вселенская большая любовь

— Ты хотел показать мне свою коллекцию бабочек, — отодвигаешь от себя пустую чашку, складывая руки на стол и слегка облокачиваясь вперёд, чтобы получше рассмотреть фиолетово-синие кончики прядок, которые излишне педантичным рядком спадают вниз с чужих ключиц и прикрывают серую ткань на вороте пиджака. Молодой человек отставляет в сторону вилку, поднимает со стола салфетку и в два движения промакивает уголки рта, а затем так же медленно опускает использованную вещь на место. Он не поднимает на тебя глаз, не считая это нужным, и неторопливо протягивает руку к бокалу, что стоит справой стороны; стекло под пальцами оказывается холодным. Юноша неспешно приподнимает бокал на уровне глаз, держа за ножку и недолго смотря на прямую гладь, а затем слегка наклоняет в бок, позволяя соломенно-золотистой жидкости блеснуть в нём. Ты завороженно смотришь на эти действия, не понимая, зачем это делается. Молодой человек крутит в руке бокал, подносит ближе к лицу, принюхивается и лишь затем позволяет себе сделать небольшой глоток, смакуя языком вкус. По неизменяющемуся выражению нельзя точно сказать, понравилось ли ему вино, однако тот факт, что он держит ножку бокала в свободной хватке, говорит о том, что алкогольный напиток достойный и оправдывающий свою цену. Юноша ставит обратно бокал, вкладывает вилку обратно себе в руки и продолжает свою трапезу, заставляя твою фразу повиснуть в воздухе без ответной реакции. Подобное поведение от него для тебя не в новинку, но всё же тебе бы хотелось иметь чуть больше заинтересованности со стороны собеседника напротив, который, на минуточку, не просто левый незнакомец с улицы, севший рядом с тобой, словно вы оказались не в дорогом ресторане, а вагоне метро, а твой парень, с которым у вас через месяц стукнет как год отношений. Проводишь пальцем по ободку чашки, боковым зрением замечая, что около вашего столика, смутившись, стоит официантка, прижимающая к груди деревянный поднос и нерешающая подойти ближе, чтобы забрать пустую посуду. Хмыкаешь, делая предположение о том, что девушка начала работать здесь совсем недавно, из-за чего сейчас она испытывает неловкость и непонимание того, что ей делать и когда лучше подходить к клиентам. Машешь ей рукой, подзывая к себе и всем видом показывая, что понимаешь её ступорозное состояние, в котором нет ничего постыдного, но от которого нужно избавляться, ведь не все клиенты знают и понимают, что работа в сфере обслуживания сложна и что иногда нужно время, чтобы адаптироваться к большому потоку людей и побороть собственную стеснительность. Да и, в конце концов, обычно никому нет дела до состояния официантов, поскольку те сами выбрали такую работу, которая предполагает наличие высокого уровня стрессоустойчивости и открытости, самоуверенности. Но нет смысла обвинять девушку, у которой, возможно, так сложились обстоятельства, заставившие её пойти работать туда, где она чувствует себя как рыба на суше. Официантка неуверенно подходит к вашему столику, сильнее вжимая в свою грудь деревянный поднос. Ты улыбаешься ей, показывая, что всё хорошо и что ничего страшного не происходит, и пододвигаешь к ней чашку, чтобы она её забрала. Девушка неловко смотрит на тебя, не понимая, что от неё хотят, а затем переводит взгляд на юношу, который разрезает мясо на небольшие куски и отправляет в рот, подолгу смакуя их. Заметя наличие над своей душой постороннего человека, он откладывает нож на край тарелки и покачивает вилкой, на которой нацеплен кусок. По побелевшим костям на руке понимаешь, что его крайне раздражает присутствие официантки. — Чашка, — молодой человек проговаривает сквозь зубы, вкладывая в это слово всю свою агрессию. Пока что только пассивную, что заставляет тебя успокоиться, зная о его безрассудстве и о том, что он может, находясь в состоянии возбуждения и нарастающего гнева. Ведь он, как-никак, один из руководителей в «Бонтене», который не раз и не два ощущал на своих руках чужую кровь и знает, каков на слух хруст сломанных костей и каков на вид испуг и застывший крик у человека. Девушка оживляется, прекращает прижимать поднос и начинает торопливо ставить посуду на него. Несколько столовых приборов бренчат, стукаясь стеклом друг об дружку. Юноша шипит и кривится, с грохотом опускает вилку на стол и говорит тихое «пошла вон». Официантка вздрагивает от такого напора, впервые сталкиваясь с пассивно-невербальной агрессией в свою сторону. Она жалостливо смотрит на тебя в надежде, что ты сможешь ей помочь. Но ты лишь мило улыбаешься ей, зная, что если юноша начал говорить, то лучше в этот момент промолчать и сделать вид, что тебя при этом диалоге и во все нет. — М-может вам принести что-то ещё? — Голос у девушки расходится от вибрирующих и подступающих слёз, но она старается себя сдерживать, чтобы не расплакаться прямо перед вами. Поднос в её руках ходит ходуном, намереваясь вот-вот спрыгнуть на пол и устроить вечеринку на осколках посуды. Ты покачиваешь отрицательно головой, протягивая руку вверх, чтобы положить её поверх руки девушки и успокоить. Но юноша прерывает твою попытку, грубо и достаточно громко отрезая: — Пошла вон. Девушка сжимает пристыженно голову в плечи и, всхлипывая, убирается прочь от вашего столика. Несколько человек оборачиваются на шум и осуждающе поглядывают на вас, не забывая при этом уродливо улыбаться и перешёптываться между собой, явно наслаждаясь шоу, в котором другому человеку плохо. Молодой человек вскидывает бровь, нисколечко не удивляясь такому лицемерию. Он стучит пальцами по столу, приглаживая скатерть и оглядывая помещение, в которое он больше тебя не поведёт из-за наличия вот таких бестолковых работников в нём. Ресторан, который он выбрал по чистой случайности, просто ткнув на карту во время поездки в такси, оказался полнейшим разочарованием. Начиная от идиотских, покрашенных в блевотно-жёлтый цвет дверей и старых, потёртых временем обоев в зелёно-коричневую полоску до неудобных стульев из жёсткой кожи, непредназначенной для того, чтобы на ней сидели, и тупых сотрудников, которые не могут выполнять свою работу хотя бы частично. Как только будет время и возможность, он обязательно разузнает о том, кто является владельцем этого заведения, чтобы поговорить с ним в мягкой форме (если, конечно, мягкой формой считать дружеские кулаки по лицу) по поводу того, что нужно что-то менять, ведь нельзя, чтобы подобное разочарование существовало и находилось чуть ли не в центре города. От такого места надо либо избавляться, либо давать ему шанс на исправление косяков. Не стоит загаживать город таким безобразием и уж лучше вместо него построить что-то стоящее и более прибыльное, что-то, что может взять под себя «Бонтен» и сделать из этого конфетку. Молодой человек протягивает руку к бокалу, выравнивая его и наблюдая за тем, как соломенно-золотистая жидкость мирно покачивается в нём. Он долго всматривается в вино, справедливо добавляя плюс в карму ресторана за то, что хотя бы оно у них солидное. Юноша откидывается на спинку стула, недовольно ёрзая по ней, а затем, словно вспомнив о том, что он всё ещё не один, бросает на тебя взгляд, проходясь по твоей груди, прикрытой платьем, и лицу, на котором не осталось и следа от улыбки, посылаемой в сторону официантки. Ты с сочувствием смотришь на то, как закрывается дверь служебного помещения, за которой скрывается девушка, успевшая споткнуться и всё же уронить поднос с посудой. На полу до сих пор лежит кусочек от разбитой чашки, который никто не собирается убирать. Вздрагиваешь, понимая, что на тебя пристально и требовательно смотрят, обжигая взглядом, словно собираясь проделать в тебе дыру. Поворачиваешься к юноше и вопросительно поднимаешь брови, наблюдая за тем, как он играет с вином, то наклоняя бокал от себя, то снова к себе. — Зачем ты с ней и подобными ей сюсюкаешься постоянно? — Молодой человек оставляет бокал в покое, ставит локти на стол, сводя руки друг к другу и переплетая пальцы в замочек. — Вхождение в ситуацию человека и проявление к нему должной эмпатии ты называешь сюсюканьем? — Юноша ставит подбородок на скрещенные фаланги, оценивая твой вопрос на вопрос. Желваки на его лице напрягаются; определяешь это как не очень хороший знак, поэтому поспешно добавляешь: — Она такой же живой человек, как и ты, как и я. — Намекаешь на то, что я должен быть с пустоголовыми людьми милым и приветливым, чтобы ненароком не задеть их тонкую и душевную организацию, даже если они жёстко тупят и не хотят как-либо исправлять свою ситуацию, считая, что мир сжалится над ними и не ткнёт их мордой в миску? — Риндо, — видя, как юноша начинает повышать голос, а в его глазах разгорается гневный огонёк, осаждаешь его, мягко произнося его имя. — Я не говорю о том, что ты теперь должен ко всем относиться с миролюбием, особенно, — говоришь тише, чтобы никто, кроме вашего столика не смог услышать. — Учитывая специфику работы, обязывающую запихнуть эмпатию куда подальше, но попытайся хотя бы в следующий раз не посылать людей в пешую прогулку. — Сколько тебя знаю, тебя всегда клонило на жалость к юродивым и убогим. Даже видя всю грязь и подноготную людей, продолжаешь находить в них хорошее, не замечая их недостатки и минусы. Та официантка заслужила такого отношения к себе, будет за то в следующий раз закалённее. Глядишь, пройдя через десять таких клиентов, как я, научится вести и подавать себя не со стороны загнанной овечки, а как со стороны уверенной в себе девушки-официантки, которая не трясётся в страхе перед людьми. Считай, сегодня она получила очень важный и жизненный урок. Проплачется в убогой комнатушке, нажалеет себя любимую и может поймёт, что мир не может ей только показывать улыбку и учить с помощью пряника. Кто-то в этой жизни должен быть и кнутом. — А ты уверен, что ей это надо было? Риндо поднимает голову и опускает руки на стол, пальцами дотягиваясь до бокала и поглаживая его по стеклянной боковине. Он ни на секунду не отводит взгляда от твоих упорно смотрящих на него глаз, старательно ища в них ответ на вопрос о том, почему после стольких лет, проведённых в «Бонтене», ты продолжаешь так сердечно беспокоиться о других. Особенно с тем учётом, что ты нередко становишься, пускай и невольной, но соучастницей творящегося мракобесия. — Неужели даже после такого в тебе всё ещё теплится надежда на то, что в этом мире осталось что-то из сочувствия и справедливости? Когда-то Риндо надеялся на то, что увидит в тебе слом личности после того, как ты узнала, что должность секретарши, на которую ты хотела устроиться, липовая, придуманная для отвода глаз, и что на деле ты должна будешь помогать преступной организации в совершении незаконных и правонарушительных деяний. Он думал, что ты побежишь из их организации со слезами на глазах, пойдёшь в полицию и напишешь заявление, которое просто проигнорируют, поскольку «Бонтен» давит на горло даже правоохранительной деятельности, но всё оказалось куда любопытнее. Ведь ты осталась, назвав при этом всех сумасшедшими. Юноша заинтересовался этим, решив, что ему нужно разгадать загадку насчёт того, почему ты решилась на такое и не возникает ли у тебя внутри когнитивного диссонанса, когда твои моральные ценности сталкиваются со служебными обязанностями, подразумевающими под собой убийство таких же людей, как и ты сама. И он даже на секунду допускает себе мысли о том, что сумасшедшей в этой ситуации кажешься именно ты, ведь никто, у кого есть хотя бы капля адекватности, не будет оставаться в подобной организации, зная о наличии опасности не только в сторону других, но и в свою. Поджимаешь губы в тонкую полоску, усиленно вглядываясь в лицо молодого человека, который вновь погрузился в свои раздумья и молчит. Пальцем тычешь в зелёную салфетку, ощущая внутри накрапывающее чувство того, что стоит извиниться перед официанткой за такую грубость в её сторону. Покачиваешь отрицательно головой, ведь это не тебе надо извиняться, а Риндо. Но, зная его, точно можешь сказать о том, что он не будет это делать, ведь гордость ему не позволит сделать подобный шаг. Да и судя по нему, виноватым он себя совершенно не считает, ведь для него подобное поведение и обращение к другим людям является нормой. Молодой человек почти неуловимо дёргает плечами и поддаётся вперёд. — Некоторые уроки мы получаем в подарок, не прося о них. Жизнь просто ставит тебя перед фактом, а уж как реагировать после этого и что брать в опыт — твоя забота. — Риндо по привычке подносит руку к лицу, чтобы поправить очки, но вовремя осекается, вспоминая, что он в линзах. — У официантки есть два пути: сделать нужные и правильные выводы из сложившейся ситуации или продолжить себя жалеть и сетовать на то, что этот мир прогнил, а её, бедную и несчастную, прессингуют и требуют от неё сверхъестественного. — Так ты по этой причине им постоянно грубишь? Воспитываешь и даёшь им направление в нужную сторону? — возмущённо вскидываешь кисти. Юноша на это только пожимает плечами, оставаясь при своём мнении. — Не боишься, что с таким отношением тебе принесут еду, в которую перед этим харкнули? — Нашла чем меня испугать. Я бы даже похлопал в ладоши, если бы мне осмелились харкнуть в блюдо, да вот только никто так не сделает. Она, — показывает на дверь служебного помещения, в котором всё ещё сидит официантка. — Уж точно не харкнёт. У неё не хватит совести и сил, чтобы совершить такой опрометчивый поступок. Таких, как эта официантка, я называю «зверушки», которые не способны ничего сделать. Мягкотелая она слишком, пускай вот отращивает панцирь и шипы с клыками. — А если кто-то начнёт так делать по отношению к тебе? — чувствуешь, что зря озвучиваешь этот вопрос, но вернуть его обратно уже нельзя. Риндо усмехается и одаряет тебя неоднозначной улыбкой, значение которой тебе не удаётся раскрыть. — И как часто ко мне это возвращалось бумерангом? Ноль. А знаешь почему? — Отрицательно качаешь головой, желая узнать ответ. — Потому что люди подсознательно чувствуют, что меня такими детскими придирками не обидеть и не задеть. Расстроенно подпираешь щёку, ведь надеялась на немного иной ответ. Риндо сейчас явно упустил ещё какую-то деталь, посчитав, что не стоит выдавать тебе весь секрет полностью. Огорчённо выдыхаешь и скашивает взгляд в сторону открывающейся двери. Из служебного помещения выходит знакомая девушка, которая приглаживает фактур и обеспокоенно вертит головой в разные стороны, вероятно, пытаясь разузнать, ушли вы уже или нет. Официантка сглатывает, когда натыкается на твою фигуру, она вновь скукоживается, пытаясь спрятать себя в пространстве, и пятится назад, скрываясь за тяжёлой дверью. Риндо, который тоже лицезрел сейчас эту картину, ещё шире начинает улыбаться. — Она сделала свой выбор, выставив жалость по отношению к себе на первое место, а ведь могла взять себя в руки и измениться. — Не могла, — зачем-то продолжаешь оправдывать девушку, замечая, как в глазах юноши начинает искрить. — Ну да, у неё не было внутренних ресурсов, сейчас для неё не подходящее время, она начнёт это завтра, да и вообще сейчас солнце повёрнуто не тем пятном. Всё это отмазки. «Не могла» сейчас равноценно тому, что она уже никогда и не сможет. — Как быстро ты поставил на ней крест. — Конечно, потому что именно так и работает эта система. — Легко тебе рассуждать по поводу чужой жизни. — Безусловно. Своя колокольня и всё такое, да и соломинку в чужом глазу я лицезрею с большой охотой. — Риндо хмыкает и проводит пальцем по ободку бокала. Стекло неприятно скрипит под подушечками. — Но ты всё равно продолжаешь это делать. Зачем? — Получаю удовольствие, наблюдая за тем, как люди ломаются во время возникновения перед ними тяжёлых и трудных препятствий. Интересно смотреть за тем, что они будут делать дальше. Если они рабы своей жалости к самому себе, то у них ничего не выйдет в этой жизни. Раб — всегда раб. — Риндо прищуривается и перестаёт елозить пальцем по бокалу. — Но даже ему даётся шанс на то, чтобы изменить свою жизнь. Не все этим пользуются, ведь удобненько быть инфантильной и получать приказы. Сказали — сделал. Но ведь с этого ещё можно получить и свои плюшки. Например, сочувствие со стороны других за то, что тебя бьют и обижают, а вы так усердно не вылезаешь из своей скорлупы. — Но если она действительно ничего не может с этим сделать? — Ты продолжаешь её оправдывать, а это гиблый и дохлый номер. Идёшь у неё на поводу, поддерживая её стеснительность и обиды на людей, которые лишь слегка сагрессировали на неё. Человеку трудно заставить себя что-либо делать, выпрыгивать из скорлупы не хочется, ведь там уютно и тепло, но прожить жизнь в вакууме тоже не получится, ведь мир не внутри защитного шарика, а снаружи. Она так и останется зашуганной девочкой до конца своих дней. И не стоит больше ни её, ни других оправдывать. Риндо заканчивает говорить, жестом показывая, что разговор на эту тему закончен, и он не намерен его продолжать. Молодой человек вновь берёт вилку в руки и начинает доедать оставшееся на тарелке мясо, которое во время вашего диалога успело остыть. Тебе хочется возмутиться и сказать о том, что не вам с ним решать, что делать девушке с её жизнью и не вам давать ей советы на этот счёт, но ты всё же остываешь и не озвучиваешь свою позицию вслух, потому что устала от этого глупого и бредового пререкания с ним. Всё же вы пришли в ресторан, чтобы посидеть и насладиться компанией друг друга, даже если Риндо периодически игнорирует твоё присутствие. Другой официант приносит тебе ещё одну чашку, извиняясь перед вами за причинённые неудобства со стороны коллеги. Ты одариваешь его кивком и задумчиво смотришь на жидкость, в которой расплывчатым силуэтом виднеется твоё погрустневшее лицо. Риндо мычит неразборчиво на слова официанта, никак не огрызаясь и не комментируя, оставляя ядовитые слова при себе, тоже посчитав, что лучше провести остаток ужина без ссор. Он дожёвывает последний кусок на своей тарелке и передаёт её молодому человеку, который, в отличии от девушки, держит уверенно поднос. Официант что-то тихо спрашивает и достаёт терминал, на что Риндо покачивает головой и хлопает себя по пиджаку, вытаскивая из левого кармана кошелёк и доставая из него карточку, которой он тут же оплачивает счёт. Молодой человек прощается с вами и уходит к кассе, унося с собой всю посуду со стола, кроме твоей чашки. Посетители медленно покидают ресторан, оставляя вас практически одних, если не считать троих официантов, что находятся в разных углах и занимаются уборкой столов, и девушки-официантки, сидящей в служебном помещении. Медленно пьешь, вспоминая одну вещь, которая всё ещё не даёт тебе покоя. Риндо, убравший кошелёк обратно, но не в передний левый карман, а во внутренний, скучающе зевает и терпеливо ждёт, когда ты прикончишь и опустошишь свою кружку. Он вытаскивает зубочистку из стоящего на столе стаканчика, разрывает целлофан и высовывает её наружу, начиная вычищать застрявшие малюсенькие кусочки мяса в зубах. Ты негромко прокашливаешься, привлекая внимание юноши, который вскидывает подбородок, показывая этим, что готов тебя выслушать. — Так что насчёт коллекции бабочек? — Пальцами скользишь по позолоченному ободку чашки, не надеясь на то, что молодой человек и на этот раз даст тебе ответ. Риндо вытаскивает зубочистку изо рта и заворачивает её в зелёную салфетку, откладывая всё это в сторону. Его глаза как-то странно блестят, но по его позе ты понимаешь, что он даст тебе ответ. — Не знал, что внутри тебя расцветает потребность в разглядывании мёртвых и иссушенных трупов бабочек. Зачем тебе? — Просто интересно. — «Просто» не бывает. — Ты всегда, везде и во всём ищешь подвох или это такой побочный эффект «Бонтена»? — Риндо пожимает плечами и вытаскивает ещё одну зубочистку. — Мне интересно. — За этим «интересно» скрывается какая-то другая твоя потребность. Недовольно цокаешь и отодвигаешь от себя чашку: — У нас хотя бы раз может быть нормальный разговор, а не психологический допрос, в котором ты пытаешься уличить меня в каком-то тайном умысле? — Раз тайного умысла нет, то почему нельзя сразу озвучить всё так, как оно есть на самом деле? — Нормальные люди не пытаются разузнать о том, что скрывается за обычным и простым вопросом. Я же тебе не враг какой-нибудь, а вроде как ещё твоя девушка, которой просто стало интересно, что за коллекция бабочек у тебя есть, о которой между собой перешёптываются Ран и Санзу. — Уже теплее. — Риндо задевает зубочисткой десну и немного морщится от неприятного вкуса железа во рту. Вытаскивает деревянную палочку и вертит между большим и указательным пальцами, рассматривая кровь на древесине. — А ещё ты забыла про ключевое. Я и нормальные люди далеки друг от друга. — Ты просто бываешь невыносимым. — Спасибо, я это и сам прекрасно знаю. Ну, — продолжает юноша и поднимает взгляд на тебя. — Так что скрывается на самом деле под твоим «просто интересно»? — Боже. — Закатываешь глаза и скрещиваешь руки перед грудью, тебе совершенно не нравится то, что он дёргает за ниточки и заставляет тебя играть под его дудку. И ведь он делает так всегда с самой первой вашей встречи: пытается вывести тебя на эмоции и разузнать, что будет, если ты выйдешь из себя. Он хочет залезть под самую кожу и прошурундить там всё, вскрыть и изучить. Раньше ты на подобное не обращала никакого внимания, списывая это всё на специфическую деятельность «Бонтена», но сейчас, когда это всё стало расширяться и размножаться в геометрической прогрессии, это начало тебя пугать в нём. Отражение в твоей чашке ломается и расходится неровными кружками. — Меня очень заинтересовало, о какой же коллекции начали говорить ребята. Поэтому я подошла и узнала у них о том, что ты собираешь и бальзамируешь бабочек. Мне показалось твоё хобби увлекательным, но меня смутило то, что ты никогда не рассказывал мне о нём. Ты не хочешь быть близким со мной и делиться своими увлечениями? — Дело не в этом. — Риндо наклоняет голову и начинает средним пальцем выводить на столе непонятные рисунки. В его глазах прекращают мигать искры, вместо них приходят присущая ему холодность и пустота. Ты неуютно ёжишься на своём стуле, уже жалея о том, что решилась спросить про коллекцию. Дотрагиваешься до чашки, ладонью ощущая горячую керамику под ней. Юноша ненадолго замолкает, вспоминая о том, что бабочки — это не насекомые, оказавшиеся в его энтомологической коллекции, а самые настоящие живые люди, которых он для конспирации обозвал «бабочками», ведь их схожесть заключается в том, что и те, и те очень хорошо смотрятся мёртвыми и подвешенными на стене с помощью булавок. Риндо скалится и одобрительно качает головой. — Хорошо. — Что? — Я покажу тебе свою коллекцию «бабочек», если так хочешь, — Риндо соглашается, утаивая от тебя, что среди всех его «бабочек» именно ты в его коллекции являешься самой ценной и интересной. И он ждёт не дождётся, когда сможет получше вскрыть тебя и рассмотреть, что творится в твоём таком добром сердце. Он поправляет свои волосы, которые до этого никак не нарушили свой ровный и аккуратный строй, встаёт со своего места и подаёт тебе руку, чтобы помочь встать с места. На его лице не отражается никаких эмоций, однако в радужке глаза появляется новый и непонятный блик, который ты ещё никогда не видела. Кружка под пальцами кажется тебе холодной.