Клуб джентльменов «Uskyldige engler»

      Её длинные пальцы касаются древесины кухни, запёкшаяся кровь давно перестала пачкать любую поверхность, к которой девушка притрагивается, плазма словно тату, не покидает тела жертвы. Она отчаянно останавливается около холодильника, тёмные волосы закрывают ее лицо до носа, и она клыкасто улыбается. Из колотых ран на ее едва сформировавшемся теле обильно начинает течь кровь, которая слишком тёмная и слишком вязкая, чтобы показать, что ее владелица «свежа».       Уилл смотрит на гостью, нежеланную, крайне нежеланную, абсолютно равнодушно, изредка постукивая средним пальцем по столу. Он слышит точно такой же звук ползания тяжёлого тела за своей спиной, метр, ещё полметра, после глухое падение на точку прибытия, шипение вместо выдоха и сам звук улыбки, как будто бы в их лёгких есть воздух, а во рту осталась слюна. Уилл не оборачивается — девять девушек постепенно сползутся на кухню, как гусеницы торопятся на созревшие плоды цветов или хвои, и рухнут как скалы из мела, застывая на месте, как в коконе, но будут улыбаться и молчать, истекая давно мёртвой плазмой.              — Как самочувствие Беллы? — младший переводит взгляд с колен мужчины на кружку с кофе, затем на свою воду, и так по треугольнику.              Как будто кто-то из присутствующих вообще собирается утолять жажду и касаться посуды или ее содержимого. Нелепая беседа незнакомцев, которые не узнают друг друга, и не узнали бы через тысячу лет, ибо первый преследует свою безопасность, второй без устали следует за первым.              — Стабильно. Нам всем нужна стабильность, — хриплый голос и глаза вниз, всё не так хорошо, чтобы радоваться, но пока не столь плохо, чтобы рыдать.              Манипуляция к приобщению и единству, где Джек ставит себя на место постоянного союзника Уилла, где у них общие потребности один путь к всеобщему благу. Игра в преследование всеобщего блага, от которого младший собирается уйти, пока детектив готов грудь перекрыть его попытку покинуть его общество.              — Не всем.              Это похоже на тягучий часовой сеанс подростка, который режет руки для привлечения внимания (не родителей, а сверстников и тех, кто ему нравится в романтическом плане (подростковый максимализм)) и психолога, который не особо понимает, чем в принципе занимается. Уилл повторно стукнул средним по столу, полностью имитируя поведение Дакоты, ее закрытость и дерзость, также отражая сдержанность и неторопливость собеседника, которого он отчасти прочитал — Джек, как последнему кажется, держит козырь в рукаве.              — Я рад за вас, — ох уж этот дедовский приём «сменить тему» во избежание неловкости, — что вы так далеко продвинулись в отношениях.              Как говорится, спрятался в логово тигра, убегая от лисиц? Уилл топит старшего мужчину:              — В дружеских отношениях, да, это не такой сложный процесс на самом деле, вам нужно заботиться друг об друге и доверять. Помогать в трудные минуты, — полностью хладным тоном, пока пятая девушка падает рядом с ботинком детектива.              Уилл смотрит на тело с минимальным презрением, больше к словам Джека, то, что два человека разных полов живут вместе не делает их автоматически любовниками или супругами, Уилл никогда не спал с Дакотой, никогда не целовался с ней, и никто из них не пытался прыгнуть выше того уровня, что они имеют сейчас. Это простые отношения на доверии и общей цели, но да, людям куда больше нравится версия любовников, сбегающих в закат, чем двух человек одного интереса.              — И всё равно я рад за вас, — повторный психологический манёвр, который «якобы» снимет с гостя вину прошлых слов.              Иногда, примерно через раз, когда они контактируют с Джеком, брюнету кажется, что названный либо не слышит, либо не запоминает свои слова. Конечно, парень прочитал темнокожего мужчину несколько лет назад, понимая все его манипуляции и точки опоры в диалоге, ему удобно не зацикливаться на определениях сказанных им вещах, выгодная позиция, но с дырами, рано или поздно делающая ее применяющего либо недалёким, либо лжецом.              — Ты до сих пор работаешь в-эм, — Уилл сосредотачивается на правой скуле Джека, ожидая, рискнёт он или не осмелится, — на того нидерландца?              — Норвежца, — близко, но нет.              — Сменил полевую работу на поле¹, впечатляет. Помнится мне, тебе было сложно существовать в социуме.              Если бы Джек старался поддеть младшего или надавить на власть над ним касательно его нынешней профессии, то было бы гораздо проще послать мужчину прочь, проблема заключается в том, что м-р Кроуфорд абсолютно искренен в своих высказываниях и не несёт в своей речи издевательский контекст или угрозу распространения личных данных об докторе (опозорить доктора). Шестая девушка облокотилась спиной на стенку холодильника, но отклонилась в бок так, чтобы Уилл не увидел ее лица, хотя оно, итак, перекрыто тёмными волнистыми волосами.              — Я слушаю и подчиняюсь музыке, а не разговариваю с ними, это не социализация. — проверяя глазами окно, в младшем не возродилось какого-либо желания встречаться с карими глазами, то перекрыто занавесками.              — И какую нишу в социуме ты занял?              Здесь старший переходит границы и саму грань, начиная, пускай и неосознанно, подвергать диалог открытой грубости: все до исключения работают в сфере обслуживания, начиная с куртизанок и заканчивая президентами, пытаться пристыдить человека за профессию начальный этап сексизма и деградации, и Уилл с первых двадцати минут на шесте научился отвечать на подобное хамство:              — При всём уважении, Джек, стриптиз вызывает во мне больше симпатии, — агент смутился от слова «стриптиз», постаравшись непринуждённо сменить позу, — чем анализ нарциссистов и социопатов. — не говоря о том, насколько социопатам и нарциссистам симпатизирует стриптиз Уилла.              — Но ты понимаешь нарциссистов и социопатов.              — Я могу понять любого. Это меньшее, что позволяет делать расстройство личности, — седьмая девушка располагается на второй, укладываясь поперёк, с лбом к полу, что позволяет брюнету ясно видеть ее коричневый от сухой плазмы оскал, — и всяко лучше бесконтрольного воображения.               Если у поэта и Вергилия ад состоит из девяти кругов, то у Уилла и Кроуфорда он один, бесконечный круг тысячи диалогов и одной сути: старший пытается доказать собеседнику, что тот не добьётся большего блага для всего человечества, если не уволится из «ангелов» и снова не примкнёт к психоанализу демонов.              — Потрошитель — белый мужчина от тридцати пяти до сорока трех лет, которого лелеет социум, но он считает их не выше скота, хотя ему нравится внимание и уважение. Он ест своих жертв, поскольку каннибализм — это высшая степень доминирования, также он садист.              Всегда важно разграничивать два упомянутых понятия доминирования и садизма, человек может бороться до крови за контроль и власть, а может вовсе ей не интересоваться, ибо его основная цель — причинить как можно больше боли. Зачастую два описанных термина связаны, но «часто» не означает «всегда».              — Я уже слышал это, — Джек делает глоток кофе, словно они на веранде итальянского ресторана, а не в центре треугольника борьбы ФБР, каннибала и других сукиных сынов Балтимора.              — Я также говорил, что не намереваюсь возвращаться к психоанализу представителей триады Макдональда, — дерзость и прямолинейность сожительницы, автоматически защищается ее натурой, нежели своей. — Но этому ты упорно не внимаешь, — смотря под ноги слушателю.              Второй этап их диалога, середина круга: Джек начинает испытывать пульсирующее раздражение от прав(да глаза колет)дивых претензий брюнета, который произносит их с нулевой злобой или попытками словесно атаковать вовсе.              — Как ты и сказал, ты видишь любого насквозь, поэтому мне нужен именно ты.              — Нет. У тебя есть Хемблих в Гарварде и Блум в Джорджтауне, они ничем не хуже меня.              Старший мужчина с твёрдым стуком ставит и без того небольшую чашку эспрессо на деревянную поверхность:              — Это не правда, и ты знаешь это, — Джек ударяется ровно в зрительный контакт, когда брюнет глядит на последнюю жертву Потрошителя, которую видел лично, которая застывает в проходе, протянув руку по направлению к дискутирующим, но уткнувшись носом в пол. — Ты смотришь на мир иначе.              — Мы не единожды обсуждали, как я вижу мир, — рассматривая круглый подбородок старшего.              У Уилла пробежала несуществующая струя тёплого вещества по позвонку: звук тропического душа прекратился. Джет и Уиски среагировали на шлепки воды об плитку, направившись в сторону ванной комнаты.              — Мне нечего добавить, Джек, я не вернусь, — тот шумно вобрал воздух раздутыми ноздрями, — я описал профиль Потрошителя, дальше — не моя работа. Я не в той нише, — поднимаясь на ноги.              Детектив мгновенно поднимается за доктором, дабы не потерять положения смотреть сверху-вниз в преобладающей позиции и также показаться более мощным, для ранее указанной цели.              — Меня не интересует Потрошитель! Я благодарен тебе за профиль, мы работаем, но я пришёл сюда не из-за этого выродка, — его техника повышения голоса не меняется сквозь года. Твёрдое громкое рычание и иногда жестикулирование давали плоды на многих, укрепляя в подсознании Джека, что ругань и вскидывание рук есть прогрессивная тактика ведения продуктивного диалога, — ты, наверняка, слышал о новой статье Лаундс?              Как будто мальчику вообще не плевать что пишет (как оскверняет жертв и тех, кто работает на поимку выродков) эта попытка на журналиста. Просто Лаундс — единственная, кто быстрее всех суёт свой лисий нос на места преступлений и умеет нажимать на клавиши, вот и разгадали теорию вечных обезьян.       Уилл скользнул кончиком языка по нижней, смотря то в правый, то в левый угол и чуть сдавливая пальцами ткань штанов:              — Не интересовался.              Джек выдохнул. У него появилась надежда на согласие брюнета.              — Извини. — за громкое замечание, — мы полагали, что это очередной «шедевр» Потрошителя, но, м-м, предположение оказалось неверным, — Уиллу послышалось, словно кто-то аплодировал несколько секунд, но будто перчатками, а не голыми кистями. — Убитый, — старший лизнул губы, — сохранил при себе все органы. К тому же, — вернув тёмные глаза на юношу, — он не был причастен к каким-либо мерзким историям.              Уилл поднимает глаза Марианской впадины, читая — это и есть долгожданный козырь детектива, «приходи на новое дело, на нового маньяка, только приходи». Бастер ткнул сухим носом в подколенную ямку. Джек говорит искренне, они действительно пробили жертву, прочитали от и до, то, что можно и нельзя, убили мужчину, взрослого, не пытали, не ели — но труп исказили, не украсили, его словно высмеяли. Джек ошибочно проверил биографию потерпевшего, и, не найдя доказательств его вины в чем-либо, обрадовался, ведь если это не Потрошитель, значит, можно приходить к д-ру Грэму и смело приглашать его поучаствовать, ибо, если младший и отказал людоеду, то прямого отказа новому маньяку не (пока) последовало, по крайней мере, он не озвучил его детективу.              — Это Робин Гуд, но скорее его недоразвитый брат-близнец, — то есть маньяк — «недоразвитый», но поймать его все равно руки не дотягиваются, — мы проверили всё: его семью, друзей, коллег, соперников — он целиком безгрешен.              — Вы не туда смотрите, — прислушиваясь к звукам ванной комнаты, к счастью, Дакота редко торопится.              Джек резко хлопает в ладоши и показывает на грудь младшего кистями, чуть нагнувшись к нему:              — И ты уже знаешь, что нам стоит проверить ещё. Куда смотреть?              Уилл поворачивается боком к старшему.              — В сторону выхода из моего дома, Джек. Я не соглашался помогать расследованию.              Выпроводить м-ра Кроуфорда, это как вечером пройти путь полностью нагим из летнего леса с болотистой местностью, выжить и выйти прочь из леса не составляет труда, но практически пупырчатое тело от регулярных укусов москитов есть самая вкусная часть воображаемого путешествия. Джек вздохнул, опуская руки.              — Два сына и полугодовалая дочь остались без отца, Уилл, — двойная манипуляция с жалостью и именем, — твой анализ способен дать нам красную нить до двери этого подонка, — младший смотрит на белую кисть в бледно-розовой кофте, и его горло сжимается и натягивается, — или ты спрячешься здесь и, зная, что у тебя есть дар увидеть этого козла, ты проигнорируешь это и позволишь ему убивать?              Ещё большая манипуляция, поскольку напавший на жертву — не является ни питомцем д-ра Грэма, чтобы тот отвечал и как-либо контролировал его действия, ни его знакомым, которого Уилл прочитал и теперь из вредности не называет его Джеку. Вторая, измазанная кровью кисть потянулась ближе из прохода на кухню, и доктор дрогнул, смотря на девушку, которая также заинтересованно наблюдает за ним в ответ: ее светло-голубые глаза, небосвод с луной, полумесяцем, бледная молочная кожа и розовые губы — она его родная, но ни выношенная им дочь, ни зачатая, и полностью его, целиком его гены, разум, внешность. Пол начинает впитывать влагу плазмы, она уже не красная или бардовая, они густо-коричневая, как сироп по консистенции, разрез на шее есть самый щедрый водопад для крови. Ее светлая майка с почти детским изображением цветов вдруг покрывается засохшими пятнами; Уилл перестаёт смотреть на разливающуюся драгоценную жидкость, обращаясь к лицу — и Эбигейл улыбается ему, куда более скромно, чем все остальные девушки, без оскала, будто стараясь сжать и опустить середину губ, но при этом как можно выше поднять комиссуру, такая улыбка не столько воодушевляет, сколько пробирается внутрь по венам и дробит их зудящей неприязнью. Некто трижды хлопает за спиной младшего, на что он оборачивается, но кроме мужчин в помещении никого нет — Джек всматривается в парня, стараясь каждый раз поймать его глаза.              — Уилл? — неторопливо возвращается, смотря сначала под ноги детектива, после на его широкую грудь, подбородок, переносчицу:              — Я не имею отношения к позволению или запрету на поступки этих нелюдей. Потрошитель, твоя забота, Робин Гуд тоже твоя забота.              — Негодяй, — Джек подпевает, — девушка, которая обнаружила его, в истерике кричала это слово до приезда скорой.              Уилл повторно вдыхает не столько для пополнения лёгких, сколько для их слабого охлаждения: он быстро оглядывает пол, но кроме тени Джека и дремлющих собак никого нет. Эбигейл тоже нет.              — Я составлю профиль, на этом сочтёмся. Больше не приходи ко мне, — прежде, чем поднимает глаза на карие, сглатывает.              Когда брюнет кормит собак или зовёт их гулять, не видит в глазах столько возбуждения и радости, сколько сейчас в старшем мужчине.              — Я сообщу тебе, — разворачиваясь, — передай Дарье привет.              — Дакоте, — тот уже натянул шляпу.              Стоя в дверях, Уилл мрачно всматривается в летающих стаей черных птиц над деревьями и оттенок голубых глаз дочери Хоббса небо, как в предвестник дождей на днях — начинается сезон гроз.       

      \\\

             Человек способен откусить каждую фалангу каждого пальца, мозг блокирует это позволение.       Отрезать мизинец человеку — сделать его инвалидом на одну руку, поскольку в мизинце около семидесяти процентов от всей силы и ловкости руки.       Если заставить Франклина откусить себе все пальцы, кроме мизинцев и дать ему шанс на побег (препятствием к свободе и выживанию станет лишь запертая дверь, то бишь, единое нажатие на ключ, дабы выжить) то сможет ли он сбежать, хотя бы открыть дверь или попытается задействовать рот или ноги?              Ганнибал уверен, что пациент скончается от обезвоживания истеричных рыданий, смотря на свои обрубки и жалея себя. Действительно, Франклин погибнет быстрее от истощения организма в бесконечном потоке слез, чем от потери крови.       И проблема в том, что пациент для психотерапевта бессмертен — здесь, что называется, д-р Лектер не хочет мараться и пачкать об это существо руки.              — Д-р Лектер, — приятный голос, чистая гортань и гланды, хотя насчёт органов ЖКТ Ганнибал не уверен, мозг и желудок² человека имеют крайне стойкую связь, потому любой стресс мгновенно отдаёт в пищеварительную систему, переживание сказываются на работе желудка, работа желудка — на всех остальных органах.              Его переживания не являются регулярными, то есть, не работа, это скорее скачки, следовательно, сезонные проявления, и переживает гость не за себя. Запах женщины и ее заболевания открывают доктору достаточно сведений, пока Франклин трясётся в крупном, сильном рукопожатии мужчины.              — Не хотелось бы быть неучтивым, но это отдельный вход для моих пациентов, — нет раздражения, но психотерапевт не счёл бы предпочтительным вести долгий диалог с кем-либо из данной пары.              — Прощу прощения, д-р Лектер, — не поможет.              Он представился, и покорно согласился дождаться психотерапевта, пока в воздухе как запах от свечи для комаров распространялось кислое волнение Франклина. Его мясо можно потопить в вине и соусе на года, но вкус будет равносилен варёным копытам свиньи в рыбьем жире. Лектер старался избегать размышлений касательно вкуса пациента, потому как он был отвратительным в обоих смыслах.              — Итак, я могу узнать, чем я вас заинтересовал? — вошедший в кабинет по-детски осматривает помещение с приоткрытым ртом.              Разбить ему голову кажется не плохой идеей, хотя обладание фигурой «медведя» потребует от Ганнибала некоторых усилий, дабы добраться до черепа детектива статуэткой. Легче будет воткнуть скальпель.              — Вы можете спросить, но для начала я хотел бы задать вам несколько вопросов, — тыкая сарделькой в доктора. Какой воспитанный не молодой человек. — Вы ждёте другого пациента? — повторно указывая пальцем.              Иной кандидат на идею с откушенными пальцами, если мужчина столь неровно дышит к жестикуляции, то почему бы не попробовать? Он явно не станет плакать, когда его кисть окажется обнажённой от фаланг.              — Нет, мы одни.              — Отлично, — правда.              Для детектива с сединой в волосах он немного… Не сообразителен.              — У вас нет секретарши?              — Она была слишком романтичной натурой, — у неё были нежные бедра, тающие под пряный йогуртный соус с травами в сочетании «Viognier» шестьдесят пятого года, — последовала зову сердца и уехала в Великобританию. — Печально было прощаться, — гость сжал губы в улыбке и покачнулся, проходя дальше. Ганнибал ощутил запах медикаментов ярче.              Детектив издаёт мычащий звук, приблизившись к столу с рисунками, открывает их, смотря, но не видя: при обычных обстоятельствах Ганнибал бы с удовольствием воткнул наглецу (без разрешения открывать не закреплённые ни лаком, ни стеклом работы руками, пальцами) мастихину в желудок или спину, используя ее после в ее естественном назначении, только с кровью, хотя, Ганнибалу показалось, что гость довольно неплох для экземпляра «раненого человека», невзирая на то, что на изображении это мужчина меньший (рисунок лежит вторым после учебного заведения доктора) по конструкции, более стройный и высокий.              — Это ваши работы, доктор? — агента никогда не интересовало искусство, художественная литература или романтизм; мужчина восторгается художеством Лектера, как любой другой прохожий с улицы, не вдумывающийся в изображённое и его суть.              Ему это и не нужно: у него есть закон, прописанный сотню лет назад, чёткий до скрипа костей и обязательно исполняемый — правила, как некое расписание дня пионера³, по которым детектив привык жить и вовсе не привык, когда кто-либо отказывается следовать этим пустым правилам.              — Одни из первых. Моя деревянная школа в Париже, когда я был ещё мальчишкой, — не запачкать рисунки артериальной кровью, ее консистенция довольно густа, чтобы рисовать пришлось заново. Нужно ждать, пока м-р Кроуфорд чуть отогнётся.              Иногда Ганнибал вспоминал те сладкие времена, они были также приятны, как и игра в кошки-мышки с полицией, ребёнка подозревают гораздо реже и слабее (учитывая улики, открыто указывающие на него) и охотнее идут на обвинение местного педофила, нежели подростка с руками в крови. Потому доктор и перестал. Ему стало необходимо, чтобы свиньи видели, видели его, чтобы они знали, что боятся нужно.              — Детали впечатляют, — в отличие от интеллекта пришедшего.              Мужчина наконец сдвинулся с нависающей позиции к графическим изображениям, пальцы доктора коснулись скальпеля и карандаша.              — Ещё в раннем возрасте я понял, что так как скальпель способен наточить карандаш, его не наточит ни одна точилка, — гость уверенно дёрнулся в сторону от стола с рисунками.              — Что ж, теперь мне понятно, как ваши рисунки позволили вам поступить в интернатуру в Университете Джонса Хопкинса.              Темнокожий мужчина возвращается к осмотру томно-освещаемого кабинета, словно видит хоть что-то кроме высокого потолка, белых ламп и украшенных изображениями стен. Главы отделов, как показывает жизнь, самые скудные и ограниченные представители полиции: привыкшие действовать по инструкции, чаще полагающиеся на подопечных и полностью слабоумные до деталей, улик и излагаемых мыслей художника.              — Я начинаю думать, что я под подозрением, Агент Кроуфорд, — не начинает.              У этих олигофренов нет способности соображать, сложить палец к пальцу и посчиать результат, как можно подпускать к себе само подозрение о том, что д-р Лектер как-либо связан с Потрошителем, ведь его преступления чисты и изящны, а сам он идеален в своей работе. Они оба с Потрошителем.       К тому же, детектив обратил нулевое внимание на рисунки под, скальпель, позу, сами признаки обороны — удивительно, что пришедший проработал столько лет в оперативном отделе и пропустил сквозь себя столько опытных умов, но как через воду, дырявую сетку и кислород; обрёл седину, но не зрение к деталям, пытающийся поймать тень и только расшибающий себе руки в кровь в своих обречённых попытках, порождение Сизифа, как он не способен оставить валун на вершине горы, задержать камень там на мгновение, так агент не в силах перегнать любого маньяка и усадить его на цепь. Иронично, что именно м-р Кроуфорд, чья работа заключается как раз-таки в создании ошейников, цепей, кандалов и заполнении тюремных камер и палат психлечебниц, не владеет способность оборвать собственный поводок, удерживающий мужчину на едином месте в протяжении долгих лет.              — Нет, нет, — проходя обратно вглубь кабинета, осматривая скорее потолок, нежели библиотеку второго этажа, — мне вас порекомендовала Алана Блум из департамента психологии.              Ганнибал изобразил улыбку и подступающую разрядку напряжения от отступающей готовности показать органам мужчины солнечный свет. Как будто бы д-р Лектер испытывает напряжение в априори.              — Большинство департаментов переполнены неполноценными людьми. Д-р Блум — исключение, — не исключение.              Также узка и ограничена в строгих твёрдых рамках морали, моральности и нормы, маленькая комната из четырёх стен и нулевой двери, но, в отличие от большинства, девушка хотя бы скребёт стены и пытается выбраться, иногда поступает просветление, редкими размытыми унциями, которые Алана успешно игнорирует, бедная, вынужденно-ограниченная девочка. Ганнибал движется ближе к столу, дабы положить продолговатые тонкие предметы, теперь острые, благодаря его пальцами, но, к сожалению, чистые без плазмы не пациента.              — Могу я узнать конечную цель вашего визита, м-р Кроуфорд?              Своим вопросом доктор колет собеседника ржавой, но всё ещё острой иголкой, точнее, его значением: он хочет извиниться перед знакомым за пока неизвестный психотерапевту проступок, но агент воспитан так, что слова — пустой трёп, и нужны действия. Поэтому он сегодня пришёл к человеку, чьи действия — слова, скольких Лектер довёл данным оружием до безумия, суицида или убийства другого человека\людей.       Самое забавное то, что агент пришёл к психотерапевту не из-за позыва совести, а благодаря наступившей нужде — Кроуфорд нуждается в обозначенной персоне, его присутствии или помощи.       — У меня есть дру-к, — детектив переходит на дыхание через рот, — и у него есть дар. Он способен прочитать любого, — расстройство эмпатии, как пиромания, завораживает, но однажды всё-таки обожжёт своего воспевателя до глубочайших шрамов. — И он, скажем так, сильно поранился о свой дар в прошлом.              Навряд ли.       Навряд ли, самостоятельно. Эмпаты, к тому же обладающие упомянутым качеством в высшей степени, довольно рано осознают свою способность впитывать эмоции и натуру другого человека в себя и пережить всё то, что переживает он, потому они с момента осознания собственной человечности зачастую начинают наращивать толстую шкуру или кокон, который защитит их от регулярного поступления чужих переживаний в их душу и существо. Скорее всего, агент толкал своего товарища и однажды, учитывая его простой (простота хуже воровства) и эмоциональный характер, ударил его в спине чересчур сильно, дабы тот пал, переломав себя.              — В прошлом, я пытался ему помочь, но сам не до конца понимал, что происходит, — не понимал вовсе.              Для доктора ситуация ясна как июльский день: его «друг» правда сломал что-то в себе, и детектив, не имея навыков врача, попытался вправить кость как мог, но сделал лишь хуже, потому, как он полагает, на нём лежит бремя вины. Мужчина не осознает, что проблема заключается не в его безуспешной попытке помощи, а в его действиях до того, как эта самая помощь понадобилась ему — нужно было не толкать другого человека, гуляя по обрыву.       Ганнибалу вся история понятна, и, разумеется, безразлична, ему вовсе не льстит, что ФБР постучало в дверь за помощью, ведь это самое ФБР во всем своём составе равносильно мозгу коалы (чем больше извилин в мозгу, тем умнее его обладатель, у названных представителей хордовых мозг гладкий). То, что детектив пришёл поплакаться психотерапевту о былых грехах вовсе не впечатляет его, хотя мысль об идеальном кандидате на «раненого человека» до сих пор витает в разуме.              — Вы хотите, чтобы я помог вашему приятелю?              — Нет, д-р Лектер. Я хотел бы, чтобы вы помогли мне с его психологическим портретом. Он незаменим, и он нужен мне, — в этом вся и проблема, ему нужно, но он не знает, нужна ли помощь его товарищу, — я хочу, чтобы он чувствовал себя стабильно.              Небо слишком потемнело для часа после заката. Несколько мелких черных птиц начинали образовывать полукруг на небе, слетаясь над крышами частных домов. Через несколько дней, вероятнее всего, будет гроза.