Быстро преодолев плотный пояс астероидов, они прибывают на Фрати ночью. Бригелла не слишком изящно садит побитый во время полёта шаттл, царапает гладким дном сухую почву, ругается, но Бутхилл не возмущается. Хорошо, что вообще доехали. Они оставляют судно вдали от Армадилло, рядом с другим кораблём — исковерканным и дымящимся, видимо, прибывший развалил его в поясе астероидов, — и Бутхилл, сдвинув шляпу назад, видит вдалеке очертания деревянного фасада. Бригелла, поправив ремень охотничьего карабина поперёк груди, кивает на город и с коротким тяжёлым вздохом направляется к нему. Можно подумать, она утомилась. Бутхилл, постояв ещё какое-то время в окружении шуршащих высохших степных деревьев и под шелест гонимого ветром перекати-поле между цветущими кактусами, торчащими колючими столбами из земли, окидывает её высокую фигуру придирчивым взглядом и идёт следом.
Может, и утомилась. Сутки сидеть на корабле маркетщиков без еды и воды, заклеймя себя их уродливой формой, наверняка тяжело.
Бригелла не говорит ни слова. Она расслабленная, сонливая и какая-то заторможенная. Мимо проходит уныло цокающая лошадь, но всадник не обращает на них никакого внимания. И в Армадилло до них тоже никому нет дела. Только шериф, дежурящий у офиса, и пара его работников, курящих у салуна, — вот и все, чьё внимание они привлекли. Не спящие в столь поздний час, бродящие, пьющие и смеющиеся под стенами салуна, из которого тянется ритмичный джаз, даже не оборачиваются им вслед, занятые своими делами. Лает дворняга, приветливо помахивая хвостом.
Для ковбойского городка Армадилло очень даже чистый. Только пыли много, от которой Бутхилл уже устал тереть нос и морщиться, когда наглые песчинки вгрызаются в глаза.
Таверна Недотёп находится на краю города, напротив небольшого старого кладбища, часовня которого украшена плющом, а захоронения поросли мелкой травой. Бутхилл усмехается. Бригелла, понимающе кивая, поднимается по деревянной лестнице к зданию, из аккуратных окон которого сочится мягкий тёплый свет. Рядом у коновязи стоит лошадь, жадно пьющая воду.
— Это гениально — поставить Таверну около кладбища. Всегда улыбаюсь, когда вижу такой абсурд.
— Места получше не нашлось? — спрашивает Бутхилл. Некоторые надгробные плиты уже обвалились.
— Не знаю. Меня здесь не было, когда Таверна заключила сделку с Армадилло.
В Таверне тоже тихо. Бутхиллу удалось лишь однажды побывать в другой Таверне Недотёп на планете, название которой он уже забыл. Она кипела жизнью и музыкой, люди убивались радостью и пили, пока в них влезало. Это было гнездо настоящего дикого счастья, и веселье ульем вилось вокруг, всё пытаясь утянуть Бутхилла к себе. Ему удалось сохранить здравый рассудок и остаться в своём уме.
Эта Таверна, пропахшая хорошим виски и лакированным деревом, ласково притягивающим взгляд бликами скользкого света, потише и поспокойнее, а ещё выполнена в присущем Армадилло ковбойском стиле. Никакой роскоши и сочетаемого с несочетаемым, что свойственно Недотёпам. Стены не обиты абсурдным бархатом, нет великолепных диванов, вместо потолочных светильников — люстра со скромными хрустальными плафонами. Приятное уютное старьё.
Чем-то напоминающее салуны Арган-Апачи.
Посетителей здесь совсем немного. Бутхилл проходит следом за Бригеллой под нежную усыпляющую мелодию пианино, усаживается на деревянную скамью, и Бригелла поднимает ладонь. Бармен за стойкой, закрывший нижнюю часть лица чёрным шейным платком, оставляет стакан с тряпкой для протирки в сторону и направляется к ним.
— Когда-то Джованни, один из наших адептов, занялся расширением Таверн и поиском удачных мест, чтобы Недотёпам было где спрятаться, — начинает Бригелла. Бутхилл, сняв шляпу, кладёт её на стол. Он чувствует любопытный взгляд юноши, сидящего в другом конце Таверны, но едва поднимает глаза, как тот, чего-то испугавшись, быстро отворачивается и утыкается обратно в газету. — На Фрати вообще рискованно было что-то делать из-за местных…
Бутхилл не против, чтобы она говорила. Он ещё давным-давно убедился, что Недотёпы хоть и бесят, но часто говорят интересные вещи. Блатерскиты, что с них взять. Шуты, которые умеют веселить, только за этим весельем надо следить, как за горящим костром: перекинется на руки и будет уже не до смеха.
— Хочу чего-нибудь поесть, — делится желаниями Бригелла, подняв глаза на бармена. Тот, опустив на неё внимательный взгляд, достаёт блокнот с карандашом. — Чего-нибудь плотного, чтобы потом желудок болел. Сутки не ела и не пила.
— Могу предложить жареного сома.
— В последний раз в Таверне я отравилась рыбным блюдом. Мне было очень плохо три дня и три ночи.
— А где это было? — щурится бармен. Бутхилл, наблюдая за ними, подпирает подбородок ладонью.
Хорошая атмосфера. Тихая, без лезущего настойчивого веселья. И не подумаешь, что это убежище Недотёп. Так, очередной ковбойский салун, от которого тянет уютом. Будь у Бутхилла живое тело, так бы и поёжился, жмурясь от удовольствия и тепла.
— На Пенаконии.
— Это сюрреалистичная Пенакония, — усмехается бармен. — У них там торты с головами рыбы. Я не удивлён. У нас на Армадилло такого нет.
— Всё равно. В ближайшее время я рыбу не попробую.
— Тогда могу предложить запечённую курочку, кофе, рагу с говядиной и овощами.
— Давай всё, что перечислил. А ты, Бутхилл? Будешь что-нибудь есть?
— Только выпить, — говорит Бутхилл, осматривая помещение. — Что тут льют самое крепкое?
— Ржаной виски, — записав в блокнот заказ Бригеллы, предлагает бармен. — Отличный напиток.
— Давно не пил его…
— Принеси бутылку, — просит Бригелла и в спешке добавляет: — И запиши всё на счёт Джованни ди Джорджио да Эпсилона.
— Никаких проблем. Я должен ещё кое-что вам от него передать, но это немного позже. Минут через десять всё будет готово.
Бригелла маску так и не снимает. Интересно, она и есть будет в ней? Бутхилл провожает бармена пристальным взглядом, снова отпугивает любопытного юношу с газетой и, откинувшись на спинку скамьи, интересуется:
— Так что там с Джованни и Фрати?
— Ты его знаешь? — спрашивает Бригелла. Она осторожно ставит охотничий карабин на пол, бережно прикладывая его плечом к скамье.
— К сожалению. Как и многих твоих милашек-Недотёп. Пересёкся с ним однажды, когда отлавливал корпоратов на какой-то планете, а у него там шёл Фестиваль. Чуть не испортил ему всё мяучное веселье. Корпоратов пруд пруди было.
— О да, он у нас главный по финансам и всяким мероприятиям… — ухмыляется Бригелла, расстёгивая перчатки. — Короче, фратийцы никого не любят. Джованни общался с ними целую неделю, пока наконец-то не пришёл к соглашению. Фрати не нужна Корпорации: её окружает неприятный пояс астероидов, жители злые, ресурсов вообще нет, вся планета — сплошная степь с минимумом зелени… Идеальное убежище, чтобы спрятаться. Поэтому Джованни в своё время в неё вцепился.
— И как ковбои вас ещё не выперли?
— Мы, Недотёпы, вовсе не глупцы, — тихо говорит Бригелла, и Бутхилл насмешливо улыбается. Недотёпы. И не глупцы. Очередное сочетание несочетаемого. — И понимаем, где и когда нужно играть по чужим правилам.
Бармен приносит крупную, маслянисто поблёскивающую бутылку ржаного виски и два стакана. Бригелла сразу отодвигает свой в сторону, не желая пить, а Бутхилл смело открывает бутылку. Сначала — попробовать. Уже потом можно лакать из горла.
А то кто знает, что эти Недотёпы пьют.
С сомнением принюхавшись — Бригелла коротко и тихо смеётся, но ничего не говорит, — Бутхилл отпивает виски из стакана. Крепкий напиток жжётся хлебным привкусом, однако становится мягче, когда он, поморщившись, сглатывает. Облизнувшись, Бутхилл решительно опустошает стакан парой глотков. Виски опаляет глотку. Бутхилл довольно улыбается и уверенно хватается за бутылку.
Хороший виски. Правда хороший.
Спустя несколько минут тишины — с Бригеллой приятно разговаривать, а ещё не менее приятно молчать, слушая лишь пианино в сопровождении приглушённых голосов, редкого шелеста карт и щёлкающих фишек покера, — бармен приносит первое блюдо. Запечённая курочка в рыжей корочке выглядит аппетитно и пахнет сытным теплом. Как только Бригелла берёт вилку с ножом — маску она так и не сняла, — бармен кладёт перед ней золотую игральную карту и тем самым портит ей аппетит. Бригелла тяжело вздыхает и опускает приборы. Она выпрямляется и под внимательным взглядом бармена, сжавшего ладони в замок за спиной и гордо выпрямившегося, берёт глянцевую карту.
— Я такое где-то видел, — щурится Бутхилл. Бригелла обводит пальцем схематичное изображение символа Радости, выгравированного бокала на золоте. Бокал был
наполовину полон вином.
— Вексель. Физический носитель свидетельства клятвы двух сторон, — поясняет она и поднимает голову. Бармен выжидающе смотрит на неё. — Это от Джованни, да?
— Да.
— Уже второй… — с неприязнью произносит Бригелла, отодвигает тарелку и кивает вяло и невпопад. — Спасибо.
Бармен уходит. Бригелла с напряжением разглядывает вексель, ловит им свет люстры, из-за чего карта покрывается сиянием. Бутхилл молча пьёт виски. Бригелла касается ладонью маски, и та растворяется, обнажая лицо. Она расстроенно смотрит на вексель; удивительно, что ещё не начала плакать золотом, как её маска. В голубизне глаз лежит мрачная грусть, и что-то в голове перещёлкивает от её вида, заставляя медленно опустить бутылку.
Недотёпа не смеётся и не веселится, а грустит. Это по-настоящему удивляет. Неужели Недотёпы способны искренне расстраиваться, а не лицемерить, проливая слёзы, и изображать ложную трагедию, от которой тошно? Бутхилл привык, что Недотёпы так обожают переигрывать, что искренности в их чувствах вообще не бывает. Эмоциональные наркоманы.
— Традиция для садистов, — ухмыляется Бригелла и поднимает худое лицо, показывая игральную карту. Бутхилл, отпивая жгучий виски, следит за тем, как по золоту скользят блики.
— Я вижу. Это что-то омилеть неприятное для тебя.
— Всегда неприятно получать вексели и оказываться в должниках. У Недотёп старой закалки есть такая театральная манера: когда кто-то спасает тебе жизнь или делает что-то, что уберегает от сокрушительного провала, всё-таки смерть обычно не входит в планы вечной Радости Недотёп, то он вправе дать тебе вексель. Когда-нибудь вексель придётся отработать, искупив долг. А как именно, зависит уже от того, кто дал тебе эту проклятую карточку.
— Откажись, если так не нравится.
— Как ты откажешься? — удивляется Бригелла. У неё хорошо развита мимика, передающая яркие эмоции. Вдоль левого глаза ползёт двойная линия неровных шрамов, слегка искривляющая веки. — Тебя спасли, а ты отвернуться хочешь?
Взгляд у Бригеллы какой-то неприятный. Пустой и блёклый, как у рыбы.
— Это вообще настолько редкая и древняя традиция, хотя крайне неприятная, — утверждает она, — что уже мало кто из Недотёп ею промышляет. Но есть что-то в этом… особенное. Что Недотёпы и любят.
Бригелла, спрятав карту в карман, разворачивается к тарелке и берёт вилку с ножом. Бутхилл связывает это явление с простым чувством долга. Он сам не раз спасал из западни различных людей, и те запоминали его. Дурная слава нисколько их не пугала. Те, с кем Бутхилл связывался, знают, что такое КММ. Круглая сумма за голову Бутхилла только украшает его.
— Да и мне действительно нужно быть благодарной. Если бы не Джованни, я бы гнила на Пенаконии и дальше.
— Никогда не понимал Недотёп, — откровенно признаётся Бутхилл, кривясь. И Бригеллу не понимает: вроде она расстроена, что Джованни припугнул её векселем, а вроде и нет. — Вы же разрушаете всё вокруг себя.
— В этом и твоя ошибка — ты пытаешься понять. А не нужно понимать, — заявляет Бригелла и начинает лакомиться светлым куриным мясом, выскребая из-под корочки. — Радость заключается не в понимании и не в поиске каких-то сложных определений. Радость заключается просто в наслаждении, которое оберегает от происходящего вокруг ужаса.
— Даже если она причиняет боль кому-то?
— Боль — проходящее явление. Чем сильнее боль, тем слаще следующее за ним счастье. Всё просто. — Бутхилл с её суждениями не согласен, но развивать тему не собирается. — А у вас, Галактических рейнджеров, есть какой-нибудь культ вокруг Ланя?
— У кого-то есть. Я свободен от этих границ, — не задумываясь отвечает он и делает глоток.
Лань существует: он по этой причине и потерял глаз, когда однажды посмотрел на световую стрелу, пересёкшую несколько планет сразу. Иногда Бутхилл видел его следы, скачущие с планеты на планету. Лань непредсказуем. Но как ему можно верить?
Бутхилл в принципе не вверяет свою жизнь эонам. Смысла нет.
Иначе бы Арган-Апачи уцелела, а от КММ уже давным-давно простыл бы и след. Какое до эонов вообще дело, если только Бутхилл может влиять на свою судьбу и никто больше?
Ему, наверное, никогда не понять Недотёп. Но Бутхилл и не хочет лезть. Как Бригелла сказала, его главная ошибка в том, что он пытается понять, когда понимать не нужно. От запутанных мыслей начинает побаливать голова. Чёртовы Недотёпы. Наводят туману, раздражают. Никакой конкретики в их скользких постулатах.
— Здорово. А я не могу представить свою жизнь без Недотёп и Ахи, — признаётся Бригелла, нарушая тишину. Бутхилл упирается взглядом в бутылку виски, смотрит как-то затравленно и снова отпивает.
Он не способен опьянеть. Тело у него уже давно не человеческое, многие процессы отсутствуют. И насладиться едой как прежде он тоже не может. Остаётся только с завистью глядеть, как Бригелла аппетитно разбирается с курочкой и принимается за говядину с овощами, запивая всё кофе. Вкусно ли ей? Чувствует ли она сытость? Хочет ли добавки?
Бутхилл не жалеет и не горюет по старому. Но иногда прошлое, которое никто не приглашал, нависает над ним и пустой механический живот словно бы начинает урчать при виде сочного рагу, а на языке расплывается чуть горьковатый, терпкий из-за специй вкус мяса. Бутхилл может попробовать органическую еду, может отгрызть кусок от румяной курочки, захрустеть косточками, перемалывая их клыками, но это уже будет совсем не то.
Доктор, шлифуя его тело, сказала, что со временем всё пройдёт. Память вытеснит воспоминания, и останется колючий осадок. А потом и он сгладится. Тогда Бутхилла ничего не будет беспокоить, кроме кровавой вендетты. Только ради убийства Шнайдера он променял своё тело на сплошной металл.
Бутхилл старается меньше думать о том, что будет делать, когда убьёт Шнайдера и искупит необъятное болотисто-влажное чувство вины. Сколько он грезил, как именно убьёт его, как сложится последний разговор с ним, какие мучения он ему обеспечит, как Шнайдер будет рыдать и умолять прикончить его побыстрее, а что дальше — никогда не задумывался. Будущее не просто застелено туманом. Для Бутхилла его вообще нет.
Там, где Шнайдер заканчивает свою жизнь, заканчивается и жизнь Бутхилла.
— Если лишить тебя Недотёп и Ахи, ты развалишься как немило делать?
Бригелла, ложкой соскребая рагу со дна глубокой тарелки, странно дёргает плечом. Она голодна. Ест не прожевывая, глотая куски и запивая их горячим кофе.
— Да.
И говорит так просто, будто это что-то очевидное.
Бутхиллу никогда не понять Недотёп. Их простой подход к жизни способен как удивлять, так и ужасать. Кто ещё будет так спокойно соглашаться с тем, что его жизнь полностью зависит от фракции и эона? Наверное, в этом и вся их суть — отталкивать любую серьёзность и получать удовольствие от и без того отвратительной жизни.
Стоит отдать Недотёпам должное. Они умеют развлекаться и брать только хорошее. Со стороны и не подумаешь, что их беспокоит что-то помимо Радости. Поджигают все свои проблемы в горящую кучу, улыбаются, а если горят вместе с огнём, то веселятся. Настоящая индивидуальная анархия.
— Я мечтала стать писательницей, но мне никак не удавалось, — внезапно начинает Бригелла, и Бутхилл замолкает, прислушиваясь к её мягкому, приглушённому голосу. — На Пенаконии я связалась с Недотёпами, заглянула к ним в Таверну, поспорила с Джованни, что напишу ему новеллу, от гениальности которой он мне руки будет целовать. Как итог… — Бригелла, вытерев ладонью уголок губ, улыбается. — Я пишу тексты, о чём и мечтала, и могу самостоятельно распоряжаться своей жизнью. Хоть и не до конца. А могла бы продолжать гнить и спиваться на Пенаконии.
— Ты же понимаешь, что Джованни просто делает на искусстве бизнес? — покачивая бутылкой и наблюдая, как на дне плещется жидкость, спрашивает Бутхилл. Он не глупец, знает об этом франте многое. О нём тяжело не знать, если жизнь тесно связана с путешествиями.
— Да. И это нисколечко меня не разочаровывает. Он как в том фильме, «Волк с Астральной улицы», может взять простую синюю ручку со стола и вынудить тебя её купить за несколько секунд. Только вот Джованни спас меня и лишил необходимости идти к психотерапевту.
— Покажешь хоть, что пишешь?
Бригелла удивлённо поднимает брови, ложка с остатками рагу застывает на полпути ко рту. Бутхилл улыбается. Сочное послевкусие хорошего виски делает голову лёгкой, а мысли — прозрачными и простыми.
Давно он не сидел в уютном, залитом тёплым светом месте, где нет нужды ни прятаться от кого-то, ни узнавать что-то, следя за каждой деталью и вслушиваясь в голоса посетителей. Давно Бутхилл просто не проводил время, наслаждаясь чужим — хоть и недотёпским — обществом.
Он совсем начал забывать об отдыхе.
— Джованни не разрешает разглашать свою личность, — качает головой Бригелла, поскрёбывая тарелку ложкой. Бутхилл допивает виски и широко облизывается, как довольный кот.
— А я никому не скажу. Обещаю.
— Точно? — прищуривается Бригелла. Левый глаз щурится словно бы сильнее — из-за шрама, искривляющего веки.
— Даю слово Галактического рейнджера, — усмехается Бутхилл, прижимая ладонь к груди. Бригелла ещё некоторое время сверлит его взглядом, а потом всё-таки решается. Не похоже, что ей действительно настолько важен запрет Джованни.
— Ну смотри, Галактический рейнджер. Я тебе поверила. Цени это. Доверие Недотёпы — очень юркий зверь.
Бутхилл с широкой улыбкой прослеживает за тем, как она достаёт смартфон в плотном защитном чехле, снимает блокировку, что-то находит и, воровато оглядевшись по сторонам, протягивает ему. На экране обычным шрифтом, каким корпораты пишут документы, написан текст под авторством некой «Блемишайн». Видимо, псевдоним Бригеллы. Ни заголовка, ни оглавления — сразу текст.
— Это что-то вроде черновика, — объясняет она, ставя на блюдце тарелку и отодвигая в сторону. — Джованни сказал, чтобы я за системный месяц придумала что-нибудь небольшое, динамичное… в общем, история про певицу, которая в своих песнях использует божественные силы и тем самым превращает поклонников в покорных марионеток-фетишистов. Промывает им мозги своим пением, а богу это только на руку: чем больше будет последователей, ослеплённых блаженной музыкой его жрицы, тем лучше.
— Кое-что мне это напоминает… — задумчиво произносит Бутхилл, вчитываясь в строки. Намёк он уловил.
Это очень рискованно.
— Да. Как говорится, кто понял, тот понял. Джованни хотел, чтобы я написала историю, которая его взбудоражит, а я пытаюсь исполнить его хотелку.
Бутхилл искренне надеется, что за такой смелый ход Бригелла не попадёт в тюрьму.
»…никто не мог сравниться с ней по красоте: поклонники восхваляли её девственную юность, падали к её ногам и молились, чтобы она запела для них. Её добрые песни о счастье и утопии, никак не сопоставимые с уродливыми реалиями, изъеденными мраком, сильнее любого наркотика, и от вмешательства божественного в её музыку у слушателей начинал слипаться рассудок, словно они выпили горсть снотворного. Их тела проваливались в плотную негу, конечности немели, а на губах появлялась тупая улыбка. Всё ради бога. Всё ради его посланницы. Всё ради неё.
— А какие у неё нежные пальчики… — вздыхает фанат, в полумраке грязного переулка глазея на богато расписанный плакат милой певицы, невинно глядящей на них сверху вниз. — А какие ручки, посмотри на её тело… она само совершенство! И внешне, и внутренне! Как бы я хотел однажды просто коснуться её гладкой кожи…
— Я согласна! — поддерживает его подруга, влюблённо взирая на плакат. Её воля, она бы сорвала его со стены и спрятала у себя дома. — Весь мир должен услышать о её величии».
— Откуда столько милых-детских словечек? — морщится Бутхилл, но читать не перестаёт. — Ручки, пальчики…
— Потому что эти уменьшительно-ласкательные слова — самый точный способ выразить абсурдность и одержимость их любви к пешке бога. Ты чувствуешь отвращение?
— Я чувствую себя омилеть как неуютно. Из-за этих… уменьшительно-ласкательных девчонка представляется мне ребёнком.
— Значит, я всё делаю правильно. Понимаешь, какие можно вызвать эмоции с помощью обычных слов?
Рассказ короткий. Бутхилл дочитывает его быстро, несмотря на ползущее внутри отвращение — словно он опять живой и может ощутить густую тошноту — из-за правильного подбора слов. Повествование неожиданно обрывается на моменте, когда жрица засыпает в своих покоях, и он поднимает растерянный взгляд на Бригеллу. Отвращение переплетается с непониманием.
— И это всё? — спрашивает он с изумлением. Бригелла улыбается.
Глаза у неё всё такие же рыбьи, пустые. Как у дохлой кошки. Даже зрачок почему-то жутко расширенный, хотя приветливый свет падает на их стол.
— Пока что да. Концовку я ещё не выбрала, — она забирает смартфон и задумчиво чешет бровь. — Либо жрицу всё-таки убьют и спасут планету от божественного контроля, либо она вознесётся на уровень бога, сама станет богом и продолжит порабощать людей своей музыкой. Что больше нравится?
Бутхилл задумывается. Первая концовка хорошая и счастливая. Конфликт разрешается. Зато вторая полна безнадёги перед божественностью. Но первая позволит вплести в сюжет аналогию с эонами: люди не беспомощны до тех пор, пока в них есть здравомыслие и они помнят, что боги богами, а решают жизнь сами
люди.
— Первая.
— Отлично. Значит, такую историю я и сделаю, — и улыбается Бригелла не очень приятно. Бутхилла почему-то передёргивает.
— Это что, мяу, я только что повлиял на твоё будущее произведение? — хмуро спрашивает он.
— Конечно! — шире улыбается она. — И не произведение вовсе, это ты загнул. Так, просто помощь Джованни в заработке. Ну и чтобы его тоску ублажить, конечно.
— Мне понравилось, хоть и было мерзко, — признаётся Бутхилл. — А я многое повидал, Недотёпка.
— У тебя проблемы со вкусами, ковбой, — в той же манере отвечает Бригелла, откидываясь на спинку лавочки. — Я могу лучше, и то, что делаю сейчас, не мой уровень.
— Боюсь представить, какими тогда будут твои тексты, когда ты достигнешь этого твоего «уровня».
Возможно, чувство мерзости станет настолько сильным, что Бутхилл так легко после чтения от него не избавится. Бригелла вздыхает и мечтательно, сплетая свой голос с мелодией пианино, шепчет с налётом нездоровой одержимости:
—
Идеальными. Такими, какие наконец-то мне понравятся и я больше не буду удалять их из публичного доступа, из-за чего Джованни мне скоро руки оторвёт. Я смогу ощутить покой и удовлетворение.
Бутхилл щурится, разглядывая Бригеллу. Улыбка быстро исчезает с её лица, и теперь она выглядит мрачной и опять печальной.
Не нравится ему эта одержимость идеалом и какая-то слепая самокритика. У Бригеллы хороший, действительно хороший уровень. Бутхилл не любитель книг, в последний раз он читал какую-то простенькую сказку для Санни, его уже покойной дочери, оставшейся лишь изувеченным телом в обвалившемся доме на Арган-Апачи. А короткий рассказ Бригеллы заставил его ощутить целый спектр эмоций от злости до удовлетворения, и больше всего выделилось отвращение. Такое глубокое, но одновременно приятное отвращение, заставляющее снова и снова задумываться о прочитанном.
Творцов сложно понять. Творцов, которые почему-то вбивают себя в грязь и добровольно истязают, — ещё сложнее.
В этой уютной Таверне время распадается, неделимая музыка пианино слипает мысли, приятный запах виски, чуть терпкий, расслабляет. В степных городках Арган-Апачи стояли такие салуны, в которых Бутхилл был готов ночевать. Здесь бы он тоже провёл ночь.
— Мы останемся ночевать здесь? — спрашивает он. Бригелла вытирает салфеткой рот и усмехается.
— О, нет-нет… Никто не ночует в
Таверне Недотёп. Себе же хуже сделаешь. Но мы пойдём в центр Армадилло, там есть уютный отель.
— Надеюсь, мне не придётся делить комнату с Недотёпой.
— Не волнуйся. У меня достаточно денег, чтобы снять две комнаты. А утром я займусь поиском информации о Шнайдере и мы наметим план путешествия. Идёт?
Бутхилл кивает. Будто у него, уставшего, разморенного усталостью и чувствующего себя вываренной в кипятке рыбой, есть выбор.
Бригелла — всё ещё Недотёпа. Хаотичная, непредсказуемая, очень странная, с целеустремлённо скребущим всё внутри взглядом. Довольно интересная деталь: Бутхилл помнит других Недотёп, и те, кто не прятался под масками, тоже смотрелись жутко. Словно Аха забирает у них жизнь или сводит с ума, прежде чем Недотёпы, и без того безумные, посвящают себя поклонению.
Радость в обмен на горе.
✧
Бригелла
он такой грустный!
любит
похож на повешенного.
он нам нравится.
Аху.
имя забавное.
бутхилл.
мертвец в сапогах.
Когда у Бригеллы, получившей свободу на Пенаконии, разум на радостях вытек наружу, она его сразу выпила, но ничего на место не вернула. Меняешь мировоззрение — расставайся с прошлым раз и навсегда. Мысли бегают непослушными тёплыми котятами, играются друг с другом, и Бригелла наблюдает за ними с глупой улыбкой, а в голове —
ни-че-го.
И не то чтобы она грустила. Вовсе нет. Бригелла от и до принадлежит Радости. Она вся для Ахи — со всеми конечностями, внутренностями и этими котячьими мыслями, бесящимися в голове. Бригелла — одно целое с Таверной, часть радостного многорукого пьяного чудовища, распространяющегося по галактике подобно Рою.
Бригелла любит Аху. Недотёпы дали ей новую жизнь, спасли от рабства на чёрном аукционе Пенаконии и службы у одного из кланов. В ответ она отдаёт Недотёпам всю себя без остатка и безвозмездно. Бригелла хочет быть частью Таверны. Она верит в Аху, потому что
НЕ В КОГО БОЛЬШЕ видела его и слышала — и не в эхе Радости, а
на самом деле. Аха падок на благодарность, ведь никто никогда не благодарит глупцов. Если проявить должное уважение, вывернуться наизнанку со всеми мыслями и растаять в благодарностях, он ответит и явится лично, купаясь во внимании преданного Недотёпы. Пока другие эоны молчат или игнорируют своих последователей, Аха обливает Недотёп — и иногда даже Скорбящих актёров, когда те себя хорошо ведут — таким
щедрым вниманием, что они устают от него отмываться.
У Бригеллы не было ни дома, ни семьи. Надежда на будущее не позволила ей остаться в тонущей в капитализме и страшной бедности системе Эпсилона, и Бригелла, отдав себя всю, сбежала с братом. Во время побега с Эпсилона Бригеллу и её брата схватили мародёры и продали на Пенаконию, в этот сладкий утопический Рай, который на самом деле та ещё дрянь, цветущая густой плесенью под покровительством Семьи. Аукционы для них не более чем отличный способ заработка.
А теперь у неё есть и настоящий дом, и семья, хотя дом больше похож на психиатрическую лечебницу, а семья — на террористическую группировку. Ну и ничего страшного. Так веселее. Радость аж катком проезжается.
Только почему-то она плачет и слизывает слёзы с тонких губ, согнувшись над столом. Джованни говорит, что печали нельзя бояться — это та же Радость, только другая её сторона. В этом нет ничего постыдного.
Бригелла с обидой, припорошенной неприязнью, смотрит на треклятый вексель
рабское клеймо и поджимает дрожащие губы.
Бригелла не хочет быть в долгу: в голову вклиниваются острые воспоминания о рабстве на Пенаконии и том, как она работала на один из кланов, чтобы искупить долг, а он всё рос и рос, переходя в какую-то монструозную сумму. Джованни, циник, великолепный мерзавец, обезумевший франт, ловко проглотивший — и ни с кем не поделившийся, вот жадина — целую галактическую систему Эпсилона, всех использует. Это не делает его плохим. Есть Недотёпы страшнее, гораздо страшнее него: та же Искорка, которая в своё время похищала людей и снимала с них лица, или какой-нибудь Джакс, гений-программист, копающийся в даркнете и достающий то, что никому нельзя видеть. Капиталист Джованни, кормящийся безумной-бездумной ярмаркой тщеславия и считающий деньги смыслом жизни, — лишь вершина айсберга многоуровневого сумасшествия Недотёп.
Просто Бригелла не хочет быть использованной, как когда-то случилось на Пенаконии. А с Джованни порой рождается такое гадкое чувство, что её с душой поимели, хотя никаких предпосылок к этому не было. У него такой образ. Бригелла смотрит на него в своих воспоминаниях и то ли восхищается как наставником, то ли хочет пристрелить.
Она чувствует себя инвестицией. Птицей, которую выпустили из клетки, но на лапку повязали маячок, чтобы следить за каждым шагом. Свобода вроде бы есть, а вроде бы нет. Не хватает маленькой детали, чтобы выдохнуть спокойно: расклевать маячок и выскочить на волю.
А сможет ли она?
Бригелла уже запуталась. Позвала бы Аху вновь, замурлыкала бы благодарности, попала бы в ловушку Радости, но стесняется. Не звать же его каждый раз, когда грустно становится? У Бригеллы для этого есть целый мир, бери не хочу.
хотим.
Бригелла падает спиной на кровать. Со смартфона идут гудки. Она крутит вексель в ладони, разглядывая ровные грани, и когда гудки прекращаются, говорит с налётом пренебрежения:
— И в честь чего ты выдаёшь мне уже второй долг?
— Я тоже рад тебя слышать. Как здоровье? — с грустным вздохом спрашивает Джованни. Бригелла упирается пятками в край кровати, поднимает взгляд на низкий потолок комнаты, которую сняла, и касается золотым уголком губ.
— Набегалась вдоволь. Ни о чём не жалею.
— За это ты и в долгу. — Кажется, Джованни интересовался её здоровьем не ради интереса, а ради того, чтобы изящно ткнуть носом в ошибку. У него талант. Язык не просто подвешенный, он гибкий и длинный.
— За веселье? — ухмыляется Бригелла, прикусывая уголок векселя.
— За то, что могло случиться.
Исчерпывающе. Она прикрывает глаза, медленно вздыхая и смыкая зубы на карточке. Ничего векселю не будет, он плотный.
— Веселье веселью рознь. Я несказанно счастлив, что ты вжилась в роль Недотёпы, но не забывай о рисках.
— Ничего страшного не произошло. Я сбежала с Пенаконии… напоследок нагадив в их вонючую систему.
— А знаешь, почему ты сбежала? — спрашивает Джованни. Голос у него становится неприятным и тяжёлым, давящим на грудь, но Бригелла стоически терпит, сминая смартфон в ладони и до боли прикусывая нижнюю губу. — После подрыва торгового центра, покушения на Робин и нескольких терактов на улицах, о чём я сразу узнал, ты моментально попала в прицел Семьи. Если бы не моё вмешательство, Сандэй бы уже утопил тебя в Гармонии и выжег бы твой язык. Повидалась бы в наркотическом бреду с самой Шипе. Ты этого хотела?
Бригелла морщится, признавая ошибку. Такое часто бывает, она откровенно заигрывается, и ничего плохого в этом нет. Просто надо помнить, какими могут быть последствия.
Наркотический трип от Гармонии, вытекающий слащавой эпидемией из не менее слащавой Пенаконии, Бригелле не нужен.
— Вексели — единственный рычаг давления и шанс воспитать из тебя действительно искусную Недотёпу, а не террористку-смертницу. Хорошо, что ты повеселилась, дав волю эмоциям и подпортив Семье жизнь. Но мы бы не хотели, чтобы ты по глупости умерла.
— После твоих векселей меня тошнит.
— Выпей стакан тёплой воды.
— А с векселем что делать? Тоже выпить? — спрашивает Бригелла, любуясь сияющей картой.
— Можешь попробовать. Говорят, вексели отлиты из чистого золота.
— Наверное, будет сладко.
— Вкусный десерт перед сном.
Бригелла сжимает пальцами переносицу. Шутки шевелят её, взбадривают, трясут из стороны в стороны, вытряхивая из её карманов всё неприятное и мрачное, но от проблем и загнанного стука сердца, отдающегося в ушах, не спасают.
— Не волнуйся. Я не заставлю тебя выполнять что-то выходящее за рамки.
— Только какой будет оплата? У Недотёп больное воображение. Меня несколько лет подряд водили по аукционам, знаешь, и я порой начинаю нервничать, что история повторяется. Только теперь вместо ебучих Ирисов и Мэйвен у меня ты.
— Мы тебя когда-нибудь обижали?
Бригелла замирает. Перебирает дрожащими пальцами рассыпающиеся из-за волнения и беспокойства мысли, внимательно думает.
В том-то и дело, что никогда. Радость — единственный счастливый Путь. Единственный Путь, где Аха может утешить, если его хорошенько попросить. Единственный Путь, где Бригелла обрела семью и отделалась от приносящего сплошную боль прошлого.
Единственный Путь, где никто никогда никого не оставит и не обидит.
— Не считая векселей… вроде бы нет.
— Думай об этом чаще. И не бойся. Просто помни, что иногда риски могут быть такими, что ты не справишься.
— Радость обычно не предусматривает осторожность.
— Осторожность и умение просчитывать ходы — разные вещи. Искорку ни разу не поймали как раз по той причине, что она умеет думать наперёд, одновременно с этим устраивая такой хаос, от которого у нас по коже ползёт дрожь. Это осторожность? Не совсем.
Бригелла прикрывает глаза, горящие от напряжения, и глубоко вздыхает.
Бытие Недотепы так тягостно. Но из-за Джованни она так ничему и не научится и обязательно в ближайшее время подхватит неприятной болячкой новый вексель. А потом он прикажет сделать что-нибудь безумное — во славу Радости! — и Бригелла не откажется, потому что слишком много ему задолжала.
Даже страшно представить, что Джованни, это больное существо, может придумать.
— Я могу попросить тебя больше не следить за мной? Я так ничему не научусь.
Сердце падает в живот и распластывается. Бригелла застывает. По крайней мере, она попыталась расклевать маячок на лапке.
Джованни молчит. За тишиной следует усталый вздох, и Бригелла победно улыбается. Вот так птенцы покидают родовое гнездо. Вот так появляются блудные сыны, хотя Бригелла, скорее, блудная дочь.
Она знает, что ещё слишком юна, чтобы действовать самостоятельно. Едва ли месяц прошёл, как она стала Недотёпой. Бригелла только-только оперилась прекрасными кровавыми перьями, с которых капает вино, вкусила горечь и счастье Радости. Джованни раскроет ладони, выпустит её в свободный полёт, и она с пьяным смехом обязательно вмажется в проблемы.
Но иначе Бригелла не научится. Ей необходимо наступить на мину самостоятельно и почувствовать, каково это, когда ноги рвёт к чертям.
— А потом нам собирать тебя по частям? — предугадывает её мысли Джованни.
— Я не думаю, что до такого дойдёт. Просто дай мне попробовать. Если я провалюсь, значит, моя жизнь снова будет полностью в твоих руках.
Джованни опекает своих Недотёп. У него есть небольшая семья, состоящая из последователей Радости, которым он подарил маски и привлёк к культу вокруг Ахи, и Бригелла — маленькая часть этой семьи. Недотёпы в принципе стоят друг за друга горой, и если кому-то угрожает опасность, Таверна отвечает началом безумного конфликта.
Тяжело жить во вселенной, в которой Недотёпы считаются грязью и мерзостью. Но они не жалуются, а лишь теснее сбиваются в стайки. Только объединившись получится чего-то достичь.
И Бригеллу, как самую младшую в этой семье, опекают с любовью.
— Мы не твои родители. Делай что хочешь. Но два векселя остаются на твоей совести.
— Разумеется! — счастливо восклицает Бригелла и мечтательно вздыхает. — Я тебя не подведу.
— Мы надеемся. Главное, чтобы ты осталась цела.
Бригелла постарается.
— Приходи на Белобог. Фестиваль-турнир в самом разгаре. Здесь Сампо и Уайлдер.
— А сколько вы там пробудете?
— Ещё неделю.
Недотёпы славятся тем, что обожают умирать глупой и абсурдной смертью. Бригелла слышала, что один Недотёпа умер от потери крови, просто засунув ладонь в кухонную мясорубку. И это не потому, что его кто-то заставил — его отговаривали — или он попал в страшный плен и какой-то садист решил над ним поиздеваться.
Говорят, ему было интересно и весело.
