ты можешь меня изолировать,
ты можешь ненавидеть всё это,
ты можешь владеть моим отсутствием веры,
ты можешь владеть всем, что у меня есть.
nine inch nails — closer
Суп пахнет сочным куриным бульоном и картофелем. От глубокой тарелки поднимается запах специй и тепла. У Джованни даже не дрожат ладони, когда он зачерпывает бульон и роняет взгляд на золотистую жирную жидкость. Он любуется тем, как бульон поблёскивает при свете ламп, но никак не может поднять руку выше и поднести надоедливую ложку ко рту. Будто она сделана не из стали, а из метеоритного неподъёмного сплава. Ему нужно поесть. Ему правда нужно поесть. Даже если тошнит, если кусок в горло не лезет, если есть вообще не хочется. Джованни не может вспомнить, когда ел в последний раз. С этой беготнёй из-за фестивалей и эпсилонских проблем ему совсем не до того. Что-то странное происходит у него в голове, а он не может уловить изменения. Больно, неприятно, паршиво, гниёт и ноет, а что именно — непонятно.а если выпить залпом?
мы проглотим?
— …индекс фондовой биржи Эпсилона во второй половине сессии смог выкупить просадку… Джованни со вздохом роняет ложку обратно в суп, и та звонко бьётся о керамику. У него был отличный план, которого он придерживался. Джованни отказался от молочных продуктов, которые раньше помогали с пищеварением, а теперь от одного запаха которых его выворачивает наизнанку. Джованни перестал пить чай, кофе и даже любимое вино, перешёл на тёплую воду — единственное не химозное средство, способное успокоить настырную тошноту. Джованни боится что-то есть, потому что после еды его обязательно скрутит тошнотой в три погибели. В лучшем случае — его вырвет. В худшем — он будет мучиться этой застывшей гадкой тошнотой до момента отхода ко сну. Джованни не может есть, и причина самая детская в своей простоте — нервы. Он надеялся, что по совету своего знакомого сможет выпить бульон — хорошее блюдо, быстро усваивающееся и не напрягающее желудочно-кишечный тракт. Бульон даже пахнет хорошо. Джованни долго готовил его, наслаждаясь процессом. Джованни любит готовку. Но с употреблением пищи всегда проблемы. Просто выпей этот чёртов бульон, Джованни. Возьми тарелку в руки и, проливая на рубашку, вылей себе в горло, проглоти и закуси хлебом. Это займёт меньше минуты. Чуть меньше тридцати секунд. Жалких тридцати секунд. За это время даже акции не успеют оформиться. Один миг. Выпить суп. И всё.для этого придётся глотать.
а там не плавает тухлятина.
что?
он издевается.
— …ближайшая цель покупателей — закрепиться выше трёх тысячи пунктов. Общий фонд КММ сложился слабо негативный. Индекс теряет один процент на фоне слаженных действий эпсилонских синдикатов… Но Джованни не может. Он ведёт ложкой по бульону, перемешивая, всё-таки смиренно вздыхает и сдаётся перед тяжёлой тошнотой, отодвигая тарелку. Новостное вещание с плазменного телевизора прерывается, Джованни откладывает пульт в сторону. Ему нужна передышка. Он с нажимом проводит ладонями по лицу, оттягивая холодную кожу вниз, и затравленно смотрит на пустую чёрную плазму с острыми углами. Во рту чувствуется противный привкус йода, язык сворачивается от горечи. Джованни вообще нельзя жаловаться, ведь ему несказанно повезло в какой-то момент своей жизни выбрать правильную сторону и не только заиметь ярмарку тщеславия в виде трепещущего вечной радостью Эпсилона, а ещё и примкнуть к Таверне. И пусть здесь есть свои недостатки, Джованни на них старается не обращать внимания. У него есть цель, ради которой стоит жить, и есть будущее, ради которого стоит что-то делать. Играть на публику послушного союзника КММ, чтобы затем в тени Эпсилона рушить фондовые биржи и расшатывать вселенскую монополию КММ, очень сложно, пускай и весело. Оттуда и нервы. Радость влечёт за собой тяжёлые последствия. Джованни не понимает биологию. Люди прогрессируют, каждый системный год делают какое-то новое открытие, но до сих пор нуждаются во сне и еде. Никто так и не придумал замену приёму пищи.привет, общество гениев.
может, совершите действительно полезные открытия?
а не очередную херню.
нас тошнит от радости?
не понимает? Джованни не может тошнить от эмоций. Какой из него тогда вообще Недотёпа, если он не может вынести то, чем живёт Аха? Какой-то дурной, неправильный, постоянно блюющий Недотёпа. Ахе должно быть с него несказанно весело.1
Эпсилон способен оглушить и раздавить, если вовремя не вколоть себе антидот и не вспомнить, что бесконечное развлечение не более чем Рай для Недотёп и просто огромный бизнес в свете софитов и блеска восходящих звёзд. Про Эпсилон говорят, что он в стократ хуже Пенаконии: тот же сказочный мир желаний и исполняемых мечтаний — за приятную сумму, конечно, — но если Пенакония промышляет наркотрипом в грёзах, то Эпсилон — в реальности. И это делает Эпсилон аморальнее, жёстче и страшнее. На Пенаконии никто не говорит вслух о темах, запрещённых на светлой стороне нравственности. Всё аккуратно прячут под нежной тканью грёз, укладывают поудобнее, приглаживают, чтобы было ровно и красиво. Срываешь ткань — а там уродство, от которого сердце леденеет. На всех планетах системы Эпсилона чего только не найти, и всё совершенно легально. Здесь нет понятия порядка, и будь заглажен нежностью тот, кто заявит, что эта просторная планетарная система — родина всех Недотёп и любимое место Ахи. Эпсилон — очень странное явление. Хаос, который ещё не развалился. Нет, правда. Либо Аха поддерживает Эпсилон своей незримой ловкой ладонью, либо Джованни что-то упускает из виду. Эпсилон душит Джованни и давит каблуком на горло, прямо на кадык, продавливая его в мягкую гортань. Джованни кажется, что это блёклое ощущение — реальное явление и что Эпсилон обрёл визуальную форму. Джованни бы сразу пристрелил это чудовище. Он поднимает взгляд и видит на неоновых вывесках размером с целый небоскрёб ползущую рекламу. В этих стеклянных вышках, отбрасывающих влажные блики и свет, между кричащими неоновыми вывесками, в незатихающей Радости и пьянстве его мысли теряются. Джованни сам теряется — постепенно, шаг за шагом, чем дальше он идёт по улицам, чем чаще общается с синдикатами Эпсилона, калякая подписи на сделках и контрактах, тем быстрее его мысли убегают от него. Бросают. Предают. И Джованни разлагает
ся.
Со своими мыслями, с прямой осанкой, с ровным дыханием и талантом быстрой и ловкой торговли. Со всем, что есть в нём, Джованни разваливается, не выдерживая крышесносного темпа жизни Эпсилона. В Эпсилоне ни на одной из планет многим ни до кого нет дела. Не считая, конечно, сбившихся в крикливые стайки Недотёп. Упавших не поднимут, а разорвут на кусочки, пока тёплые, и сожрут не закусывая. А тех, кто держится наверху, попытаются сбить и тоже порвать. Всё использовать, всё испортить, всем насладиться, пока живое, тёплое и конвульсирует с биением сердца. Жаркий, необъяснимый хаос. Никто не живёт в Эпсилоне постоянно. Сампо был первым, кто поделился дельными рассуждениями, которые Джованни на свою беду не воспринял всерьёз: какую Радость можно получить от этой гигантской ярмарки тщеславия? «Истинное счастье всегда подразумевает проявление достоинства человечества». Таверна посмеялась над Сампо и назвала его дураком среди дураков. Рекламный блок на неоновой вывеске сменяется на афишу нового фильма с Лесли Дином. Джованни глубоко вдыхает, снова ощущая подступающую к горлу тошноту, и сглатывает горечь. Он так гордится Лесли Дином, просто невозможно сильно гордится. Джованни всегда испытывает бешеную гордость за тех, кого когда-то ставил на ноги и спонсировал и кто теперь покоряет вершины. И от этого тошнит. Джованни не может так больше существовать. Радуется — тошнит. Огорчается — тошнит. Спокоен — тошнит. Джованни готов поверить во что угодно, даже в то, что это испытание от Ахи, который всё никак не может определиться с эманатором, но у него больше нет сил.2
В Таверне, созданной по элвейскому образу и подобию, веселья столько, что Джованни теряется. Он переступает порог гнезда Недотёп, и на секунду дыхание выбивает из груди, а мысли спутываются. Джованни плохо помнит, как оказался здесь. В какой-то момент блуждания по ярким улицам Эпсилона привели его к одной из искрящихся радостью Таверн, он пересёкся с Недотёпами, поголовно его любящих и уважающих, занежился в их восторге — сам Джованни ди Джорджио да Эпсилон их посетил, вот это да! — и оказался утянут в Таверну. А теперь в ладони Джованни бокал с шипящим шампанским, поверхность которого украшена крошечными пузырьками, тесно прижатыми друг к другу и напоминающими блестящую змеиную чешую. Джованни едва успевает убрать бокал в сторону, чтобы лезущие для объятий Недотёпы не пролили на него алкоголь. Он поднимает руку, обнимая кого-то, чувствует, как бокал холодеет. Кто-то подливает шампанское, которое он только-только выпил. Музыка глушит. — Следуя воле Ахи, мы будем веселиться дальше! Следующим на арену выйдет мистер Франс со своей командой телохранителей. Его противником будет Авила. Он и его наёмники очень сильны, и их нельзя недооценивать! — кричит ведущий, а на арене действительно появляются бойцы. Джованни с интересом смотрит в их сторону, но кто-то берёт его длинными, до неприятного прохладными пальцами за подбородок и заставляет отвернуться. А Джованни только хотел сделать ставку. Джованни видит высокого Недотёпу в багровой улыбающейся маске. На его голове громадная кровавая шляпа с острым пером и волнистыми полями. Фрак украшен золотом. Разодетый Недотёпа тянет к нему ладонь, и Джованни с затуманенным Радостью сознанием зачем-то берёт её, поднимает повыше и целует выпирающие сквозь ткань костяшки. Джованни всегда любил Таверны, потому что очень легко в них затеряться.и нет больше нашей
госпожи-тошноты.
— О, Аха! — восклицает Недотёпа со смехом и сладко тянет: — Мне поцеловал ладонь Джованни ди Джорджио да Эпсилон… Я вечность не буду мыть эту руку. Сидящий рядом Недотёпа берёт улыбающуюся маску за руку и завороженно смотрит на тыльную сторону ладони, словно Джованни прикосновением к костяшкам оставил там что-то особенное. К нему присоединяется парочка других, и вот теперь эта поцелованная рука — недотёпское достояние. — Отрежь и заморозь, — советует Джованни. — Обязательно, спасибо за совет! — Я пошутил. — А я нет. — Тогда не здесь, иначе Таверна подорвётся от радости, — просит Джованни, отпивая шампанского. — А что, это будет плохо? — маска расстраивается. — Мне будет грустно. Я сюда только пришёл. — Ах, ну хорошо! Как скажешь. Не сейчас, так потом. Радость пьянит, Радость давит, Радость обнимает и мягко утягивает в сторону. Под кожей бежит тепло, в животе кишки наконец-то развязываются из болезненного слипшегося узла, и Джованни чувствует лёгкость. Он целует Радость, выпивает всё винное веселье, становится на секунду счастливым и в то же время никчёмным. Джованни счастлив. Даже если на другой стороне его поджидает острое горе. Кто же там говорил про то, что у Радости две стороны? Он, к сожалению, прав. — Ещё желающие? Кто готов к семьдесят восемь тысяч двести первому раунду? Шампанское за шампанским, коктейль за коктейлем. Эпсилон целует Джованни в шею, проводит холодной ладонью по спине, распространяя мурашки, и шепчет: добро пожаловать на ярмарку тщеславия, попробуй не упасть в этом хаосе, хватайся за опору и сжимай пальцы до боли, потому что даже тебя, Джованни, здесь никто не пощадит, будь ты хоть трижды магнатом и любимцем Ахи.кусок мяса.
пока ещё горячего.
— Джованни? Ты в порядке? Нет. Джованни нисколечко не в порядке. За Таверной его под светом уличных ламп поджидает, как одержимая фанатка-сталкер — своего кумира, топкая тошнота. Как её прогнать, Джованни не знает. Он залпом выпивает горькое вино, рискуя своим желудком и не особо задумываясь о последствиях, и оборачивается. Рядом с ним за барной стойкой сидит Недотёпа. Джованни бы не обратил внимания, не будь она его старой знакомой: ответил бы улыбкой и пустился во все тяжкие дальше, мучая желудок дальше. Иначе зачем посещать Таверну? Только чтобы забыться в Радости и на короткий промежуток стать счастливым. И вовсе это не плохо. Мир ужасен. Дайте возможность насладиться хотя бы мгновением счастья. — Да. Он видит Сильмавиан, одну из представительниц змеелюдей, роскошную, как в их первую встречу. Вселенная занесла Сильмавиан на жестокий Эпсилон, подкинула Джованни на порог, и из неё он сделал прекрасную Недотёпу, странствующую по Тавернам со своими песнями. Сильмавиан относится к тому уровню, к которому Джованни приписывает Лесли Дина: он вложился в эти акции, подающие огромные надежды, а теперь наслаждается, видя, как у них всё хорошо и они приносят доход — прославляют доброе имя Джованни и покрывают белизной его репутацию. По этой причине у Джованни знакомых больше, чем всё население Эпсилона, и по всей вселенной тянутся связи. Однако Джованни ведь ничего, по сути, не сделал. Он просто спонсор. Просто совершил правильные вложения. Джованни нравится думать о том, какую власть в их мире имеют деньги. — Я бы так не сказала, — оценивает его вид Сильмавиан, подперев узкий подбородок ладонью и уставившись на опьяневшего Джованни. Щёчные щели, тянущиеся от тонких губ, становятся чуть глубже. Сильмавиан улыбается, и Джованни на мгновение замечает мелькнувшую пару ядовитых клыков. — Когда ты пьёшь, это означает, что всё плохо. — А чем тогда заниматься в Таверне, если не пить? — улыбается Джованни, роняя взгляд на пустой бокал Сильмавиан в обхвате тонких пальцев. — И ты тоже пьёшь. — Ты не любишь напиваться, Джованни, — вздыхает Сильмавиан, — а если и пьёшь, то совсем немного. Бледное худое лицо с большими сиреневыми змеиными глазами обрамлено густыми чёрными волосами. С их последней встречи Сильмавиан изменилась. Стала не только краше, но и внимательнее к деталям. Или Джованни так кажется. В его жизни не было того, кто бы безжалостно видел его насквозь и раскусывал любую его ложь. — Прижала меня к стене. Поздравляю, — с улыбкой выдыхает Джованни, откидываясь на высокую спинку барного стула. — Спасибо. Сегодня какая-то очень странная ночь. Видишь того Недотёпу в багровой шляпе? Джованни оборачивается через плечо, следя за взглядом Сильмавиан. Поджав сладкие от шампанского губы, он рассудительно кивает. — Я поцеловал ему ладонь. — Зачем?.. — удивляется Сильмавиан, хмурясь с улыбкой. Голос у неё бархатный, тихий, но на фоне общего веселья и ритмичной музыки хорошо слышен. — Сам не знаю. А что с ним не так? — спрашивает Джованни, подливая в бокал шампанского. — До его прихода было весело. После его прихода все словно с ума посходили. Я бы предположила, что перед нами эманатор Ахи — настолько глубоко Таверна погрузилась в безумие. — Это же неплохо. — Ты так думаешь? Сильмавиан до сих пор, даже спустя несколько месяцев разлуки, любит его. А он любит её, насколько может любить Недотёпа, всецело преданный Ахе и посвящающий жизнь Радости. Слишком глубоко эта змея въелась в его душу, свернулась клубком на ноющем сердце и отравила. Рядом с ней Джованни начинает чувствовать себя нужным и по-настоящему ценным. Сильмавиан знает такие детали о нём, которые он сам частенько забывает. Джованни старается избегать тех мест, где водится Сильмавиан. Старается не смотреть на неё лишний раз, когда на рекламных щитах показывают повторы её фееричных огненных концертов, похожих на настоящее шоу. Старается не думать о том, что больше девяноста процентов её песен не нравятся, и можно даже написать целый топ от «самой ужасной» до «самой безвкусной» песни. Джованни вообще не нравится современное искусство. Сильмавиан, писклявая Робин, бэнд испепеляющего грома — ничего особого из новинок ему не нравится, хотя все они разные. Робин поёт о счастье и глупой надежде. Сильмавиан поёт о жестоких, запрещённых темах, порицаемых обществом, с налётом здорового феминизма и какой-то ненависти, что бодрит публику. Испепеляющий гром ломает слух оглушительным роком и металлом, собирая такой ажиотаж на концертах, что после них часто остаются жертвы. А Джованни ничего из этого не нравится. Он привык рассматривать искусство как метод заработка, а если его спросить, что ему по душе, то он вряд ли ответит. И в своё время Сильмавиан это часто задевало. Одна из причин, почему они перестали — пытаются перестать — контактировать. С Уайлдером сломать всё получилось значительно проще. — Радость хороша в любом проявлении. — Скажи это Искорке, — улыбается Сильмавиан и пододвигает пустой бокал. Джованни отводит взгляд от глубокого декольте чёрного платья и морщится. — Только давай не будем вспоминать Искорку, — просит он заплетающимся языком и берёт бутылку шампанского. — Лучше расскажи мне что-нибудь приятное, я несколько месяцев тебя не видел. — Ничего примечательного, ты же знаешь. Была в Таверне на Хеллеме, встретилась с Сампо на Ярило, потом заглянула домой… С тобой было веселее. Джованни не хочет заострять на этом внимание.с нами веселее.
с нами веселее.
с нами веселее с нами веселее с нами веселее.
У Сильмавиан текучий, свойственный только женским особям змеелюдей голос. Он способен увлечь, и Джованни не раз становился жертвой плотских соблазнов. Однажды он в шутку сказал, что Сильмавиан — альтер-эго Робин. Сильмавиан на это сравнение обиделась. Если Робин своими детскими песнями даёт сладко-карамельное удовольствие от Гармонии, вплетая её в свою музыку — забавно, что без Гармонии песни Робин не будут собирать такого отклика, — то Сильмавиан действует похоже, но с усилением. Вместо лёгкого, нежного удовольствия Сильмавиан давит жаром и туманит рассудок. Многие женские особи змеелюдей похожи на сирен или русалок, ублажающих своими голосами и утягивающих на дно желаний. Сколько о них жутких слухов ползает? Одни то пожирают людей, охотясь на них и соблазняя пением, другие используют для размножения, третьи просто издеваются. Страшно и весело. Джованни ушёл от Сильмавиан, потому что не разобрался в себе. Где заканчивается сладкий, бархатный голос, вызывающий искусственное влечение, и начинается настоящее возбуждение? Где граница между похотью и любовью? И заслуживает ли он вообще эту любовь? Видимо, нет. — Я польщён. Джованни наклоняет горлышко бутылки к хрустальному бокалу. От опьянения он слегка теряется в пространстве, и горлышко звонко стукается. Сильмавиан улыбается, поднимая глубокий взгляд со суженными змеиными зрачками. Едва заметная перламутровая чешуя на её скулах, украшающая гладкое лицо, поблёскивает. — И дай угадаю: ты всё так и убиваешь себя? Сходи к гастроэнтерологу, Джованни. А лучше к психологу. — Чтобы психолог потом на наших глазах повесился от того, что мы ему расскажем? — нервно усмехается Джованни. Шампанское с шипением льётся в бокал. Мысли путаются, сознание отравлено Радостью и медовым голосом Сильмавиан, он не контролирует себя. — А у тебя всё такие же игривые идеи. — От тебя заразилась. Встреча бывших, которые замечательно провели время вместе и тихо, безо всяких ссор разошлись. Этот вечер всё больше и больше удивляет Джованни. Шампанское он всё-таки переливает. Пена, брызгая на ладонь, подступает к краям бокала и уже норовит стечь. — О чёрт… сегодня действительно странный день, — шепчет Джованни, хватает салфетку с подставки, но замирает, уставившись на Сильмавиан. Сильмавиан, обхватив его запястье холодными пальцами, бархатными из-за длинных перчаток, поднимает бокал и приникает к ободку тонкими губами, отпивая шампанское, пока то не перелилось. Джованни медленно опускает багровую салфетку обратно. Сильмавиан легко давит на его ладонь, заставляя наклонить бокал, отпивает прямо у него с рук и выпрямляется. Она облизывается, улыбаясь, и Джованни заторможено ставит бокал на барную стойку. У неё блестят глаза, а губы от шампанского влажные. Говорили, что встречаться с бывшими нельзя, да? А Джованни Недотёпа. Как и Сильмавиан. В их концепции делать глупости. Снова, снова и снова, даже если это будут одни и те же грабли и это вряд ли закончится чем-то хорошим. — Как дела на фондовой бирже? — спрашивает Сильмавиан как ни в чем не бывало, а Джованни слышит только её голос. Меркнет шум Таверны, меркнет её музыка. — Позиции КММ сместились на один процент, — отвечает Джованни, не отводя взгляда от змеиных глаз. — Ты хорошо поработал. Наверное, Сильмавиан сладко. Мысли сладко переворачиваются и падают на бок, лениво сопя. Рассудок немеет, засыпает, усыплённый алкоголем, и даже двигается Джованни с каким-то трудом и слишком медленно, когда Сильмавиан кладёт ладонь на его щёку и гладит, а он пытается поднять руку. Словно время замедлилось. Остановилось. Перестало течь и звенеть Радостью. Оказывается, он уже берётся за запястье Сильмавиан и смотрит в сощуренные от удовольствия глаза, позволяя придвинуться и обвиться вокруг рассудка сладким голосом, окончательно придушивая: — Отложи хотя бы кусочек этой ночи для меня. Джованни отвечает поцелуем. Он первым притягивает Сильмавиан к себе, прижимается к сладковатым из-за шампанского губам, целует без лишних слов, обхватывая лицо ладонями, и чувствует, что всё в этом мире окончательно смазывается.споёшь для нас?
Бывших нужно обходить стороной. А Джованни и Сильмавиан даже не думают следовать этому совету. Какая разница, если им обоим хорошо? Джованни верит в то, что весь этот абсурд — испытание от Ахи, который всё никак не может определиться с эманатором, но у него уже ни на что нет сил.