Сборник зарисовок

Тяга к музыкальным инструментам появилась у него давно. Кажется, с самого детства. Особняк Веснински был огромным и вмещал свыше двадцати комнат - просторных, а в некоторых из них окна достигали самого потолка, закрываясь плотными шторами. Их никогда не разрешали убирать и раскрывать. За попытки сделать это можно было отхватить по рукам, что после оставались неровные шрамы, приносящие больше фантомную боль, нежели настоящую, так как мозг привык к дискомфорту, пускай редкие всхлипы могли сорваться с детских губ, пока уши вяли от криков. Маленького Натаниэля учили убивать. Сначала приходилось практиковаться на животных, которых было не жгучей боли в груди жаль, потом уже и на людях - провинившихся или задолжавших Натану, его отцу. Крики в мрачном и сыром подвале почти не прекращались, еле еле доходя до первого этажа величественного здания, где и без того бурлила жизнь, а посещаемость полиции вовсе становилась невыносимой, словно люди в синей форме жили в доме. Рыжеволосого мальчика, будущего наследника, который должен был отдать сердце либо за Экси, либо за продолжение дел родителя, склоняя голову перед кланом Морияма, с трех-четырех лет его учили писать и читать, браться за оружие, с пяти - стрелять, а с шести..его потянуло к музыке, как к поиску чего-то, что хоть отдаленно сможет придать ему спокойствие на толики минут. Как к чему-то, что покажет, что в мире есть не только алый цвет, мелькающий каждый день перед голубыми, ясными, будто голубое небо в летний день, глазами. Однако, он ошибался. В главном зале, самом большом помещении особняка, где располагался бильярдный стол, камин, греющий в суровую зиму, рояль, на котором могла играть Мэри, имеющая соответствующие навыки или друзья Натана, диваны и столики, куда при встречах с такими же жестокими людьми вогружался алкоголь с закусками. Когда-то вечером ребенок пытался сыграть какую-то мелодию, запомнившуюся ему после очередного бурного вечера. Это заметил глава кровавой семьи, и в тот момент Натаниэль пожалел, что вообще подошел к инструменту. Его заставляли сидеть каждый день над партитурами, произведениями великих композиторов, разбирая их и заучивая до такого состояния, что даже после резкого подъема среди ночи он мог бы сыграть, к примеру, трехголосную инвенцию Иоганна Себастьяна Баха. А такое произведение для маленьких ручек просто не приспособлено. Но, кажется, мужчина просто нашел новый способ издевательств над собственным сыном. — ты ошибся, — такие слова всегда звучали слишком громко, доводя до противных мурашек маленькое тело, что содрогалось, когда Натан оказывался рядом. Вновь пробивало сильной болью, особенно в пальцах. Они каждый раз оказывались сломаны, посему в последствии, при взрослении, они не будут больше ровными. Когда-то Эндрю Миньярд будет рассматривать истерзанные руки, с интересом проводя по каждой линии, оставшейся после открытого перелома, прорывающего мягкие ткани, пальцами. Когда-то Эндрю Миньярд скажет, что с любыми отметинами Натаниэль будет для него красив и любим,но в детстве,сидя за роялем с перемотанными пальчиками, он считал иначе. Считал, что отвратителен не только за свои поступки, не только из-за своей семьи,но и..в целом. Каждый день приходилось играть на рояле по несколько часов, каждый день получать все новые и новые травмы, синяки и гематомы, и каждый гребанный раз приходилось играть на публику, за ошибки при которой приходилось расплачиваться куда хуже, чем всегда. Тогда слезы текли ручьем с светлых глаз, а из горла вырывался крик. Мама не могла ему помочь. Никто не мог помочь. Он сам подписал себе смертный приговор, обращая внимания на рояль. Он не смел жаловаться до самого конца. До побега. До обретения новой семьи, которая не била его за ошибки и промахи. Которая поддерживала его и которая вызывала улыбку. Которая позволила вновь сесть за инструмент спустя долгие годы разлуки с ним и больше не испытывать горечи, лишь гордость за себя, ведь слушателям нравилось все, что он играл, несмотря на неправильные ноты. От музыки он стал получать удовольствие, а не страх, парализующий и мерзкий.