***
Рядом тепло, и Джейс всей душой и телом тянется к его источнику: рука нащупывает девичью талию и обхватывает ее, собственная грудь касается чужой спины, а пах — ягодиц. В нос лезут волосы, пахнущие чем-то вроде вербены, а до слуха доносится ровное дыхание. Когда его пальцы ложатся на ее живот, женщина вбирает в легкие побольше воздуха — Джекейрис чувствует, как двигается ее грудь — а голова чуть склоняется, открывая доступ к шее. Она сама берет его ладонь и перекладывает вниз — там горячо и мокро, так что он инстинктивно теснее прижимается бедрами. Член наливается кровью, а вторая рука занимается обнаженной грудью. Голос Эйги призывает его быть настойчивее, закончить начатое ранее. Ее бедро приподнимается, пропуская член между складок, и ложится на его ногу: он еще не внутри, но может ощущать исходящий жар. Он распределяет влагу, одновременно притираясь поудобнее — шумно дышит ей в затылок, внимая рваным вздохам, перемежающимся с тихими стонами, сжимает ее шею и дуреет от этого марева удовольствия, окутавшего его еще полностью не пришедшее в себя после сна сознание. — Мой принц, — зовет его Эйга, поворачивая к нему лицо. Тембр низкий и хрипловатый, зачаровывающий. Джейс хочет дотянуться до ее губ и слизать это обращение, но она снова говорит «мой принц» — на этот раз настороженнее, но одновременно с тем настойчивее. Он замирает, застигнутый врасплох, внезапно напуганный, что Эйга испарится. И тут же мираж начинает таять — тем быстрее, чем сильнее он стремится удержать его: температура тела в руках равняется с комнатной, затем и вовсе растворяется, в пальцах остается пусть и приятная на ощупь, но ничуть не живая ткань покрывала. Распахнув глаза, Джейс первым делом исследует взглядом постель, выискивая пропажу, но натыкается лишь на пустоту второй половины. Зато рядом стоит слуга, растеряно наблюдающий за метаниями своего господина: принц встревожен, будто забыл во сне что-то важное. Из-за того же злится: ударяет раскрытой ладонью по соседней подушке и удрученно откидывается на свою, усиленно трет лицо, стремясь избавиться от остатков видения, а затем резко принимает сидячее положение. — Мой принц, — в который раз обращается к нему юноша, — время завтрака почти на исходе, а Вы еще в постели. Старший сын наследницы в последнее время сам не свой, размышляет слуга, пока взгляд того фокусируется на нем. По возвращении из столицы он стал рассеянным и как будто потерянным: вставал позднее заведенного, хуже ел, не мог сконцентрироваться на занятиях, был не собран на тренировках, постоянно витал в облаках, из-за чего и отход ко сну у него отсрочивался. Вот и сейчас, глядя прямо на сквайра, принесшего полотенца для умывания — ванна была уже подготовлена — принц точно смотрел сквозь него, будучи весь обращенный в себя и мучившие его вот как пару недель думы. Слуга позвал его в четвертый раз, и только тогда Джейс встрепенулся и увидел человека перед собой: — Спасибо, — произнес он, облачаясь в повседневный доспех идеального самообладания, — оставь рядом, — он кивнул на стопку ткани. — И накрой мне здесь — поем у себя. Без лишних слов, но с поклоном, сквайр покидает королевские комнаты, направляясь на кухню: как раз все организует, пока Его Высочество совершает утренние процедуры. Знал бы он, что как только дверь затворится, принц вновь уложится на спину и прикроет глаза, стараясь вспомнить детали приснившейся ему сцены. Это началось сразу же после приезда на Драконий камень. Которое утро в течение последних двух недель начинается с того, что Джекейрис облизывает ладонь, кладет ее на член и быстро ласкает себя, чтобы успеть избавиться от возбуждения до возвращения прислуги. В первое время он пытался держаться, не позволяя похоти брать над собой верх — мог целый час отмокать в холодной ванной, так что кожа на подушечках испещрялась глубокими бороздками. Но это напоминало ему о единственной ночи, когда его пальцы погружались во влагу между ног Эйги — достаточно, чтобы все началось сначала. Потому он предпринял попытку сменить риторику и внушить себе, что не получает удовольствие от процесса: мол, он просто смиряется с желаниями своего растущего организма и делает своей физиологии одолжение. Но, естественно, обман быстро вскрывался: и вот он уже, погруженный в одну из грез, либо нырял Эйге, сидевшей на постели, лукаво щурясь, под юбку и ублажал языком, либо будил ее прикосновением пальцев внизу, так что из сна она вырывалась, плотно сжав его ладонь бедрами. В конце концов, Джейс уступил, надеясь, что вскоре это перманентное напряжение сойдет на нет. Это было невыносимо моментами. Привыкший держать всё и в первую очередь себя под контролем, Джейс оказался бессилен перед низменной страстью, своим масштабом доходившей до одержимости — она обосновалась в его голове полноправной владелицей, задавая тон всем мыслям. Он старался изгнать ее, но в ответ та будто интенсивнее начинала терроризировать его: чем больше принц старался не думать об Эйге, тем туже, точно плющ, она опутывала извилины его мозга. Дошло до того, что как-то за завтраком (на первой неделе, когда он еще вел бои с собственными желаниями) Джекейрис обратился к матери с вопросом, когда его помолвка с принцессой Эйгой уже достигнет своего логического завершения и они поженятся. Наследная принцесса окинула его тогда странным взглядом, сидевший рядом Деймон подавился водой и долго стучал кулаком в грудь, откашливаясь, Люк так и замер, не донеся ложку до раскрытого рта, а Джоффри не понимающе переводил взор с одного взрослого на другого. Наблюдая подобную реакцию, Джейс предпочел перевести все в шутку и попросил не воспринимать тему серьезно, хотя на деле она волновала его чрезвычайно. Именно в тот день он сдался: вечером, отослав слуг, сказав, что планирует лечь пораньше, он наконец остался наедине со своей фантазией — не спал он еще долго, а когда полностью удовлетворенный все же провалился в сон, встретил свою мечту и там. Через пару дней у него заболело запястье. Джейс, конечно, списал это на результат активных упражнений с мечом — до того он, действительно, пытался избавиться от «излишков энергии» в спарингах с рыцарями королевской гвардии, отчимом и братом. Но правда состояла в том, что растяжение стало итогом повторяющихся каждые несколько часов рьяных движений вверх-вниз. Он стал мнительным: казалось, все кругом в курсе не только его грязного секрета, но и того, что произошло в борделе. Ему мерещился оценивающий взгляд Деймона — он же привел его в то место: мог ли он видеть их Эйгой перепалку, как они удалились в одном направлении, как за ними захлопнулась дверь, оставшаяся запертой до самого утра? Люк тоже будто бросал в его сторону заинтересованные взгляды: на следующий день брат не преминул узнать, куда он пропал — девушка, уведшая его, практически сразу вернулась за стол в поисках другого клиента. Мать на следующий день также спросила, где он был: Джекейрис показался в воротах дворца, когда весь замок уже стоял на ушах, ища принца. Пусть бледный из-за похмелья, но в то же время запыхавшийся с дороги, Джейс тем не менее выглядел отдохнувшим. Сын наследницы без утайки, но избегая лишних подробностей, рассказал, как и где провел предыдущую ночь. Лишь единожды он полностью перекроил реальную историю: объясняя причину, почему не вернулся после непосредственно «дела», он назвал основной свое абсолютно невменяемое состояние из-за количества выпитого. Наверное, это был первый раз, когда он врал матери в глаза. Как «в глаза» — «каясь», он то и дело косился на фасад Красного замка, будто ожидая увидеть кого-то в окнах. Во время провожания (едва ли это можно назвать церемонией, ведь присутствовала одна королева) Джейс так же рыскал взором вокруг. Все еще внутренне всклоченный после возвращения, он не ощущал себя способным сосредоточиться на чем-то кроме головной боли — хотя предпочитал не думать о ее настоящем источнике — поэтому тело контролировал посредственно. Столь же поверхностно он воспринимал окружающее: выговор матери, скорые сборы, прощание с королем, отъезд. Позднее Джекейрис корил себя, что преступно плохо запомнил визит к королю — они с матерью заглянули к нему в покои: государь слабо, но пожал руку внуку и адресовал ему туманную улыбку. Принц поймал себя на мысли, что не может смотреть на короля, как раньше. Пусть, по сути, он и не знал Визериса, но относился к нему как к родному деду, отцу своей обожаемой матери, еще вчера он восхищался его силой и неустанной борьбой со смертельной болезнью. Но что-то переменилось, когда он узнал от Эйги о его холодности по отношению к младшим детям, к своей второй дочери, в частности. Бросился бы он защищать ее честь, узнай, что старший внук, этот достойный юноша делал с ней вчера вечером и что еще желал бы. Пригрозил бы король вырезать ему что-нибудь, как обещался Веймонду за оскорбление старшей принцессы? В Джейсе боролись противоречивые чувства к этому человеку, и это ему не нравилось — это расшатывало привычный уклад вещей с имеющимся разделением на черное и белое (точнее: на зеленое и черное). Джекейрис мог бы сказать, что бежал не столько от Королевской гавани, сколько от внутреннего раздрая, настигшего его там. Вероятно, приди они с Эйгой к какой-то более или менее четкой точке, все было бы проще, но она молча ушла — Джейс проснулся в гордом одиночестве в холодной постели — так что в конце этого предложении красовался жирный вопросительный знак. Открыв глаза и осознав, где находится, принц допустил малодушную мысль оставить этот вопрос без ответа, списав все на игру его опьяненного воображения, но тут же отмел эту идею — делать вид, что ничего не произошло, он не собирался. А вот Эйга, кажется, планировала придерживаться именно этой тактики — не зря же даже носу не показала во время отъезда, когда как остальные члены партии «зеленых» так или иначе простились с ним: и Отто Хайтауэр, с которым принц случайно пересекся в коридоре, и Хелейна, к которой он заглянул, рассчитывая найти в ее покоях сестру, пожелали ему счастливой дороги. Даже Эймонд, столкнувшийся с ним в дверях библиотеки, куда Джейс направился в слепой надежде застать Эйгу, в свойственной дерзкой манере сказал ему «до свидания» — наверняка, он как-то оскорбил его при этом. Племянник слушал в пол-уха, высматривая за стеллажами принцессу, а на ядовитую тираду ответил односложным: «Угу». Пришлось одолжить в королевской библиотеке какой-то философский трактат, чтоб не выглядеть дураком. Стоит ли говорить, книгу он так и не открыл — она раздражала одним своим видом. Эйга, естественно, не появилась во дворе, где семья усаживалась в карету, хотя времени у нее было предостаточно: мать долго говорила с королевой. Женщины держались за руки и с теплой улыбкой на губах в полголоса обсуждали что-то. В конце концов, наследная принцесса пообещала в скором времени возвратиться на спине дракона, вызвав на губах давнишней подруги ностальгическую улыбку. Джейс в это время, забившись в самый темный угол, супился: Люцерис рядом бодрой скороговоркой описывал, как прошел его вечер, но старшему брату этот рассказ казался надоедливым жужжанием мухи — чтобы не отмахнуться, у него уходили последние силы. Когда дверь повозки наконец закрылась, Джекейрис условился сам с собой ровно так же затворить все мысли об Эйге и больше не думать ни о чем, с ней связанном: раз хочет, чтоб все стало на круги своя — пожалуйста, до встречи у алтаря. Стоило вернуться к исходному плану, выработанному в самую первую ночь в Королевской гавани. Но его подсознание, как выяснилось сразу же, стоило голове принца коснуться родной подушки, соблюдать договоренности отказалось: оно подсунуло ему сладкую грезу о серебряных косах, растекающихся между его пальцами, и смеющихся лиловых глазах, в уголках которых лучились морщинки. Это утро не становится исключением: Джекейрис шумно дышит, жмуря глаза и все быстрее двигает кулаком, перед глазами проносятся картинки из сна и его фантазий, губы разлепляются — во рту сухо и жарко — горло схватывает удушливой судорогой, а в комнате оседает сдавленный стон. Принц позволяет воспоминаниям об их ночи заполнить свои мысли: он будто вновь наслаждается ощущением теплой кожи под пальцами, мурашками, расходившимися по ее спине в местах, где он трогал ее, мягкостью тела, тесно прижатого к нему, ее объятием. Он выгибается, тянясь всем нутром к пику удовольствия — прощальный поцелуй Эйги вспыхивает на лопатке, и Джейс кончает, бурно изливаясь в руку, на бедро, немного на простыни и одеяло. Слух еще не восстановился, когда он принимается приводить все в порядок: пользуясь принесенными полотенцами, обтирается сам и удаляет семя с постельного белья, пока оно не засохло. Затем идет обмыться. Все тело вялое и неподатливое, но Джекейрис старается взять себя в руки: плещет в лицо холодной водой, обмакнув в таз тряпку, бьет себя по спине тяжелым батогом. Это отрезвляет — прогоняет ненужные мысли и внутреннего зверя, нежащегося в лучах своей внеочередной победы. Это должно прекратиться, заключает Джейс, погружаясь в ванную. Прохладная вода остужает и тело, и голову, вместе с тем напитывает идею, уже который день не оставляющую принца — стоит связаться с Эйгой и обсудить произошедшее. Ему физически необходимо внести ясность, и он добьется ее ответа: будет писать так часто, что кабинет мейстера утонет в вороньих перьях, прилетит сам, если понадобится, и плевать, как «зеленые» расценят этот жест. Если принцесса продолжит игнорировать его и прятаться — он поставит вопрос о свадьбе ребром: Эйга уже расцвела, да и он возмужал достаточно, чтобы нести ответственность за собственную семью. Королю явно осталось недолго, а порадовать умирающего монарха — святая обязанность родственников, в то же время их брак не позволит Хайтауэрам после смерти государя узурпировать престол. Претивший, но правдивый факт — Эйга станет заложницей старшей сестры в случае чего. Джекейрис не мог знать наверняка, но очень хотел верить, что королева не позволит навредить своей дочери, даже если это будет стоить трона ее сыну. С другой стороны, вся эта бравада, разгонявшая кровь, пока Джейс надевал дневной костюм, упиралась в желание самой принцессы: в голове снова и снова прокручивались ее слова об отлете в Эссос, он запомнил их прекрасно, но вместе с тем и он сам не хотел принуждать ее к браку — во что он превратится, не разделяй Эйга его страсти, жалей о том, что между ними произошло, не желай повторения. Джекейрис даже не хотел думать в этом русле. Наскоро впихнув в себя завтрак, принц решает начать реализацию своего намерения прямо сегодня, пока сомнения не погасили имеющийся запал. Он идет к матери, чтобы серьезно поговорить о своей женитьбе — на этот раз без обиняков. Ее как раз осматривает мейстер — до появления малыша остались считанные дни, напоминает себе принц, и дает языку установку быть деликатнее. Пока целитель слушает через специальный рожок сердцебиение плода, старший сын наследницы расписывает причины, почему стоит как можно скорее организовать его брак со средней принцессой Таргариен: в ход идет и довод об интригах Десницы, и о болезненности Визериса, и о любящем сердце королевы: «Вы обе матери», — напоминает он фразу, произнесенную Алисентой в тот злополучный ужин. — И любим наших детей, — заканчивает за него Рейнира, стараясь удобнее устроиться в кресле. Джейс тут же бросается подложить ей под спину подушку, но она останавливает его жестом руки. — Поэтому я не хочу, чтобы ты приносил себя в жертву. Мейстер Джерардис, не отрываясь от дела, прощупывает ее пульс — учащенный, принцесса и без него в курсе: тема, поднимаемая сыном второй раз за две недели, не может не беспокоить ее. Как будущая королева она осознает необходимость династического брака между ее наследником и кем-то со стороны Хайтауэров, в конце концов, она сама и предложила помолвку Джейса и Эйги. Но как мать она не может допустить, чтобы ее первенец женился на такой девушке — это погубит его, как бы он не храбрился и не демонстрировал готовность броситься на пики ради сохранности единства семьи и государства. — Мы найдем иной путь, — она гладит рукой живот. — Мы с Алисентой пришли к взаимопониманию, она подняла за меня тост как за будущую королеву, — Джейс фыркает, но Рейнира продолжает, — она не предаст воли короля. А когда я взойду на престол, мы найдем для тебя партию получше, — она посылает ему ободряющую улыбку, но лицо сына не отражает ее, наоборот, Джейс напрягается и опускает взгляд в пол. Рейнира давно выучила эту привычку: он так делает, когда задумывается о чем-то неприятном и пытается самостоятельно найти решение проблемы. — Может быть Бейла? — она чуть склоняет голову, внимательно отслеживая реакцию сына. — У нас уже есть союз с Веларионами — Люк помолвлен с Рейной, — после недолгой паузы отзывается Джейс. — Еще один не помешает, да и вы неплохо ладите, не так ли? — он кивает, хотя взгляд остается пуст. — Или, раз тебя так будоражит союз с кем-то из «зеленых»… — Как будто тебя это не волнует? — восклицает Джекейрис. Мать таращит на него глаза, забывая, что хотела сказать — подобное поведение совершенно выбивает ее из колеи. Да и мейстер на мгновение замирает, переведя недоуменный взгляд на принца, всегда безукоризненно владевшего собой. — Прости, — Джейс миролюбиво поднимает руки в искреннем раскаянии. — Мне кажется, что во многом именно наша с Эйгой помолвка хоть как-то сдерживает Хайтауэров. И, расторгнув ее, мы развяжем им руки. — Ты мог бы жениться на Хелейне, — Рейнира возвращается к своей предыдущей мысли, — она довольно мила, не находишь? В этом «мила» Джейс слышит «не таскается по борделям и не совершает других опрометчивых поступков». Он едва успевает прикусить язык, чтобы не начать кричать. Ему хочется открыть правду об Эйге: она тоже «милая», выражаясь языком матери, а этот образ — лишь способ избежать участия во внутрисемейных дрязгах. И он хотел бы… Джекейрис одергивает себя, неосознанно выпрямляясь в кресле. Откровение настигает его совершенно внезапно — еще час назад он не дал бы однозначного ответа, намерен ли по собственной воле стать мужем Эйги. Он ведь буквально вырос с мыслью, что возьмет ее в жены. Джейс даже готов был признать раздиравшее его ныне безумное желание обладать ей. Но все упиралось в мысль: что, если эта мания пройдет? Возможно, лучше бы, и правда, той ночи не было и все оставалось, как и прежде — он бы терпел ее выходки и несущиеся им вслед перешептывания дворцовой челяди, брезговал прикасаться к ней, а про себя проклинал всех людей и Богов, причастных к их союзу. Такая жизнь виделась ему более сносной, чем выжигающая все внутри неопределенность. Но в момент все эти сомнения будто рассеялись: он хотел жениться на ней. Джекейрис не в состоянии дать вразумительный ответ на закономерный вопрос «почему?» Просто чувствует, что хочет засыпать с ней в одной постели, как в ту ночь, и чтоб утром она была рядом, перекидываться колкими шутками, но в конце концов вместе смеяться, говорить с ней, ему хочется целовать ее: долго, нежно, но чувственно, взаимно, чтоб между ними не было никаких недомолвок и секретов, вражды семей и бесконечных лет разлуки. Он хотел знать ее. Может быть, это только юношеские фантазии, родившиеся в результате одной неполноценной ночи и куцего разговора приоткрытых душ, но Джейс хочет большего — пусть его постигнет разочарование, но он хотя бы попытается. Он поднимается, на ходу придумывая важное занятие — что-то про повторение валирийского — прощается с матерью, предупреждает Джерардиса о визите позднее, и идет обратно в покои, на ходу сочиняя послание своей невесте.***
Ответа не последовало. Ни на одно из трех писем, отправленных в течение недели. Удивительно ли, закатывает про себя глаза Джейс: как можно прокомментировать описание погоды на Драконьем камне, рассказ о повседневных делах и пожелание всего самого доброго? Сдались Эйге его вопросы о ее занятиях, о литературе, которая ей нравится, о ее здоровье. Он умудрялся умещать все на узком клочке бумаги — чтоб птице было не так тяжело нести и, следовательно, она быстрее доставляла послание адресату. Последнее он к тому же закончил: «Думаю о тебе каждый день, твой дорогой суженый, Джейс». Напомнить фразу, брошенную в день их первой за шесть лет встречи и его домашнее имя — Эйга звала его так в паре…особых случаев — казалось в момент написания уместным и остроумным. Сейчас же, по прошествии дня Джейс готов был расписаться в собственном идиотизме: они не в тех отношениях, чтобы флиртовать по переписке, они вообще не в каких отношениях, да и никакой «переписки», судя по затянувшему молчанию Эйги, не намечалось. Она, наверняка, сожгла эти послания, даже не открывая. Оно и к лучшему — меньше позора. — Ты в последнее время в ударе, — переводя дыхание, отмечает Деймон. Они оба вспотевшие и обессиленные. Но если отчим в результате схватки, то Джекейрис из-за обуревающего гнева на самого себя — а махать мечом он готов хоть до заката, и то прервется только потому, что обещал Вермаксу провести несколько часов вместе. Последнее время он реже поднимается в воздух: кажется, отлучится хоть на минуту — упустит ворона из Королевской гавани. — Еще раз? — предлагает юный дракон, перекидывая меч в другую руку. — Может, левой повезет больше? Он здорово преуспевает в фехтовании, но до уровня закаленного в реальных боях наставника ему еще далеко. Джейс понимает — на его стороне молодость со всеми вытекающими, но для победы требуется больше: он должен стать ловчее, находчивее, уметь предвидеть действия противника и успевать продумывать свои. Он должен быть готов к любому развитию событий. Деймон не делает ему поблажек — в этом главный плюс их тренировок: он бьет, если Джейс подставляется, говорит «убит», останавливая не заточенный меч в сантиметре от его горла, груди или живота, дает рекомендации, как уйти от выпада и избежать ранения. Иногда — как сейчас — они берутся за настоящее оружие. Мать против, но осознание смертоносности клинка положительно сказывается на результате: Джейс вынужден относиться к бою серьезно — пара неглубоких царапин оказалась эффективнее десятка синяков. — Передохните, юный принц, — усмехается Деймон, втыкая острие в песок. — Тем более, ты кое-кому понадобился, — он кивает за спину собеседника. Джекейрис оборачивается. К ним спешит сквайр — тот, что будит его каждое утро. В выставленном вперед кулаке, виднеется кончик пергамена, свернутого в трубочку. И без того заходящееся после спаринга сердце начинает колотиться еще быстрее — как бы не потерять сознание. — Ваше высочество. Ворон… — Благодарю, — тут же обрывает слугу принц, принимая письмо. Он старается, чтобы это не выглядело подозрительным — получается плохо: его движения дерганные, глаза бегают от удаляющегося парнишки к клочку бумаги в пальцах, намеренно игнорируя заинтересованный взгляд Деймона. Он не задает вопросов, но всем своим видом требует ответов, а в голове у Джейса разворачивается настоящая баталия: что покажется более странным — если он начнет объяснять, что это за письмо, или не станет акцентировать на нем внимание, стоит ли ему читать при отчиме или найти уединенное место — тренировка, судя по всему, окончена. Решает молча прочесть здесь же. Разворачивая послание, Джекейрис пытается не обнадеживать сам себя — в конце концов это может быть и не от Эйги. Вот только кожу жжет, а все внутри трепещет от предвкушения: он нутром чует — это она написала. Отдавая все силы сохранению на лице максимальной невозмутимости, он не сразу понимает смысл содержания, да и то не отличается объемом: одна строчка — возмутительно короткий ответ. Джейс даже переворачивает листок, предполагая найти продолжение на обратной стороне, но там девственно чисто. «На северном берегу острова в Приветной бухте в ночь полнолуния», — гласит послание. Ни преамбулы, ни подписи — как мейстер понял, что это адресовано ему, как принцу точно узнать, что это вышло из-под пера Эйги, если он в глаза не видел ее почерка? Джейс смотрит на остатки печати — классический сургуч. Единственная примечательная деталь — золотая чешуйка, попавшая в бордовое матовое вещество. Джекейрис проводит по ней пальцем — поверхность шершавая, отдающая внутреннее тепло — это ощущение ему хорошо знакомо. — Нам пора на ужин, — напоминает Деймон, отрывая пасынка от размышлений. — Конечно, — соглашается он, бережно складывая пергамен. — Полнолуние же сегодня? — от неожиданности вопроса мужчина пару раз бестолково моргает, но, прикинув что-то в голове, кивает. Избегая последующего вопроса, Джейс, подхватив оба меча, чтобы занести их в оружейную, направляется вперед. — После ужина я недолго полетаю. Ставит перед фактом — Деймон даже слова не успевает вставить — и уносится чуть ли не вприпрыжку. Во время трапезы Джейс старается осадить себя, но хорошее настроение не утаить от родных. Мать, наблюдая его предвкушающую улыбку, интересуется, что его так обрадовало. Но сын лишь непринужденно пожимает плечами и говорит о возможности прогуляться с Вермаксом в полнолуние. Люк вставляет, что ночью поднимется ветер, наверняка, нагонит облака и ничего не будет видно. Но даже это не гасит огня в глазах брата — будто только раззадоривает. Люцерис оказывается прав. Когда Джейс спускается в пещеру, чтобы седлать дракона, на улице уже стоит выкалывающая глаз темнота, а к шуму волн не нужно прислушиваться — они будто разбиваются прямо об ухо. Драконоблюстители предостерегают молодого принца, но тот уже берется за поводья, Вермакс отзывается приглушенным рокотом, готовый к авантюре всадника. Конечно, Джекейрис летит. Мысли отклонить предложение — скорее, приказ — даже не возникает. Он предпочитает не думать, что скажет Эйге, как гонит догадки о причинах, толкнувших ее назначить встречу — стараясь не отягощать голову ненужными сейчас думами, он просто растворяется во мраке ночи. Кругом непроглядная темень — свет не пробивается вовсе, будто луну засунули в мешок и бросили на дно Черноводного залива. Принц достигает этого проклятого острова каким-то чудом — не иначе, божественный промысел. В этом хочется узреть знак, но Джейс пресекает подобные рассуждения: зная сумасбродство Эйги, она может просто не прилететь, да и он мог ошибиться, не долететь и приземлиться на Остром мысе (хотя в округе никакого маяка не наблюдается) или опоздать. Но, несмотря на облачность и растущие валы, в ночи не чудится угрозы, да и бриз будто шепчет «подожди», и Джейс ждёт. Ждет долго: все побережье усеяно следами его сапог, несколько ракушек опустились на морское дно, какие-то перекочевали в карман принца, счет в голове оборвался на трехстах девяноста четырех, а перечисление географических объектов уперлось в известную на данный момент восточную границу — Город Бескровных людей. Понять, сколько он провел на пляже, невозможно — ни одного источника света на небе так и не показалось. По ощущениям, целую вечность — успел бы сходить проведать этих полулегендарных бледнолицых людей. Эйга не соизволила явиться: может, ее что-то задержало, может, она, правда, передумала, или письмо и задумывалось изначально как злая шутка — уморительно, конечно, заставить влюбленного в тебя парня несколько часов отмораживать лицо под порывами холодного ветра. Плевать, Джейс поджимает губы и плюхается возле сложившегося кольцом Вермакса: он полежит на песке, послушает шум моря, подумает о жизни. Повезет — выглянет луна, покажутся звезды, сложатся в какое-нибудь созвездие или в ответ на вопрос, что происходит между ним и Эйгой. Утром он уже вернется на Драконий камень и больше не позволит ее образу мутить себе мысли. Но ровно в тот момент, когда Джейс, поудобнее устраиваясь под боком дракона, проговаривает по-валирийски план, тот настороженно приподнимает голову. Взгляд узкого зрачка устремляется на запад, туда, где сравнительно недалеко отсюда в арендованной комнате борделя Эйга читает какую-нибудь книгу, внутренне усмехаясь уроку, что преподала юному племяннику. Но низкий гул, рождающийся в драконьей груди, вынуждает Джекейриса посмотреть туда же: как некстати в голову приходит присказка жрецов заморского бога о темной ночи и ужасах, скрывающихся в ней. Принц отгоняет эти мысли, но нащупывает эфес меча рядом — на всякий случай. Ему чудится движение облаков — их будто что-то подгоняет, заставляя освободить путь лунному сиянию. И когда светило озаряет своим появлением небосвод, принц видит — прямо из ровного желтого круга к нему приближается крылатый ящер. Джейс вскакивает на ноги, а Вермакс утробно клокочет, признавая сородича. Солнечный Огонь облетает их два раза, снижаясь, и приземляется в паре десятков метров от них. Еще не привыкший к свету, принц щурится, не столько узнавая, сколько угадывая в наезднике Эйгу. Она ловко выбирается из седла, привычным движением соскальзывает по драконьему крылу и, не обращая внимания на поднявшуюся пыль, направляется прямо к нему. Все, на что может смотреть Джекейрис, — ее лицо. Все его естество застилает мысль, что она стала еще красивее: принцесса стягивает зубами перчатки — его клинит на бледности ее губ, она быстрым движением убирает от лица выбившуюся прядь — Джейс думает лишь о яростном румянце на ее щеках. Эйга решительно подается вперед: ему кажется, она сейчас поцелует его — так ярко горит пламя в ее фиолетовых глаза. Он сам делает шаг навстречу, готовый подхватить ее, но прилетевший в скулу кулак вышибает все романтические порывы. И, по ощущениям, зуб. Вермакс клацает пастью и рычит, но Эйга глядит прямо ему в морду — она настолько раздражена, что не чувствует страха рядом с драконом. Солнечный Огонь сзади тоже настороже — выпускает из ноздрей пар. Джекейрис кривится от боли: трогает языком десну — зуб на месте, но щека точно кровит. Он дает понять дракону, что с ним все в порядке: «Lykiri», — говорит он, но Вермакс не выглядит убежденным. Подчиняясь, он все же укладывается на песок, по продолжает бдительно следить за людьми. — Кем ты себя возомнил? — шипит она, сжимая и разжимая ладонь, которой только что огрела его. — «Думаю о тебе каждый день», — передразнивает она строку из его записки голосом капризного ребенка. — Не вздумай больше писать мне. Принц смотрит ей прямо в глаза, и только сейчас Эйга понимает, насколько близко они стоят друг к другу. — Ты за этим прилетела? — тихо спрашивает Джейс, кровь собирается у него на губах. — Да, — Эйга удерживается от искушения шагнуть назад и велит себе собраться. — А еще чтоб врезать тебе хорошенько. Джекейрис двигает нижней челюстью, проверяя исправность сустава — план она явно перевыполнила. — Зачем ты вообще начал это? — ее взгляд устремлен на место удара, начинающегося расцветать характерным цветом. — Что такого в переписке со своей невестой? — тут же их взоры сталкиваются: ее свирепо-лиловый, как грозовое небо, его — уперто-карий, как земная кора. — Ты понял, о чем я, — почему-то шепотом произносит она, будто боясь, что кто-то может их подслушать на этом острове — он вообще обитаем? Джейс опускает глаза: он не хочет объяснять ей. Потому что словами невозможно передать то, что он хочет донести. Тем более, неужели все не очевидно? Как она не может понять? Он явился по первому ее зову, как преданный пес, чтобы посреди ночи на каком-то забытом Богами клочке земли еще раз услышать, что ничего между ними не было и их связывает только родительская договоренность о помолвке. Это все нелепо, думает Джекейрис, отворачиваясь к Вермаксу — тот смотрит в упор, не понимая, что он здесь забыл, как и его всадник, собственно. Она могла бы и дальше игнорировать воронов с Драконьего камня — в какой-то момент он бы осознал бессмысленность своей затеи — или написать, чтобы он прекратил задаром мучить птиц, но зачем-то она назначила ему свидание… Внезапно принц осекается — меняется и взгляд дракона. Может быть, это обман зрения, но Джейсу чудится, что Вермакс ухмыляется, уловив мысль наездника: она хотела сказать это ему в лицо, она хотела видеть его — ей не плевать. Он подходит к дракону и гладит по шее. — Летим со мной на Драконий камень, — говорит его устами драконья кровь: взбалмошная, гордая, ненасытная. Эйга сзади давится смешком: — Ты слышал мой вопрос? — но ей не удается скрыть внутренний трепет, как бы она не вуалировала его безразличием. — Ты знаешь, зачем я «начал это», — он оборачивается, мысленно отпуская Вермакса, и дракон, беспрекословно слушаясь, поднимается в воздух. Он теперь перед ней один — полностью в ее руках. При желании, Эйга может скормить его Солнечному Огню, но она этого не сделает — они оба знают это. Как негласное подтверждение золотой дракон также отрывается от земли и присоединяется к собрату по ночной вылазке. Джекейрис с удивлением отмечает, что более молодой Вермакс равен в размере Солнечному Огню, если не крупнее его. Неожиданно принца посещает мысль: их обручили примерно в то же время, что они оседлали драконов — связь между ними столь же особенна, как и между драконом и наездником. Отрицать это — обрекать себя на жизнь без полета. Вероятно, открывшееся Джейсу понимание подоплеки их взаимоотношений отражается в его взгляде — на лице Эйги лишь на мгновение и тенью, но мелькает паника. И этой секунды ему достаточно. То раздражение, злость и обида, царившие внутри до того, уступают место удовлетворенности, какой-то робкой радости и даже, пожалуй, счастью: впервые в жизни он столкнулся со взаимным чувством, интересом, желанием. Может, Эйга сама еще отрицала это в себе, но ее поступки говорили громче слов. — Летим на Драконий камень, — повторяет предложение Джейс, подступая к ней, на этот раз Эйга трусит и делает шаг назад — ей не стыдно, главное, не сорваться на бег. — Мы могли бы пожениться завтра же… — Мы не поженимся, Джейс, — тут же обрывает его Эйга. — Ты, наверное, забыл, но я собираюсь за Узкое море. — Как давно ты туда собираешься? — прямо спрашивает он, и, видя замешательство на лице суженной, продолжает, — хотела бы — давно улетела, но ты только говоришь об этом, — он может слышать скрежет ее зубов. — Что тебя держит здесь? — Уж точно не ты, — эта попытка отстоять лидерство в разговоре искренне Джейса веселит — Эйга тут же стремится сбить с него спесь, — не думай, что за пару дней сумел понять хоть что-то о моей жизни или занять в ней какое-то место, — она видит, что бьет в больное место — улыбка принца гаснет. — У меня есть семья… — Которой наплевать на тебя, если ты не являешься частью плана по захвату власти? Она моментально вскидывается, бросаясь на него — на этот раз Джекейрис во всеоружии. Они уже не дети, чья импровизированная схватка напоминала, скорее, кучу-малу — принца учили приемам ближнего боя. Поэтому он с легкостью выворачивает Эйге запястье — не больно, но ограничивая телодвижения. Ее искаженное жаждой крови лицо прямо перед его, второй рукой она вслепую пытается отодрать противника от себя. Мышление в рамках мужских правил, делает Джейса уязвимым перед низкими приемами Эйги, действующей по наитию: она отдавливает ему ногу и бьет свободной рукой в живот — он не успевает блокировать удар, но, заваливаясь назад, утаскивает девушку с собой. Она вскрикивает, дезориентированная в пространстве, а у Джейса выбивает воздух из легких, когда он спиной ударяется о твердую песчаную поверхность. Но борьба не останавливается ни на секунду: пыхтя, Эйга колотит по корпусу жениха, пока тот не фиксирует ее кисти у себя на груди, и не прижимает ее голень к песку собственной икрой. Несмотря на то, что сидит на его животе, Эйга не может двинуться, скованная по рукам и ногам в прямом смысле слова. Джекейрис, в свою очередь, лежит под ней, пригвожденный к земле локтями и бедрами. И ни один не доверяет другому настолько, чтобы сделать первый шаг к примирению и дать хоть одной конечности оппонента волю. Тяжело дыша, каждый прикидывает маневр для освобождения: Эйга пытается вырвать руки из захвата, но Джейс только крепче стискивает их. Когда он подрывается, чтобы скинуть невесту с себя, та лишь больнее сдавливает его ребра коленями. Драконы в небе утомленно кулдыкают, не столько друг на друга, сколько на бестолковую возню внизу. Оба всадника замирают, восстанавливая дыхание. Только сейчас Джейс понимает, как горят у него легкие, что острые локти Эйги впиваются ему между ребер, а спина гудит после падения плашмя. У принцессы же немеют пальцы на руках, позвоночник изогнут под нездоровым углом, а растрепавшиеся волосы лезут в лицо, хоть отплевывайся. Она сдувает прядь со лба: — Мать позволит мне улететь, не из любви, так из расчета, — выдыхает она практически в лицо Джейсу. — Они меня отпустят. Дед будет в восторге: никаких средств для шантажа, — очередная безуспешная попытка освободить ногу, — никаких преград, чтоб посадить Эймонда не престол. — Разве что моя мать, — не остается в долгу Джейс, чувствуя, как песок липнет к вспотевшей коже шеи. — Это не большая помеха, — дешевый ход, но внезапно провокация срабатывает: Джекейрис грубо притягивает ее к себе за воротник, ослабляя давление на запястьях. Стараясь не фиксироваться на мысли, что Эйга теперь практически лежит на нем, он цедит: — Твой дед не навредит моей семье, — ее взгляд судорожно мечется вниз, к кулаку, сжимавшему ткань накидки. Что-то меняется между ними. Что-то происходит, но ни один из них не может уловить сущность этого явления. Просто в один момент принцесса понимает, что Джекейрис больше не держит ее, а она не спешит подняться на ноги. Это то же, что ударило ей голову после склоки Джейса с ее братом на единственном совместном ужине или когда он затащил ее в комнату в борделе — эта первобытная мощь и гнев, прорывающиеся наружу, когда кто-то угрожает его семье, эта надежность и верность родным, за которых он готов драться. — Как скажешь, — говорит, только чтобы последнее слово не оставалось за ним — даже не осознает, что согласилась. Джейс было подумал, что она сдалась слишком быстро, как Эйга вновь поднимает глаза — и его обдает волной зноя — он сухо сглатывает: она смотрит так же, как когда он прижал ее к столу в борделе — прося быть ближе. То ли это лунный свет так отражается в ее зрачках, то ли его подсознание, окончательно отчаявшись, интерпретирует этот взгляд таким образом. Но Джейс признает, что мог бы нарушить собственное обещание беречь ее невинность до свадьбы, прошепчи она сейчас, что хочет его. Хорошо, что она сидит на животе. Но, будто услышав его облегченный выдох, Эйга сдвигается ниже — принц чертыхается, отворачивая голову, когда она устраивается прямо на его полувозбужденном члене: — Тебя заводят разговоры о Деснице? — ерзает, усаживаясь поудобнее — Джейс глухо стонет. — Специфичный у Вас, однако, вкус, мой принц, — она двигает тазом, и юноша, то ли пытаясь пресечь следующие махинации подобного рода, то ли инстинктивно — сам не отдает себе отчет — впивается пальцами в ее бедра. — Может быть стоило обручить вас с сиром Отто вместо меня, — она принимает сидячее положение, опершись на него, — сделали бы доброй традицией браки Таргариенов и Хайтауэров, — она вонзает ногти ему в грудь, и Джейс капитулирует. Отдаваясь страсти, он закрывает глаза, и обнаруживает, что так все ощущается только острее: крепкие девичьи бедра под пальцами, Эйга двигается на нем как опытная наездница в седле, и он приподнимает собственный таз, устремляясь всем своим естеством в жар, проступающий даже через плотную ткань костюма. Эйга вновь трется о него, и, несмотря на закушенную губу, у нее вырывается всхлип. Когда Джейс открывает глаза — в них нет сомнения, лишь уверенность: широкие ладони скользят выше, и она не останавливает их, даже приветствует мурлыкающим звуком, когда он сжимает ее грудь. Он смелеет настолько, что начинает расстегивать тот самый воротник, за который меньше минуты назад держал ее, как нашкодившего котенка. И Эйга помогает ему, доведенными до автоматизма заполошными движениями расцепляет крючки, ведет плечами, стараясь сбросить жакет — принц перехватывает инициативу: резко приняв сидячее положение, он перекидывает за спину длинные волосы и припадает губами к обнажившемуся кусочку столь же белой кожи. Второй рукой мнет ее ягодицу, устраивая на своих бедрах так, что не будь между ними одежд, он уже оказался бы в ней. Эта мысль простреливает лоб. А потом Эйга сама поворачивает к себе его голову и целует. Сразу глубоко и напористо: они сталкиваются губами, зубами, языками, точно стремятся пожрать друг друга — едва ли это далеко от истины, учитывая захлестывающее их обоих чувство: одно на двоих. Принцесса откидывает голову, выдыхая стон, когда Джейс проникает пальцами под ее нижнюю рубашку и перекатывает между пальцами сосок. Его губы на шее, прямо на заходящейся бешеным пульсом вене, одна ладонь на груди, вторая — направляет движение таза — Эйга теряется в удовольствии, жалея, что не назначила эту встречу раньше: слишком долго обманывала себя, пытаясь внушить, что собственных пальцев ей достаточно. Рев Солнечного Огня оглашает пространство, обнажая чувства своей наездницы — ему тут же отвечает Вермакс, выныривающий из облака. Завязавшийся диалог и танец отвлекает людей друг от друга: Джекейрис завороженно смотрит на будто зеркального в лунном свете дракона — кажется, водная гладь воспарила. Эйга же не может оторвать взора она малахитового ящера, вьющегося в воздухе молодой лозой. От созерцания принцессу отвлекает шевеление Джейса под ней — он опускает руку вниз, туда, где, как уже знал, ей было приятнее всего. — Так вот за чем ты прилетела, не так ли, — не столько спрашивает, сколько подтверждает собственный довод он, наблюдая за тем, как закрываются ее глаза, а дыхание снова сбивается, как напрягается шея, а пальцы сжимают плечи. Она столько же одержима, понимает Джекейрис, интенсивнее надавливая и потирая — она также хочет. Это приносит неописуемое облегчение: он целует ее в ямочку между ключиц и не может сдержать улыбки. Он ласкает ее внизу, пока она расстегивает его костюм и запускает руки под рубашку. Затем помогает ему снять ее через голову — приходится на миг оторвать от нее руки, но как только с верхом покончено, он возвращается к работе. Драконы ревут в унисон: Солнечный Огонь изрыгнул пламя, озарившее ночь золотой вспышкой. Эйга подстраивается под движение его пальцев, а когда он останавливается, пружинит на них, требуя немедленно продолжить — в отместку прикусывает мочку уха и щипает за кожу около соска. Она стонет ему в рот, когда он ускоряется — шов на штанах впивается прямо в то место, и Джейс, предвидя приближающуюся разрядку, наблюдает за ее мимикой — в прошлый раз он не видел ее лица, когда она кончала — но сейчас не собирается упустить ни единой черточки: ее брови сходятся на переносице, лоб хмурится, а веки трепещут, она шумно дышит через рот, полностью сосредоточенная на подступающем удовольствии. Ее пальцы ложатся на его шею, а губы припадают к его, когда она начинает мелко подрагивать на нем. В этот момент сдается и Джейс: резко опрокинув ее, он удерживает бедра разведенными и устраивается так, будто собирается проникнуть в нее. Трение сводит с ума — он клянется, что в их брачную ночь возьмет ее всеми способами, какими мужчина может взять женщину — это станет его наградой за нынешнее терпение. Эйга гладит его по голове, пока член скользит по ее промежности. Он стонет ей в шею и прихватывает зубами бледную кожу. Не помня себя, подхватывает под колено, вторая ее нога обвивает мужское бедро, и она сама подается навстречу. Это становится финальным аккордом — Джейс быстро скатывается с нее, ощупью расшнуровывает бриджи и, протяжно простонав, кончает на песок. В голове — блаженная пустота. На несколько секунд он выпадает из реальности и просто парит над поверхностью каким-то духом. Но затем снова начинает обрастать плотью: лежа на боку, спиной к невесте, Джекейрис пытается собрать себя по частям. Они должны закончить этот разговор, условливается с самим собой, завязывает штаны — нельзя встречаться раз в месяц, спорить до срыва голоса, затем проводить несколько минут… вместе, а потом пытаться делать вид, что этого не было. Им нужно научиться слышать и слушать друг друга. Принцесса осторожно прикасается к его спине, стряхивая осевшие песчинки, и, приблизившись вплотную, целует в расчищенное место — уже меченое ее губами, оно приятно покалывает. Джейс переворачивается и привлекает Эйгу себе на грудь. Легкие все еще жадно вбирают воздух, так что она сначала кладет на его ребра ладонь, будто стремясь замедлить течение крови — он, и правда, начинается дышать ровнее и глубже. Она не противится, когда Джекейрис дотрагивается до разметавшихся по плечам волос и пропускает через пальцы несколько прядей, — только бодает в плечо и ведет носом вдоль ключицы. Она осторожно касается синяка у него под глазом, холодя ушиб, но просить прощения не торопится — вместо этого невесомо касается губами, и для ее жениха это самое искреннее извинение. — В детстве я зарядила тебе деревянным мечом ровно по тому же месту, — говорит она, залезая ему подмышку, Джейс тут же обнимает ее рукой. — Ты, наверное, не помнишь — тебе и по голове здорово прилетело тогда. Вместо ответа, он зарывается носом в ее волосы — в ноздри проникает знакомый запах, смешанный с ароматом соли и секса. Они молчат, внимая мелодии ночного моря, драконьей песне и мерному дыханию друг друга. Джекейрис хотел бы остаться здесь, правда: в тихом взаимопонимании и крохотном мире, где не будет разных сторон, одну из которых требуется выбрать, где они бы просто лежали рядом, утомленные близостью. Их самой большой проблемой стал бы песок, забившийся в волосы и под одежду, но они могли бы смыть его, искупавшись в заливе: Эйга обязательно начала бы брызгаться и пытаться удержать его под водой, а он — бросал бы ее с плеч и щекотал, так что она, наглотавшись воды, после долго отфыркивалась. Она бы расчесывала волосы прямо пальцами, а он напевал под нос матросские песни.***
Джейс уже не вспомнит, с чего это начинается — кажется, он спросил, умеет ли Эйга плавать. Она, усмехнувшись, ответила «нет» таким тоном, будто он поинтересовался, закончила ли она хоть одно свое шитье. Но уже через пару минут они плескались на мелководье: принц нагой, как при рождении, Эйга — в нательной рубашке, которую пыталась натянуть до середины бедра. Он неплохо плавает (островная жизнь располагает к частым купаниям) и преподает невесте первый урок — чтоб она почувствовала воду: Эйга лежит на спине над толщей, устремив взор в звездное небо, а Джейс стоит рядом, придерживая ее под спиной и коленями. Принцесса жалуется, что у нее тонут ноги, но улыбается — свободно и искренне, точно также, как в его снах. Потом они отогреваются на побережье, укрытые каждый своей накидкой, сидя под боком у своих драконов. Они непринужденно болтают — Джекейрис просит рассказать об их детстве еще, потому что, оказывается, Эйга помнит гораздо больше его. Конечно, она была старше и осознаннее, но все равно — Джейсу обидно, что эти моменты даже пунктиром не отпечатались у него на подкорке. Эйга потрясающая рассказчица — или это он влюблен — но он слушает ее, впитывая каждое слово. Когда она переключается на тему заморских стран, о которых вычитала в своих книгах, он в красках представляет себе каждую сцену и не может удержаться от мысли, что когда-нибудь они увидят это вживую. Они много смеются — это наблюдение согревает Джекейриса, равно как и ее ладонь у него на колене — увлекаясь, она начинала легко похлопывать по нему, мол, знаешь-знаешь, что… Но нить повествования уже ускользала от него. Джейс любуется ей: живостью черт, песчинками в пушащихся волосах, восходе в удивительных глазах. Понимание, что на горизонте теплится рассвет, застигает его врасплох — он озирается по сторонам, точно неожиданно для себя заснул с поднятыми веками. Вода тоже дремлет, убаюканная речами Эйги, как и драконы: Вермакс посапывает, а Солнечный Огонь, расправив на песке одно крыло, впитывает розовыми перепонками первые лучи нового дня. — Тебе пора лететь, — говорит принцесса, с завистью глядя на линию соединения водной глади и неба. Джекейрис потерянно смотрит на нее: они не обсудили и сотой доли того, что он хотел бы, тем более, не коснулись вопроса их отношений. Каждый из них точно намеренно избегал этой темы, зная, что она вернет их в исходную точку и снова рассорит. Он не хочет ее отпускать — ни незнакомкой, ни другом, ни невестой, кем бы она не являлась для него сейчас. Почему она не хочет лететь с ним — это ведь облегчило бы жизнь абсолютно всем, ей, в первую очередь? Не хочет выходить замуж сразу — может жить под предлогом «гощения у сестры». Им не нужно расставаться. Все эти мысленные мытарства, вероятно, находят отражение в его взгляде, потому что Эйга заметно напрягается и кутается в жакет, будто желая забраться в кокон: — Лети, Джейс, — повторяет она с напором, но принц не ведет бровью. Взгляд его направлен прямо в пурпурные глаза и задает раз за разом один и тот же вопрос: почему нет? Они нравятся друг другу — это очевидно — они смогут поладить. Да, не все будет идеальным, но в чем смысл стерильной идеальности? Они бы притерлись, сжились, научились доверять друг другу и любить. — Тогда улечу я, — Эйга неловко, стараясь не обнажить лишнего, поднимается на ноги. Джейс тут же стремится остановить ее: бросается вперед, приземляясь перед ней на колени, и удерживает ее за голень. Прикосновение кожи к коже пускает разряд тока по всему телу. Принц поднимает взгляд на нее — зарево уже придало серебряным волосам персиковый цвет, но вишневый румянец на щеках принадлежит ей. Несмотря на положение, Джекейрис осознает свою ведущую роль, оттого уверено скользит выше по ноге, останавливаясь на уровне колена. Он готов поклясться — Эйга чуть выставила ногу, но не избегая прикосновения — наоборот, требуя большего. И он дает ей это, благоговейно, едва ли не целомудренно целуя внутреннюю сторону ее бедра. Девичьи пальцы тут же оказываются у него в волосах, но Джейс не идет на поводу у этого движения — это не может работать так. По крайней мере, не для него. Еще бы он знал, что происходит в голове у его очаровательной невесты. Он поднимается в полный рост, но сохраняет минимальную дистанцию между ними — теперь его очередь смотреть сверху-вниз. И Эйга встречает его взгляд, готовая защищаться — Джейс про себя ругается: это не должно становиться бесконечной войной, ни в каком из смыслов. — Что мне сделать? — прямо спрашивает он и, еще не закончив предложения, наблюдает, как губы принцессы складываются в нечто-то вроде «убраться со своими глупыми вопросами на свой дрянной остров». Она нарочито сильно закатывает глаза, уже собираясь отправить его восвояси, но, когда их взгляды пересекаются, что-то в его лице, заставляет ее проглотить проклятие — Джейс прямо-таки видит, как оно рвется наружу, но в последний момент Эйга плотно сжимает губы. Она предпринимает попытку снова что-то сказать, но не уходит дальше шумно втянутого воздуха и приоткрывшегося рта. В конце концов, она тупит взгляд в песок. Джейс предполагает, что стал первым, кого заинтересовали личные желания Эйги, потому она и теряется при ответе. — Этот союз не должен быть таким мучением… — Этот союз — долг, — вставляет принцесса. Будто это что-то должно объяснить. Она окидывает его взглядом, значение которого Джейс не в состоянии понять, как и суть слова «долг» для нее — вечного бича, занесенного над ней и проходящегося по спине ежедневно. Она практически смирилась с этими побоями, научилась не обращать на них внимания, даже начала подставляться, будто заявляя «делай, что хочешь, мне плевать». И будто наказывая за строптивость, Боги послали ей Джекейриса Велариона. Почти забытого мальчишку, приятеля детства, выросшего в упрямого целеустремленного молодого мужчину. Он отказывался принимать ее молчание, требуя говорить с ним — но что Эйга должна сказать? Что теперь читает в библиотеке, потому что там, действительно, тише и легче усваивать информацию — было бы, умей она подчинять себе мысли, постоянно обращавшиеся к персоне ее жениха. Что она появилась в той комнате в борделе единожды после его отъезда, и поняла, что не может там находиться, ведь все напоминает о той ночи: она не смогла уснуть — постель еще пахла им и ощущалась чужеродной и пустой без самого Джейса. Что она так испугалась того затопившего все нутро чувства, когда смотрела на него после пробуждения, что ей физически хотелось укрыться от него, но и тут он нашел ее, будто идя по следу; взгляд брата, когда тот застал ее схоронившейся на полу у самой дальней стены библиотеки еще долго стоял перед глазами как иллюстрация сумбура в ее душе. Что она неосознанно улыбалась, читая его послания, а поймав себя на этом — не вернула уголки губ на место. Что она злилась: на него, на себя, на окружающих, отмечающих ее состояние. Что отношения между ними начали выходить за рамки только их дела: Десница уже заинтересовался курсирующим между Королевской Гаванью и Драконьим камнем вороном — дед, когда Эйга получила последнее послание, спросил, о чем ей пишет принц Джекейрис. Это должно было прекратиться. Она бы улетела за Узкое море, не будь Джейс собой, или предложила ему отправиться вместе, опять же, не будь он собой. Она… симпатизировала ему: его внутренние спокойствие и сила, умение держать лицо и отстаивать себя, знание, чего хочет от жизни, и готовность идти к желаемому, не могли не подкупать. Эйга одновременно и хотела стать частью этого мира, и жутко завидовала своему нареченному — в его системе ценностей долг и собственные желания уживались так органично, что практически подменяли друг друга. Безусловно, это заслуга, в первую очередь, ее старшей сестры: Рейнира сумела воспитать себе сына, которому было бы важно ее наследие. Эйге — все равно: она никогда не просила ничего из того, чем попирали ее родственники. Она хотела повидать мир, заглянуть в каждый его уголок, и никакой трон, за который другие члены семьи рвали друг другу глотки, ей был при этом не нужен. Так рассудить, ей и Джейс не требовался вовсе, у нее уже есть товарищ и соратник — Солнечный Огонь был и остается ее ближайшим другом. Но почему-то, отдавая себе отчет во вредности жениха для ее плана, Эйга не хотела разрывать их связь. Почему-то она ощущалась правильной, а сам Джейс — родным и нужным. Рядом с ним ей было хорошо. — Этот долг может стать освобождением для тебя, — тщательно подбирая слова, начинает принц. Ему кажется, он двигается по лабиринту, напичканному ловушками. — Поженись мы, ты была бы вольна летать в страны, о которых рассказывала. — И ты покорно ждал бы меня у окна, как добросовестная женушка? — Я служил бы государству, не опасаясь получить в спину кинжал от твоих ближайших родственников, — дурацкая нервная шутка, но Эйга пропускает ее мимо ушей. Она задумывается — хороший знак. — Мы оба нашли бы успокоение в этом браке. — И ты не переживаешь, что в один момент я могу упорхнуть навсегда? — провокация, свидетельствующая о внутренних переживаниях. Джейс не ведется, принимая эту особенность: — Переживаю, — честно отвечает он, — но хочу верить, что ты будешь прилетать обратно. Он не говорит прямо, что ее отлет опустошил бы его, но видит — она понимает. Как осознает и причину — он любит ее: еще юношеской, идеалистической любовью, но искренне, надеясь, что на основе этого вырастет крепкое, зрелое чувство. Он улыбается ей нежно, не требуя ни ответа, ни тем более аналогичного признания — за это Эйга благодарна: она даже с собой не готова быть откровенной, и всячески отворачивается от уже данного самой себе обещания всегда возвращаться домой. Принцесса направляется к своим вещам, собираясь одеться. Джекейрис делает то же, предоставляя ей возможность побыть наедине со своими мыслями. В тишине они снаряжаются в дорогу — только свежий утренний ветерок гоняет пыль. Глядя на образующиеся песчаные дорожки, Эйга думает об отличных условиях, предложенных ее суженым — идеальный компромисс: они выполняют свои обязанности перед родителями и Королевством, при этом оказываясь не прикованными друг к другу цепями. Она намеренно избегает мыслей о супружеской постели, но взгляд сам цепляется за голый торс Джейса — он как раз натягивает рубашку: мышцы проступают более отчетливо, крепкие руки расправляют мятую ткань и отряхивают ее от песка. Пальцы (она гонит воспоминания о том, на что они способны) не могут совладать с мелкими крючками жакета — и как он только ест без помощи слуг. Эйга приходит на помощь и застегивает воротник под самое горло, а после сильным движением одергивает полы. Она ведет себя как раздраженный нерасторопностью ребенка родитель. Но Джейс послушно сносит подобное проявление заботы. — Подумай о моем предложении, — Эйга не спешит отодвинуться от него, хотя Солнечный Огонь высказывает готовность возвращаться в Драконье логово, где его накормят и обходят должным образом. — Договорились? Она знает, как с ним связаться, в случае чего, хотя составление писем явно не ее конек. Джекейрис посылает ей ненавязчивую улыбку — Эйга, щурясь от случайного луча, отвечает сдержаннее: ее губы будто растягиваются в привычной ухмылке, но это кое-что другое, более теплое и доверчивое. Ее жених теперь отлично различает все оттенки ее улыбок. — Договорились. Джейс чуть наклоняется, прижимаясь своим лбом к ее. Это жест поддержки, своего рода печать на их соглашении. Он касается солеными губами линии волос и отступает, давая возможность уйти. Эйга направляется к своему дракону, а Джекейрис взбирается на своего. Устраиваясь в седле дольше обычного, он исподтишка наблюдает за невестой: Солнечный Огонь, подчиняясь воле всадницы, разворачивается в сторону Королевской гавани — его золотая чешуя искрится на солнце и отражается в локонах таргариеновской принцессы. «Soves», — думает наездник, и Вермакс, точно только этого и ждал, поднимается в небо. Джейс убеждает себя не смотреть назад, потому старается зацепиться взглядом хоть за что-то, чтобы отвлечь мысли от Эйги и не гадать, что она в итоге решит и решит ли вообще. Ему кажется, он пытается обмануть Богов: сделать вид, что его это вовсе не волнует, чтобы они даровали ему тайно желаемое. Крылья дракона поднимают его все выше и выше, пробуждающийся день гостеприимно распахивает свои объятия, морской ветер бьет в лицо. Но он не может заглушить довольного рева дракона, раздающегося с земли. Джейс оборачивается быстрее, чем осознает собственное действие. Голову тут же начинает кружить — не от резкости движения или высоты, но от заполнившей все его нутро ослепляющей радости: Солнечный Огонь летит вслед за ними.