***
Из омута моих беспокойных мыслей меня выдернула негромкая возня у входа, а следом в землянку проникла Кая, запуская внутрь тусклый оранжеватый свет. Заметив мою сгорбившийся фигуру, она испуганно вздрогнула. — Блять, Джия, кто же так делает? — сконфуженно возмутилась девушка. — Делает как? — даже не взглянув на нее, я встала с кровати и принялась вытаскивать из-под кровати увесистый ларь с выходной для вылазок в город одеждой. — Сидит в темноте как призрак и молчит. Жуть, — брезгливо парировало в спину Кая и я услышала, как она плюхнулась на свою кровать. — Зажгла бы лампу. Рано утром тут все равно никто не шарахается. — Никто кроме тебя, — осуждающе хмыкнула я и достала из ларя льняную светлую рубаху с большими нагрудными карманами, кожаный корсет на шнуровке и объемные широкие штаны, должно быть сделанные из грубого сукна лет пять назад на ткацкой фабрике с Стриклэнде. Заметив мой запрещенный распотрошенный гардероб, Кая ойкнула от удивления. — Ты уходишь? Я села на кровати и принялась снимать с себя серовато-синюю холстинную робу, больше похожую на рваные ленты, обмотанные вокруг тела. Когда-то это рванье выглядело презентабельно: блуза выгодно облегала конституцию тела, а узкие штаны подручно заправлялись в высокие кожаные сапоги. Время взяло свое и теперь моя форма походила на поношенные тряпки, в которых я бы выглядела слишком приметно даже в густнонаселенном Стриклэнде. Никто не должен видеть повстанцев в городе, поэтому у каждого участника отряда имелся подобный маскировочный образ. Так, на всякий случай. — Да, нужно прогуляться, — нехотя ответила я, не выдержав ее пытливого взгляда. — Поручение от Хонджуна? — заискивающе спросила Кая. — А он тебе разве не рассказывает? — озадаченно переспросила я. Я блефовала, зная, что предводитель никогда не делится с любовницами ничем, кроме своего члена. Просто захотелось лишний раз указать этой любопытной девчонке на ее место. При виде ее оскорбленного лица настроение у меня значительно улучшилось. Я встала с кровати, стянула потрепанную блузу и скоро юркнуло в свободную холодную рубаху. В нос ударил стойкий запах залежалых вещей. Давненько я не выбиралась в Стриклэнд. Кая быстро взяла себя в руки и безучастно продолжила. — Да, пожалуй, ты права. Разговаривать мне сегодня было некогда, — заговорчески протянула девушка и облизнула оскаленный рот. — Но в следующий раз обязательно вытяну из Хонджунчика все ваши отрядные секретики. Я едва не прыснула от смеха и поспешно опустила голову, зашнуровывая корсет на животе. Сковывающая одежда не приносила мне радости, но городские модницы частенько носили что-то подобное: облегающее, провокационное, подчеркивающее талию. Как по мне, такой аксессуар выглядел нелепо, но ради безопасности моей несанкционированной вылазки придется пожертвовать удобной одеждой и оставить поношенный черный плащ дома. — Когда мужчина не разрешает тебе разговаривать, обычно это означает, что он тебя не уважает. Или считает глупой, поэтому старается поскорее заткнуть тебе рот. Подумай между делом, — я затягиваю шнурок на корсете и, подняв голову, многозначительно ей подмигиваю. Кая плотно сжимает губы и чуть качает рыжей копной волос. — Ну, конечно, Джия, — ядовито мурлыкает Кая в ответ и по ее озлобленному взгляду я понимаю, что мои слова не хило ее так задели. — Дорогая, раз уж ты собираешься в Стриклэнд — захвати там для меня парочку приличных вещей. На мои лохмотья смотреть страшно. Ты же знаешь, я в долгу не останусь, — в миг подобрев, она садится на кровати и смотрит на меня округлившимися просящими глазами. Что ж, мои действия были слишким предсказуемы и тут я позорно просчиталась — гражданскую одежду мы надевали только для вылазок в город и без весомой на то причины повстанцы никогда не расхаживали по лагерю в подобном обличии. Может, зря я считала Каю дурой. Я поспешно спрятала бледные и костлявые ноги в широкие штаны — при виде своих тонких исхудавших ног, усеянных мелкими ссадинами и синяками, меня одолевала вопиющая несправедливость этого мира, по умолчанию иерархично разделенного на подчиняющих и подчиняющихся. Ни одна молодая девушка не заслуживала скитаний в Пустошах, как и не заслуживала жизни в Стриклэнде, овеянной страхом ожидания и риском стать халазийской леди для утех. Сейчас я была едва не отличима от горожанки. Подобное перевоплощение каждый раз вызвало тошноту и нестерпимую тревогу — любой визит в город был волнителен и опасен. Чужая личина буквально пожирала меня изнутри; она претила и шептала, что я слабая и уязвимая добыча; она отравляла мой свободолюбивый дух и уверяла, что каждый уголок Чумных Земель, будь то Пустоши, Стриклэнд или неприступная Гора Мучеников, нельзя небезопасен до тех пор, пока правит Халазия во главе с молодым незнающим милосердия и сострадания Лордом. — Я обязательно что-нибудь тебе подыщу, если успею, — равнодушно даю ей обещание в ответ и, натянув высокие кожаные сапоги, направляюсь к двери, которая, черт возьми, снова приоткрыта. Я раздраженно вздыхаю, но игнорирую наболевший вопрос. — Да уж, Джия, — слышу задумчивый голос Каи и инстинктивно оборачиваюсь назад. — В таком прикиде ты бы запросто сошла за свою. Мирская жизнь тебе к лицу, — ее слова звучат непривычно ревностно. — Не думаю, что смогла бы жить в мире, где от человека во мне видят только тело или ценный ресурс, — холодно отвечаю я и напоследок расчесываю деревянным гребнем спутавшиеся за ночь волосы. — Как знаешь. Мордашка у тебя то что надо. Может, ты бы и сгодилась для жизни в Халазии. Всяко лучше, чем таскаться по Пустошам с кучкой обезумевших мужчин среди мертвых дюн. При упоминании проклятого города внутри закипает затаенный гнев. Я бросаю гребень на покосившуюся засаленную столешницу и больно стискиваю кулаки. — Достаточно мне разговоров о Халазии. И уж тем более упоминаний о том, какая славная из меня выйдет халазийская наложница. Я лучше погибну с кучкой обезумевших мужчин. И погибну свободной. Хватит с меня этого гнусного сватовства. Больше не возвращайся к этому разговору, Кая, — твердо и грубо отчеканивая каждое слово, я отворачиваюсь от изумленного лица Каи и решительно направляясь к выходу. — Эй, полегче, Джия. Никто же не выдает тебя за халазийца, — наигранно оправдывается Кая, но мне плевать на все, что она захочет еще сказать. Ее нелепый фарс только задерживает меня. Я резко распахиваю дверь и утренняя прохлада бодряще опаляет мое лицо. В лагере не души. Предрассветный сумрак несмело пробирается по потресканной от засухи земле и туманной дымкой стелется по россыпи мелкой гальки под ногами. — А еще ты бы умылась. У тебя в чем-то испачканы щеки. В Стриклэнде не любят грязнуль, — негромко вторит вслед Кая, когда я с характерной небрежностью закрываю за собой дверь. — Вот же сука, — шепотом выругалась я и крадучись зашагала к выходу из лагеря. Нежелательный шум привлечет лишние вопросы. Мне это не к чему, учитывая тот скромный факт, что разрешение на вылазку в Стриклэнд дал мне не Ким Хонджун, а я, собственной персоной. Я бесшумно миную дом Юнхо и пересиливаю предательское желание зайти внутрь его покатого холма. Или позвать его с собой. Ю-ю всегда злится, когда я тайно выбираюсь в город. В конце концов, сейчас нигде не безопасно, а подвергать его риску я не посмею. Вчера вечером я уже расстроила его, а потому будет лучше, если Юнхо не узнает о моем негласном походе. Все что мне нужно, чтобы добраться до Стриклэнда — миновать потайной лаз через пещеру в Горе Мучеников, выйти возле угрюмых зарослей папоротника, обогнуть заросшие мхом и осокой топи и незамеченной пробраться в город. Привычное для меня дело. Управлюсь за пару часов и по возвращению в лагерь первым делом разбужу Юнхо на завтрак. Убедив себя, что действую правильно, я проскальзываю между невысокими холмами и знакомой тропой иду к подножию горы. Вдали возвышается Гора Мучеников, угрожающе чернея на озаренном Халазией горизонте. Стриклэнд и Халазию уже объял ясный рассвет, но в Пустошах по-прежнему властвует сумрак. Словно небо затянули грозовые тучи и вот-вот пойдет дождь — так пасмурно здесь было всегда. Меня бьет мелкая дрожь от предвкушения предстоящей встречи — в последний раз я видела сестру больше трех месяцев назад. О моей сестре двойняшке Лии не знал никто. Даже Юнхо. И что-то мне подсказывало, что меньше всего Ю-ю обрадуется этой обнародованной тайне. Когда-нибудь я расскажу ему, но точно не сегодня.ГЛАВА II. Хроники мятежных душ
18 июня 2024 г. в 07:32
Примечания:
На сей раз, мой дорогой читатель, мы погрузимся в тревожащие Джию воспоминания и, наконец, узнаем, чем славится (или не славится) отряд Сопротивления. Приятного прочтения!
Каждое мое утро могло бы начинаться с едва окрепших лучей восходящего солнца, вероломно пробивающихся в мою комнату и освещающих мою крохотную спаленку. С восходом Халазии жители Стриклэнда озабоченно бы шныряли под окнами небольших тесных домиков и проводили бы свой день в томительном ожидании очередного визита столичной армии. Этот бесконечный кошмар мы бы нарекли спасением, а судьбы сотен заглубленных товарищей, избранных для переправы в Халазию, блаженной миссией для каждого из нас. Я добровольно отреклась от этого мира, предпочтя ему новый, сомнительный, опасный, а с недавних пор крайне ненавистный.
Теперь каждое мое утро ничем не отличалось от предыдущего. В сумрачной холодной комнате, хитро обустроенной в невысоком холме по подобию жилища Юнхо, всегда было темно, а пробивающийся из-под неплотно прикрытой двери тусклый свет оповещал меня о начале нового дня. Вновь заметив его и сейчас, я раздраженно вздохнула — Кая, девушка-повстанка, с которой мне довелось делить комнату, впопыхах улизнула поутру и не закрыла за собой дверь. Должно быть, ее снова вызвал Хонджун и Кая, в последнее время всерьез раздражающая меня своим безответственным отношением к правилам совместного проживания, теперь охотно отправилась делить с ним постель. Хонджун стал спать с ней с тех самых пор, как Кая, чья жизнь в Стриклэнде мало походила на добрую сказку, присоединилась к отряду Сопротивления более полугода назад. Решение Хонджуна подселить ее ко мне, на первый взгляд, было крайне немотивированным и откровенно нарушающим мои и без того зыбкие личные границы. Я протестовала и возмущалась. Юнхо меня, разумеется, поддерживал, но и не меньше надо мной подтрунивал, воображая, о каких пикантных подробностях мне поведает эта чужеземная девчонка. Хонджун, со свойственным ему талантом никого не слушать, не внимал моему сопротивлению и на этот раз. А вскоре, когда об их связи проболталась сама Кая, я поняла, почему именно ко мне Хонджун распределил эту наглую и хитрую особу — я на дух не переносила сплетни, даже если сплетни не были вымыслом. Он знал, что я не стану попусту болтать. Так, втайне недолюбливая эту рыжеволосую ехидну и откровенно выступая против лидера Сопротивления, я была оригинально наказана за свой строптивый нрав.
Приглядевшись к полумраку комнаты, я села на кровати и болезненно потянулась: кровати, сколоченные из добытых в заброшенных деревнях досок и застеленные жесткими матрасами, были настоящей роскошью в Пустошах и сущей нищетой в том же Стриклэнде. От такого лежбища болела спина, ныли бока и жутко затекала поясница, а попытки разогнуться после сна превращались в мученическое покряхтывание и постанывание. На деле, цена за свободу от неизбежного подчинения халазийцам была ничтожна, а потому повстанцы предпочитали спать на жесткой постели и не жалеть о скитальческой жизни, которая, хоть и на время, но делала их людьми.
Замерев в сидячей позе, я снова погрузилась в свои мысли. Утром я всегда много думала и, пожалуй, в этом была моя главная проблема — уж слишком худо заканчивали бунтари и борцы за справедливость. Мое неповиновение было с лихвой оправдано недальновидностью и откровенным идиотизмом моего же народа. Тяжело смотреть на общество, которое запуталось, но еще хуже наблюдать за ожесточенными деяниями лидера, который намеренно ведет свой народ к гибели.
Причина моего встревоженного поведения, случайной жертвой которого накануне стал Юнхо, крылась в очевидных и неумолимых вещах — меня раздражало то, что люди, выживающие в Пустошах вместе со мной, смотрели сквозь пальцы на кровожадную политику Хонджуна. Дух борьбы, некогда объединивший всех мятежников Стриклэнда в свободный народ, уступил место жестоким бесчинствам, пример которых задавал сам предводитель. Мой маниакальный страх был оправдан — повстанцы стали спокойно относиться к насилию, совершаемому Хонджуном, а халазийцы, так похожие на него, продолжали вызывать у них отвращение. Теперь стало ясно, что Хонджун никогда не был способен на диалог, а потому перешел к насилию, как с самой доходчивой и доступной мере мщения и долгожданного возмездия. Наша борьба с Халазией всегда подразумевала кровопролитие, но кровопролитие оправданное, способное защитить нас от опасности, а не совершаемое ради публичной казни и гнусного издевательства над едва остывшими телами. Тогда Хонджун, презрительно кривясь, нарек меня святошей и неженкой, которой нет места в отряде, когда в очередной раз я не вынесла его жалкого угодничества перед нашими людьми и указала на все его лидерские недостатки и несовершенства управления прямо на глазах у изумленной моей наглостью толпы.
Вместо того, чтобы не уподобляться столице, беспрестанно разменивая беспорядочные убийства халазийцев на ответные удары по жителям Стриклэнда, он не уменьшал зло, а приумножал его. Насилие только распаляло ненависть халазийцев и приводило к еще большим потерям в городе. За каждого пойманного и выпотрошенного Хондужном халазийского солдата, Лорд приказывал забирать из Стриклэнда несколько половозрелых девушек для удовлетворения и увеличения халазийской армии, пару бездомных бедолаг для жертвоприношения Солнцу и десяток рослых мужчин, способных усилить военную мощь столицы. Мир перевернулся с ног на голову: Халазия беспристрастно порабощала народ, проливая кровь только в случае вооруженного сопротивления, а Хонджун разливал целые реки, то и дело вынуждая Стриклэнд не только ненавидеть нас, но и желать нам полного уничтожения.
Далекие от столицы Пустоши оберегала вечная темнота и территориальная недоступность — Гора Мучеников оставалась непокоренной Лордом и гарантировала отряду Сопротивления временное спасение, в надежности которого я теперь сильно сомневалась. Каждое безнаказанное насилие настигнет не менее безжалостное возмездие, носящее имя Халазия. Или Джанго.
Поэтому я негодовала, бесилась и покорно страдала, понимая, что трагедия, случившаяся с первым отрядом Сопротивления два десятилетия назад, может повториться вновь, не прекрати Хонджун осыпать Гору Мучеников десятками обезображенных халазийских тел.
О событиях того кровавого дня мне поведала моя покойная тетушка. От нее я узнала, что мои родители, а также родители Юнхо, отец Сана и дядя Хонджуна были публично казнены на главной площади Стриклэнда халазийской армией. Первый отряд повстанцев был немногочислен, но отважен и жесток, во многом похожим на своего нынешнего потомка. Не желая мириться с гнетом столицы, они собрали людей на площади, призывая тех к борьбе, которая уничтожит всех халазийцев до единого. Воодушевленные их смелостью мирные жители взялись за самодельные оружия и дали отпор очередной кампании халазийцев, пришедших за человеческими душами для жертвоприношения. Люди обрели надежду, обрели ее только на миг. Беспощадная армия Лорда вернулась в город и вознамерилась убить каждого, кто когда-либо был причастен к повстанческому отряду. В тот день большая часть повстанцев была уничтожена, мятежное движение подавлено, а немногие из выживших покинули город, гонимые ненавистью жителей Стриклэнда и преследуемые халазийскими воинами. Стремясь спасти свой народ, отряд Сопротивления обрек его на гибель.
С тех пор Пустоши стали их домом, моим домом. Живя на территории, далекой от Халазии, мы обрели спасительный дом среди вечного сумрака. Когда-то давно эти земли были заселены многолюдными деревнями, павшими от рук жестокого правителя Халазии — Интака — предка ныне живущих халазийцев, из-за ужасных деяний которого, как гласит легенда, и была проклята Халазия, а вместе с ней и прилегающие к столице земли. Повстанцы кочевали, воевали, прятались и снова кочевали, но не прекращали верить в справедливость и в победу в этой войне. Они охотно принимали в свои ряды подобных себе городских отступников, так и не сумевших жить в осажденном Стриклэнде, строили землянки, сокрытые от глаз простых обывателей и видели в этом собственный свет, который дарил им безусловное счастье.
Была ли счастлива я? Была. Ненавидела ли я существующий в отряде режим? Ненавидела. Хонджун, подобно легендарному Интаку, возомнил себя жестоким вершителем судеб, вот только вместо многочисленной несокрушимой армии в его распоряжении была сотня солдат-самоучек, орудия ближнего боя и неприветливые Пустоши, до которых пока не было дела ни городу, ни Халазии.
Юнхо настаивал на том, чтобы я прикусила язык и не попадалась Хонджуну на глаза. Я понимала его растущее беспокойство, но не могла смиренно соглашаться с очередными безумствами предводителя. Юнхо однажды уже пережил это, отговаривая безжалостного Сана, возглавляющего отряд Сопротивления шесть лет назад, от зверской расправы над пленными халазийцами. Трагедия Кровавого Луга, ставшего кровавым после сурового повстанческого линчевания, повлекла за собой гнев Халазии, ожесточенные гонения нашего народа и скорую поимку Сана, продолжающего маниакальное преследование и истребление халазийцев. В тот день их отряд, истязающий пойманных солдат неподалеку от стен столицы, был настигнут халазийской армией и отправлен за стены. Лишь по загадочному стечению обстоятельств Хонджун не присоединился к их очередному карательному выступлению и остался жив.
Юнхо разделял мое негодование, но предпочитал оставаться безучастным. Он не боялся выступить против власти, а просто знал, что Хонджун не отступит от политики Сана и уничтожит любого, кто сочтет ее неоправданной, а жертвы напрасными. Каждый из них мстил за своих родных, но не понимал, что эта слепая месть убивает сотни других неповинных жизней. В итоге, выступить против целого повстанческого отряда мы не могли по ряду закономерных причин: втайне люди опасались Ким Хонджуна, но объясняли его жестокость необходимым условием для выживания, в Стриклэнде нас не привечали, а за Горой Мучеников нас охотно поджидала халазийская стража. Чон Юнхо неустанно повторял мне, что не желает глупо погибнуть при неудачной попытке переворота — видите ли, это ниже его достоинства.
Однажды он предложил мне уйти. Собрать провизию и покинуть лагерь на рассвете. Тогда я испуганно вскочила с земли и ощупала его высокий лоб. Юнхо не бредил и его не лихорадило, посему я решила, что он просто сошел с ума. Потом, конечно, Ю-ю пришлось долго меня успокаивать и умолять простить за эту коварную шутку, которая шокировала меня далеко не содержанием, а серьезным и уверенным тоном, которым она была сказана. Словно согласись я с этим предложением и Чон в тот же миг отправился бы вместе со мной навстречу неизведанным приключениям.
Мы оба знали, что бегство не станет нашим спасением и тогда, заговорив о побеге, я поняла, что Юнхо утратил веру в место, которое когда-то называл домом. Произошло это за год до моего присоединения к отряду и, хотя он никогда не говорил со мной о Трагедии Кровавого Луга, я знала, что он разочаровался в Пустошах вместе с гибелью Сана — своего названного брата. Сан нашел обессиленного мальчонку в сырой безлюдной подворотне, кутающегося в грязное тряпье и дрожащего от пронзительного ветра. Для своих шестнадцати лет Чхве Сан был крайне решителен и, только-только присоединившись к повстанцам, осмелился привести в лагерь худенького тринадцатилетнего Юнхо. Юнхо был сиротой, а потому запретить ему присоединиться к отряду Сопротивления никто не смог. Их священное братство было непоколебимо на протяжении шести лет: Юнхо был рядом, когда Сана избрали новым предводителем повстанцев; Юнхо поддерживал Сана, когда от него отворачивались его же люди; Юнхо был его тылом и фронтом. Наконец, Сана захватила необузданная жажда мести и жестокости, но Юнхо продолжал выступать на его стороне, идя наперекор своей человечности. После непростительного предательства Сана, часть души Юнхо была безвозвратно потеряна. Выжившую часть себя он посвятил Калебу и Мине, а после моего вступления в Сопротивление в его сердце нашлось место для меня. Я знала, что никогда не смогу заменить ему друга или брата, которым стал для него ныне непобедимый Джанго, но делала все возможное, чтобы Юнхо был счастлив. По-особенному счастлив в нашем подобие мира. Возможно поэтому, когда возле Горы Мучеников меня встретил высокий и улыбчивый юноша, я не сразу разгадала секрет его бесконечного оптимизма. Чон Юнхо понял одно: как бы ни было разбито его сердце, мир не остановится из-за его горя.