Салем. Война ведьм

В Салеме дождь и слякоть. Горожане жмутся к домам, по центру улиц рискуют пробираться немногие, да и те, в основном, верхом или в повозках. Шум стоит небывалый: сразу несколько торговых кораблей подошло за последние несколько дней, а потому у торговцев избыток товара. Отовсюду можно услышать нахваливания да уверения в надежности и дешевизне. Салем – мрачный город. Дожди здесь льют добрую половину года, а в оставшиеся шесть месяцев солнце светит еле-еле, лишь изредка искрясь в полную силу. Окружают Салем с трех сторон леса да болота, впрочем, если их миновать, то выйдешь прямехонько на равнину, а оттуда уж дорога куда угодно приведет: хоть к горам, хоть к другим городам. Но не рискуют салемцы в леса соваться: ведьм это территория. Хорошо хоть в леса ушли, раньше-то и на улицах можно было с ними столкнуться. Детям и вовсе запрещали по вечерам из домов высовываться, да и крепкие мужики по двое, по трое ходили и оглядывались: кто знает, когда колдуньям взбредет в голову в игры свои страшные поиграть? Одну, особо жестокую, изловили таки и на костре сожгли. Знатно горела, ой, знатно… Визжала и выла, подобно дикому зверю, а после того, как дух испустила, еще несколько дней глазами вращала, не могла уйти, дар свой не передав. Однажды ночью умолкла, впрочем. Знающие старухи поговаривают, мол, дитя мимо пробегало, не углядели родичи за ним. Вот и сложилось все. Ведьму ту потом в болото бросили, камень на обугленную шею привязав, чтобы не всплыла. Нынче в Салеме спокойно все. Дождит только вот уже который день. – Тьфу ты, дьявол! – ругается мужчина в кожаном плаще, рьяно пробирающийся сквозь прохожих. – Откуда вас столько, черти?! Льет же, сидели бы дома! Под светлыми глазами у него – размазанная черная краска; темные волосы взъерошены и небрежны; на поясе – тальвар, кривая сабля, добытая в бою с безумным индийцем. Мужчина смугл лицом и бородат, он шагает широко, разбрызгивая во все стороны густо замешанную грязь. Сразу видно, что неместный, да и не скрывается он. Следом за ним поспешает еще один, ростом пониже, волосами посветлее. Такой же бородатый, он закутан в местные одежды и, в отличие от первого, старается не отличаться от горожан. – Джонс! – окликает он приятеля на очередном перекрестке. – Долго еще? – Да пришли уже, – Джонс грязно ругается, столкнувшись с каким-то подвыпившим мужичком. Тот, впрочем, в драку не лезет, стоит, шатается, криво усмехается. Спутник Джонса берет его под локоть и мягко подталкивает вперед. – Пойдем уже. – Тебе бы, Гуд, не помешала хорошая драка, – хмуро ворчит Джонс, но кулаки разжимает. Желваки бродят по скулам, пока он осматривается. Наконец, видит то, что нужно, и указывает пальцем с грязью под ногтем: – Вот туда нам. Пересидим эту дрянную погоду, все равно все твари попрятались: нелетный день. Гуд согласно кивает и, помедлив, накидывает на голову капюшон. Вдвоем они пересекают улицу, дождавшись, когда на ней не будет лошадей и повозок, и подходят к таверне, из-за окон которой доносятся приглушенные голоса. Джонс с ноги открывает дверь, входит, развязно осклабившись. Гуд качает головой и спешит за ним, вздыхая. Внутри мрачно и душно. Светильники коптят, чад вьется под потолком, смешиваясь с табачным дымом. Уставшие подавальщицы разносят еду и выпивку, хозяин за стойкой разливает в грязные кружки темный эль. Кто-то оборачивается было на пришедших, но долго не смотрит: то ли не принято тут так, то ли попросту неинтересно. Гуда это устраивает. Он выискивает взглядом свободный стол в углу, кивает Джонсу, и вдвоем они усаживаются на колченогие табуреты. Рядом мерно потрескивают поленья в печи. Еще бы окно приоткрыть, воздуха пустить – и совсем хорошо стало бы. Гуд не спешит скидывать капюшон. Пряча глаза, он осматривает помещение, оценивает посетителей. Пожилая подавальщица молча ставит перед ним кувшин с элем и две кружки. – Эй, старуха, – грубо говорит Джонс. – Что из еды есть? Подавальщица смотрит мимо него. Седые пряди выбились из-под засаленного чепца. – Мяса немного. Сыр. Репа вареная. Джонс кивает. – Все неси. Потом склоняется к Гуду. – Мерзкий городишко, – говорит заговорщически, будто тайной какой делится. Гуд пожимает плечами. Он в Салеме впервые. Джонс обещал работу, но пока что незаметно, чтобы в их услугах тут нуждались. Пальцы лезут за воротник рубашки, вытягивают потемневший от времени и пота крест на простой веревке. Гуд ощупывает его, словно проверяет, все ли в порядке. Ловит на себе чей-то внимательный взгляд, но не успевает заметить, кому он принадлежит. От взгляда того чешется за ухом, и от Джонса это не ускользает. – Следят, ведьмы-то, – он сплевывает на пол и приглаживает усы. Посматривает по сторонам, ладонь держа на тальваре, будто готов чуть что – и в бой. – Не видел ни одного объявления о награде, – возражает Гуд. Джонс ухмыляется. От него пахнет чесноком и грязью, этот запах перебивает даже запахи таверны. Гуд думает, что и от него наверняка несет так же. Помыться бы. Найдется ли им тут пара комнат? – Кто ж из ведьм позволит личину свою на заборах развешивать? – Джонс качает головой. – Да и разбежались они все. Кто где теперь – в лесу да на болотах. – Что мы тогда делаем здесь? – справедливо интересуется Гуд. – Не стоит ли сразу в лес и направиться? Джонс барабанит по столу костяшками. Задумчиво поворачивает голову то в одну, то в другую сторону. Гуд терпеливо ждет ответа. Становится жарче, по виску ползет нехотя капля пота. Приходится скинуть капюшон. Подавальщица приносит поднос с едой, разливает по кружкам нетронутый эль. Джонс кидает ей несколько серебряных монет и берется обеими руками за большой кусок мяса на кости. Рукав чуть сползает, и Гуд – вот уже в который раз – невольно обращает внимание на уродливый шрам, криво обвивающий левое запястье Джонса. – Ты так и не сказал, откуда он у тебя. Гуд кивает на шрам. Джонс косится: сначала на руку, потом на приятеля. – А ты и не спрашивал. Гуд приподнимает брови. Аппетита нет, мясо пахнет странновато, но Джонс продолжает взгрызаться в него так, словно до смерти изголодался. Гуд вздыхает и ограничивается элем. А Джонс, наевшись, вытирает пальцы о плащ, рыгает довольно и говорит, растягивая слова: – Бывал я тут уже разок. В таверне этой пил. Вот на этом самом месте, – и он кивает сам себе, соглашаясь с воспоминаниями. Гуд молчит, не торопит. Джонс – скрытная задница. Знакомы они достаточно давно, но так до сих пор и не знают почти ничего друг о друге. Впрочем, Гуд и рад бы поделиться, да Джонс отмахивается вечно, мол, неинтересно ему, мол, есть у них занятия поважнее, чем языки чесать. А вот тут решил пооткровенничать, надо же. – Была у меня тут бабенка одна, – продолжает Джонс и смеется вдруг, впрочем, не очень-то веселый тот смех. Гуд поджимает губы. – И где она теперь? Светлые глаза Джонса прожигают его насквозь. – Она-то? Померла, поди, кто ее знает. Он ненадолго умолкает, попивая эль. И продолжает позже: – Хороша была, стерва. Жаль, дьяволова невеста. Джонс говорит это равнодушно, даже чуть скучающе, а по спине Гуда в тот же миг проскальзывает что-то холодное и пугающее. И снова кто-то упирается взглядом в затылок, только вот теперь уж точно понятно: не оборачиваться, ни в коем случае. Джонс склабится, вытягивает руку – левую, ту самую. – Узнал он о нас. Руку-то мне и отрубил, что на груди ее лежала. Гуд невольно сглатывает. Только руку? Кисть не выглядит какой-то не такой: кожа, пальцы, ногти – все как полагается. Как же тогда?.. – А как он выглядит? – спрашивает он совсем не то, что собирался: чует нутром, что Джонс все равно не ответит, каким образом руку-то назад получил. Гуд догадывается, конечно, но обвинять не будет. Он и сам когда-то к ведьмам обращался, в пыли у их ног ползал, когда молил жену вернуть и сына, что в пожаре погибли. Посмеялись над ним ведьмы, сказали, что нечего мертвым среди живых разгуливать. Вот тогда Гуд охотой и занялся. Крепкую злобу затаил он на весь ведьмин род. Такую крепкую, что заливает она его глаза жижей зловонной всякий раз, как думает он о своей мести. На этой почве они с Джонсом-то и сошлись: тот тоже зуб на кого-то из колдуний точит. Гонится за своей обидчицей по всему свету, теперь вот и сюда добрался. А Гуду что, ему все равно, кого на дубу вздергивать. – Так что, – повторяет он, – на кого похож твой дьявол? Взгляд Джонса пуст и почти мертв. – Похож на кого? – лицо его недвижимо. – На крокодила. Дурные, мятежные воспоминания никому из них покоя не дают. Через какое-то время Джонс уходит наверх, а Гуд все сидит, смотря в пустую кружку. И кто-то смотрит на него оттуда в ответ.