждаться в его помощи, и будет рад помочь. Хватит уже быть такой святошей-ботаничкой. Живи на полную катушку. Заведи парня, к примеру, перестань трусить с ними разговаривать и молча воздыхать по ним издалека. Нам принесли наши заказы, и мы приступили к еде. Половину своего ароматного горячего рамёна я уплела за напряжёнными раздумьями. Я понятия не имела, как необходимо жить на полную катушку. Путешествовать? Я понятия не имела, как организовывать путешествия. Разговаривать с парнями? Я понятия не имела, с кем и о чём говорить. — Хорошо, я попытаюсь, — пробубнила я, — а что по поводу университета? Намджун уставился на меня, глупо моргая, и спросил: — А что по поводу него? — и откусил от сэндвича. — Ну… что мне делать дальше? Он прыснул, прикрыв набитый рот, и только когда прожевал, сказал: — Откуда мне знать? Я, конечно, очень умный, но не собираюсь принимать за тебя все важные решения, — он покачал головой. — Присмотрись уже к одному из кучи своих вариантов — и вперёд. — Ты не понимаешь, — вздохнула я, — любишь ты всё упрощать. — Это ты всё усложняешь. Может, он и прав. Но легче от этого не становилось. Мне не хотелось осваивать ту профессию, которой я по итогу не посвящу жизнь и которая не вызывает у меня в глубине души никакого интереса. При этом я слишком привыкла учиться, получать хорошие оценки, нравиться преподавателям… если не в университет, то куда вообще? Время беспощадно двигалось вперёд, и необходимость что-либо предпринять возрастала с каждым днём. — Найди себе мальчика, — ещё раз уверенно посоветовал Намджун, — или какое-нибудь хобби. Прекрати так много думать, а то башка распухнет. — Кто бы говорил, — фыркнула я. — Я умный, а ты глупая, Рюджин, а это большая разница, — сказал он, вертя своим сэндвичем и косясь на меня с ехидной улыбкой. — Когда глупенькие стараются думать, может не ахти что получиться на выходе. — Шёл бы ты куда подальше, — я улыбнулась в ответ, — слишком много умничаешь для татуировщика. — Я бы не стал связывать ум и профессию, сестрёнка. Они далеко не всегда пересекаются. Можно быть как умным татуировщиком, так и тупым юристом. — Как ты мне надоел! — мне не хотелось играть с ним в «кто круче». — Никакая я тебе не сестрёнка. Намджун махнул на меня рукой. Я сочла это за маленькую победу. Около года назад он стал называть меня той самой сестрёнкой, о которой всегда мечтал и которую родители ему так и не подарили, и я всё ещё стойко отказывала. Это было моим единственным преимуществом перед ним в ситуациях, подобных этим, когда он включал умника и выставлял меня круглой дурой. И хотя я правда любила этого дурачка, как родного брата, иногда он был просто невыносим. Про дядю можно сказать то же самое. Они казались мне очень рассудительными людьми. Но иногда я подходила к ним с каким-нибудь откровением, и они смотрели на меня с такими глупыми, такими пустыми лицами! А потом вдруг выдавали советы, от которых меня буквально перекашивало. «Просто старайся — и всё получится». Тьфу! Если бы я хотела услышать нечто подобное, могла бы почитать и глупые сайты в интернете. Там такой чепухи полным-полно. И дело даже не в том, что они не знали, как мне поступить — конечно, они и не обязаны знать; дело в том, что для них мои мысли порой звучали, как детский лепет. «Ты думаешь о каких-то глупостях», — они не произносили этого вслух, но я читала это в их лицах. Серьёзнейшие тайны, которыми я делилась, превращались в глупую болтовню — и это была их заслуга. Всё это порождало ощущение пропасти между нами, через которую невозможно перекрикиваться. И хотя мы каждый раз отшучивались, она продолжала расти. Пропасть непонимания. — Однажды почти все из моего отряда, — заговорил Намджун, рассматривая остаток своего сэндвича, — словили гистаминное отравление. Тогда нам завезли тунца на всё подразделение. Это было страшное и в то же время смешное зрелище. Здоровые ребята плакали, как дети. Всех рвало, у всех диарея, некоторых высыпало. Они всерьёз там готовились умирать. А я этого тунца не ел, — и он закинул в рот последний кусок. Вот так история для аппетита. — Это в армии? — спросила я. Намджун покивал, жуя. — А как же их лечили? Дожевав и запив всё дело своим кофе, он сказал: — Да никак, сами выздоровели. Нам там какие-то таблетки прописали для профилактики, вот и всё. — Этот тунец отравленный был? Намджун пожал плечами. — Как-то его неправильно хранили, кажется. Конечно, тем, кто это дело поставлял, хорошенько наваляли. Не повезло им со своим тухлым тунцом именно нашему подразделению попасться. У нас подполковник был страшным человеком. Но какие только слухи не ползали… вплоть до того, что это атака северных корейцев. Вакханалия была, ужас, — вопреки своим словам он хихикнул. — Я бы тоже в армии послужила, — выдала я. Намджун покачал головой: — Что ты городишь? — Там интересно, если судить по твоим рассказам. — Интересно всё это вспоминать, как стародавнюю сказку, а не проживать в настоящем времени. Обратно бы я туда ни за какие коврижки… — И всё равно я бы послужила, — я показала ему язык и приступила к своему френч-прессу. Намджун со стороны наблюдал, как я деловито попиваю кофе. Иногда в такие моменты я чувствовала себя забавным зверьком с канала Дискавери. Не хватало разве что диктора, который озвучивал бы каждое моё действие мягким распевным голосом. — И почему? — спросил он. — Почему что? — Почему ты бы послужила? Я помычала, размышляя. — Это поощряется государством, это почётно, это прививает некоторые полезные качества. Намджун цокнул. — Ты описываешь картинку, Рюджин. Блестящую цацку, которую хочешь заполучить себе. А ты подумай не о картинке, а о реальных двух годах, которые потратишь в никуда, обзаводясь навыками, которые тебе, вероятнее всего, никогда не пригодятся. И что это за качества? Не существует таких мест, в которые можно просто попасть, и они «привьют» тебе какие-либо качества. Свои качества в себе каждый вытачивает самостоятельно. В моём подразделении некоторые парни толстели или лишались зубов, потому что никогда их не чистили. Приличные превращались в неприличных. Некурящие становились курящими. Но по большей части все просто расчищали дороги от снега, чистили картошку, красили бордюры и проходили учения — какими пришли, такими и вышли. Если хочешь обзавестись какими-то качествами и думаешь, что армия вручит их тебе на блюдце, то ты глубоко заблуждаешься. — Но армия может помочь, — настояла я. Он покачал головой. — Хочешь изменений — начни с себя. Перестань думать о каких-то мифических шпаргалках, которые сами собой всё изменят к лучшему. «Перееду в другой город». «Поднакоплю денег и куплю дом». «Устроюсь на хорошую работу». Люди думают, что окружающие обстоятельства виноваты в их плохом самочувствии, и стремятся сменить обстановку. Это никогда не работает. Начинать нужно с себя: пересматривать взгляды, переставлять приоритеты, менять поведенческие шаблоны и образ повседневной жизни — это сложно, но только так это работает. Полезные качества… вот это глупость. — Я просто сказала, что хотела бы отслужить в армии, а ты завёл шарманку, — фыркнула я. — А может, мне и хочется почистить картошку, покрасить бордюры и расчистить дорогу от снега? — Тебе хочется поощрений, почёта и халявных «полезных качеств», — отрезал он, довольно улыбаясь. Я допивала кофе в тишине, смерив его холодным взглядом, который только ещё больше его веселил. Больше всего мне не нравилось, что я не умела толком выражать свои мысли. А потому все мои слова звучали глупо и смешно, и татуировщик давил меня, как вошь между ногтями. А в армии я, может быть, и правда отслужила бы — думалось мне. Меня завораживал вид оружия. Идея просыпаться и засыпать ровно в одно и то же время и регулярно выходить на построения тоже выглядела заманчиво. А ещё мне нравилось представлять себя в военной форме. Но если так подумать, это и правда походит всего лишь на красивую картинку. Чёрт подери этого Ким Намджуна с его правдой! Некоторым нравится рисовать картинки — что с того? Мы посидели ещё немного и вышли. Вместе мы преодолели пару переулков, а потом каждый двинулся своим путём. Я пошла домой учить уроки, а он вернулся обратно в салон. По дороге, уже когда осталась одна, я топала по бордюру гуськом, стараясь держать равновесие, и представляла, что я акробатка, которая шагает по канату. Моими зрителями были уличные кошки. Иногда я вытворяла такое: представляла, что я в каком-то видеоклипе, и на меня обращены тысячи взглядов. Все смотрят и думают: «Она такая весёлая и сильная девочка». Или же: «Бедная малышка с трагичной судьбой». Сюжет всегда менялся в зависимости от настроения. Дневная духота уже испарилась тогда, когда я оказалась рядом с нашим с дядей домом. Мы жили в чистеньком двухэтажном коробе, где в моей комнате на втором этаже был балкон с видом на крыши спального района. Когда я только переехала в Сеул, мы вместе выбрали это место для совместной жизни. Дядя был очень доволен, видя, что мне нравится. Хотя поначалу это и было всего лишь притворством, постепенно я полюбила это место. Обычно, когда дядя был дома, в гостиной на первом этаже всегда горел свет и были открыты раздвижные двери, выходившие на крыльцо во внутренний дворик. Он надевал свои огромные очки, закуривал ужасно крепкие сигареты и часами сидел за журнальным столиком, решая кроссворды. К вечеру мошкара слеталась вокруг включённой лампы, и он зажигал благовония. В остальном его присутствие никак нельзя было обнаружить. Из гостиной не исходило ни звука. И, сидя в комнате наверху, я легко могла представить, что нахожусь одна. Однако дом никогда не казался таким пустым, как теперь, когда дяди не было дома. Может, оттого день и был таким странным? Мне просто не нравились перемены, особенно такие, которые оставляют меня в одиночестве. Но предыдущие две недели в одиночестве прошли вполне сносно — тревога возрастала постепенно, с каждым новым днём без дяди. Я решила сдаться и не искать причину своего дурного настроения. Иногда на тебя просто находит что-то безо всякой причины. Минуя тёмную гостиную, я поднялась наверх, зашла в свою комнату и на полную открыла раздвижное окно на балкон. Штору тут же побеспокоил тёплый вечерний сквозняк. Балкончик у меня был совсем крошечный — только вылезти на него и усесться одному человеку, свесив ноги через балясины. Я бросила сумку на кровать и включила маленький светильник на столе. По привычке достала всё содержимое из карманов своего огромного сиреневого кардигана и вывалила на стол. Это были бумажные стикеры с заказами напитков, блокнотик и мини-ручка, карамельная конфета и фантик из-под другой, уже съеденной, моя синяя заколка для волос, несколько смятых чеков из мест, в которых я сегодня ела, и маленькая карточка с надписью на неизвестном языке, которую вручил Ким Намджун. Я рассмотрела на надпись безо всякого интереса, даже не представляя, в какие миры совсем скоро она меня заведёт. Карточка осталась на столе, а весь мусор полетел в ведро. Я оглянулась по сторонам и осмотрела свою комнату, и сердце ни с того ни с сего оплела удушающая тревога. «Что я вообще здесь делаю?» Но если не здесь, то где? Полезут же в голову всякие глупости. Может, Ким Намджун был прав, и дуре вроде меня не пристало забивать голову лишними мыслями. Но он же врал, говоря это. Как-то раз я подслушала их пьяный разговор с дядей, и этот врунишка-татуировщик хрипел, что его пугает, какая я умная для своих лет, как он восхищён моей расторопностью и разносторонностью, и вообще, что я ангел во плоти. Но я, откровенно говоря, совсем не разделяла этого лестного мнения. Я переоделась в хлопчатые шорты и майку на тонких лямках — то, что всегда носила дома, взглянула на себя в зеркало: очень мелкое создание с ногами иксом и густыми прямыми волосами чуть ниже плеч, собранными в пышный низкий хвост. Нет, сегодня определённо был не день моего сияния. Много времени на любования собой не ушло. Я вернулась к столу и уселась за уроки. На глаза попалась фотография в жёлтой рамке, на которой мы с дядей смеёмся на фоне парка аттракционов. Наши лица здесь — это огромный обман. Это был мой первый день в Сеуле четыре года назад. Тогда все события были ещё свежими. На душе крутилась заевшая пластинка с одной только новостью о перевернувшейся лодке и троих утонувших жертвах. Женщина, мужчина, мальчик девяти лет. Ночью, как раз накануне того похода в парк аттракционов я выплакала все глаза. Дядя Шин Хонсок, тот, что из деревни, и его жена за стенкой всё слышали. Кто-то из их детей тоже заплакал — скорее всего, это была Лин, моя милая малышка, их старшая дочь. На следующий день меня с чемоданами посадили на поезд, идущий до Сеульского вокзала. Было невыносимо жарко, совсем как теперь. Дядя захотел показать мне парк, и я согласилась. В голове у меня вертелись жуткие вещи, огромные металлические тела аттракционов казались несуразными. «Я всё равно должна была утонуть в той лодке с родителями и братом», — и это недоумение, знакомое недоумение оттого, где я нахожусь и чем занимаюсь. Всё это было ошибкой — так какая разница, куда идти? Примерно об этом я размышляла как раз тогда, когда вспышка фотоаппарата ослепила моё смеющееся лицо. Эта фотография, счастливая фотография — лгала. И всё же она была символом. Символом удивительно хорошего начала. И ненавистная ошибка судьбы постепенно превратилась в счастливую случайность, которая сохранила мне жизнь. Потому я и хранила фотографию на видном месте, хотя и совсем не нравилась себе на ней. Она была напоминанием о том, что ошибки иногда могут оборачиваться счастливыми случайностями, надо просто переждать и перетерпеть. И пусть то древнее недоумение всё ещё временами возвращалось, я старалась отмахиваться от него. У меня был кто-то, было что-то — это самое главное. Я достала учебники и тетради с полок, разложила их на столе и приступила к занятиям. Вот такой выдался денёк — очень странный и в то же время самый обыкновенный. А почему начинать мой рассказ приходится именно с него, я расскажу позже.