Межзвёздные деликатесы

Цепи на шее и руках ужасно натерли кожу, даже сквозь плотные ткани изящного костюма. Деньги и влияние клана Дубов не смогли облегчить его узы. Гончим, этим диким шавкам правопорядка, плевать, кто ты, если ты преступник. Воскресенье всегда недолюбливал эту наглую свору шелудивых псин за их резкие методы. Никакой дипломатии в их клане точно нет. Заключённый то и дело хмурился и шипел, когда конечности затекали и их приходилось разминать через боль. Крепкие оковы железными змеями обвили его конечности и вгрызлись в каменный трон особо опасного подозреваемого. Чтобы двигаться в них приходилось почти рвать мышцы от напряжения. Ссадины кровоточили и ширились, как и позор юноши. Гончие не забывали напоминать ему о содеянном грехе. Вчера, или невесть когда, ведь никто не давал ему часов, парень, натужно хрустя шейными позвонками, с трудом смог слегка наклонить голову и скосить взгляд на лодыжку. Рана там уже начала гноиться, но болела пока не сильнее других. Красное горячее пятно ползло по ноге молодого мужчины, желая сожрать его инфекцией. Он говорил о ней. Никто так и не прислал доктора. Воскресенье прикрыл глаза, хотя это и не имело смысла в полной темноте его узилища. Где же Зарянка? Что она будет делать теперь? И, главное, сможет ли понять его? Кулаки парня сжались. Его, сильнее чем цепи, сковала обида. Он хочет счастья для пенаконийцев и сестры, чтобы они жили, не зная бед. Люди достаточно настрадались. Болезни, смерть, нищета, уничтожение целых миров. Добровольно променять долгое блаженство на тяготы... Большей глупости сложно придумать. Особенно, когда эту глупость усердно толкает его родная сестра. Однажды он уже чуть не потерял ее, а теперь... Вряд-ли она вернётся. Только из жалости. Их пути слишком разошлись. Галовианец не заметил, как по его, обычно невозмутимому белому лицу потекли слезы. Он понял, что остался один средь мириад звезд и людей. Шипение пневматических замков двери разбудило его. В глаза, привыкшие к темноте и тусклому фиолетовому свету энергокабелей в цепях, ударил коридорный свет. Воскресенье сожмурился. - Отдыхаешь, пархатый? - один из надзирателей похлопал его по щеке, приводя в чувство. Рядом стояла женщина с крестом на рукаве формы. В ее руках блестела кюретка со скальпелем и мотком бинтов. Парень, разлепив тяжелые веки, сперва заметил ее. Наконец решили подлатать. Пенакония, пусть и тюрьма, но не пыточная камера. При жизни Воскресенья здесь никого не казнили даже за убийства. - Спасибо за оказанное содействие, - крылатый снисходительно улыбнулся и напомнил, - левая нога. - Нога? - вертухай рассмеялся, а врач безразлично поглядела на конечность узника, - ах да, ты говорил. Скоро твоя куриная лапа будет заботить меньше всего. Можешь начинать. Обезбола не нужно, мясо пропитает. - Как любезно с вашей стороны, - внутри у Воскресенья промелькнул животных страх. Он понял, как именно его собрались лечить. Жестоко и бесчеловечно. - Хорошо. Голову ему зафиксируйте, пожалуйста. Гончий кивнул и перехватил голову заключенного прочным жгутом на лбу и подбородке и закрепил сзади. Пока женщина надевала латексные перчатки и готовила инструменты, надзиратель что-то нажал на пульте на стене и камера наполнилась ярким холодным светом. Подготовив все, мужчина подошел к Воскресенью и приблизил свою устрашающую морду к нему. Парень даже почувствовал запах из его рта. - Запомни мое лицо, бройлер. Ты предал Гармонию, предал даже свою сестру. И ты это за это ответишь. Врач отпихнула его и сама, склонившись, внимательно осмотрела парня. Тот уж было хотел сказать, что голова у него в порядке, но женщина оттянула ему оба века и вонзила острый скальпель в глазницу. Ледяная плоть двигалась и резала нежные ткани, аккуратно отделяя глазное яблоко. Воскресенье сначала не понял, что она сделала, но боль, самая жесткая в его жизни, быстро затмила все. Парень заорал во всю глотку и лихорадочно застрясся, пытаясь вырваться. Он драл руки и ноги в кровь, срывал корки с подзаживших ран, ломал ногти о кресло и истошно вопил. На лацканы пиджака обильно текла густая кровь вперемешку со слезами из второго глаза. Как только врач перерезала нерв и вытащила целый шар с жёлтым зрачком, она чуть повернула голову бьющегося в агонии парня к себе и принялась за второй. Ее пациент бился в муках и захлебывался хрипом, пока его организм не позволил крылатому отключиться и уйти от жуткой боли в тревожный сон. Когда бедолага-заключенный просыпался, он даже не понял, почему нет тусклого света оков. Но нестерпимое жжение в пустых глазницах быстро вернуло ему память и осязание. Он протяжно застонал. Застывшую черными полосами кровь на его щеках убрали после операции, заодно перевязав и обработав все другие раны. Кроме пустых, будто затянутых шкуркой от черной смородины, дыр на лице больше ничего не болело. Цепей на запястьях и лодыжках тоже не было. Воскресенье сжался в креветку и обхватил себя истерзанными руками. А потом к нему опять пришли. Видеть, кто именно, он уже не мог, но, сквозь боль и ужас, в отчаянии просипел: -... Я сознаюсь. Во всем. Только убейте уже. - Обязательно, но не сейчас. Ешь, - в приоткрытый рот с сухими, покрытыми трещинами, сунули что-то очень вкусное и воздушное. Воскресенье не понял, что именно, хоть и перепробовал почти все пенаконийские блюда. Сладкое и жирное одновременно, приятное и обволакивающее. Парень стал жадно глотать суфле (или что это было) и никак не мог насытиться. За последнее время он и так потерял в весе на казенных харчах, но после пережитого кошмара мозг стал очень жадным до сахара. Сладкий десерт на время помог отвлечься от боли и безысходности, и Воскресенье на миг поверил в свое будущее. Гончие просто так не стали бы кормить его как вельможу. Это Зарянка. Дочь Гармонии не забыла нерадивого братца. Он ел и ел, даже больше, чем спал. Аттракцион невиданной щедрости полицаев только набирал обороты: парень покорно поглощал всё предложенное, набивая живот до тошноты. Даже когда его после очередного пира вырвало так сильно, что полужидкий завтрак запачкал пол и попал в еще больную глазницу, его не избили, как раньше, а дали съесть ещё. Всевозможные лакомства и обычная для Пенаконии еда стала отдушиной, радостью и надеждой; суп из попкорна с "Усладой" в какой-то момент сравнялся с наследием Часовщика в воспаленном мозге. И парню уже стало плевать на и без того нелицеприятную внешность: он стремительно набирал килограммы, живот и груди его набухали, а щеки при улыбке уже могли наезжать на глазницы. Последняя надежда растаяла и ушла в глубины кишечника с очередным суфле из рыбы, когда надзиратель едко шепнул ему: - Госпожи Зарянки здесь никогда не было. И после до одури горькой и болезненной правды Воскресенье уже стало плевать. Единственное, чего ему хотелось - быстрой смерти. Но официальный приговор ему не выносили, допросов не устраивали и вели себя так, будто он просто обитатель одиночной камеры и никто не вырезал ему глаза и не кормил до блевотины. Однажды его мучители опять пришли, но уже без еды. Парень, доведенный до полного отчаяния, орал и скалился на них, грозил сестрой и Яшмой, былыми связями и бог знает чем еще, понимая, что это жалкий, как он сам сейчас, блеф, и поток ядреной ненависти. Его, безо всяких объяснений и комментариев, остегнули от стены и оттащили куда-то в глубины тюрьмы. Воскресенье уже не сопротивлялся физически и только голосил. Отвели, как оказалось, не на электрический стул, а в тюремный душ. Раньше крылатый бы брезгливо ушел из подобного рода комнаты, но, из-за долгого отсутствия всяких гигиенических процедур, теперь он был в восторге и охотно подставлялся под горячие струи, прикрывая раны руками. Кровь, грязь и кожное сало стекали грязными струями, тело очищались и отчасти даже возвращало привлекательный вид. Из душа его, даже не дав одеться, нагим повели в жутко холодное помещение, с вымощенным керамической плиткой полом, и опустили в гигантский стеклянный контейнер. Воскресенье однажды видел такие на Сяньчжоу, в подобных колбах долгожители и лисы растили свои странные живые корабли. Жидкость обожгла увечья, и ее запах парень сразу узнал: это арманьяк. Он схватился за голову, не понимая, что вообще происходит, и поднял слепое лицо вверх. Крышка новой стеклянной тюрьмы была уже закрыта. Пленник долбился в ее прозрачные стены изо всех сил, пинал и разбивал кулаки. Особо прочное стекло с титановым армированием не поддалось, а вот воздуха стало значительно меньше. После неравной битвы галовианец попытался выровнять дыхание, чтобы сохранить стремительно кончающийся кислород. Алкогольная жижа мариновала его молодое тело, открывала полузажившие раны. Остатки сознания побуждали пытаться, что-то делать, вырваться, но уставший парень тихо всхлипывал и вспоминал сестру, пока арманьяк не поглотил его полностью. - Госпожа Яшма, прошу: ортолан по-пенаконийски, - шеф-повар в забавном белом колпаке хлопнул в ладоши и группа официантов внести огромное, в человеческий рост, блюдо, на котором лежал идеально ощипанный и зажаренный труп Воскресенья, - приятного аппетита, вот ваша салфетка. - Благодарю, я в вас не сомневаюсь, - почтенная госпожа из КММ пленительно улыбнулась, вызвав румянец на щеках повара, и, надев салфетку на голову, осторожно отрезала большой палец с ноги бывшего союзника и с хрустом откусила часть хорошо замаринованной нежной плоти. - Мои комплименты вашему кулинарному мастерству.