***
— Какавача, Какавача! – девичий голос кажется таким далёким, что может сложиться ложное впечатление, что нет смысла бежать за ним и искать его обладательницу. Только вот один упрямец с жестоким юмором судьбы мириться не желает, а потому и рассекает безжизненные пустыни, перебирая уставшими конечностями. Какавача ощущает доселе невиданную лёгкость, когда прохладный ветер играет с его волосами, а он всё бежит вперёд к той, чьё лицо он похоронил у себя давно в памяти. Это сон. Один из самых болезненных, ведь травмированный мозг визуализирует то, что в принципе никогда не могло существовать и в теории даже произойти. Вот он выбегает на не менее пустынную местность, встречаясь со знакомыми лицами в лагере. Его народ так и не смог отбросить склонность кочевать, а голова – представить что-то другое, кроме этого сценария, в котором они всё так же бороздят бескрайнюю колыбель Треокой Гаятры. Тем не менее, он делает несколько шагов вперёд, как взгляды семьи устремляются к нему. Вот сестра, разодетая в белое платье с традиционным голубым и зелёным орнаментами, серьгами тех же цветов и счастливой улыбкой на лице. Даже мама, чьё лицо он запомнил таким молодым и замученным выглядит весьма радостно, заплетая косу дочери. И мужчина, наблюдающий за всей этой процессией. Волосы у него светлые, прямо как у Какавачи, только черты лица не запоминаются. Они сменяются, от того и смотреть на него как-то неприлично и… Неприятно. Атмосфера кажется праздничной – там где-то звук тамбуров, золотые украшения девиц поблёскивают в солнце, а мамин медальон так и излучает тепло, которого ему не хватало все эти годы. Тот самый, который он спрятал у себя в шкафу среди сотни вещей. Эта безделушка дешевле любого из тех костюмов, в которых он появлялся на обложках журналов и баннерах города. Но с этим он не согласен. По его мнению, она стоит несколько миллионов танб, а может быть даже дороже, ведь душа его владелицы на веки вечные упокоена в нём. Глаза ненароком падают на рубашку, одетую его отцом. Во сне она выглядит такой белой и чистой, что складывается глупое ощущение что, если прижаться к ней и уткнуться носом в мягкую ткань, то можно почувствовать этот великий запах чистоты. И она тоже не осталась в стороне; орнаменты идущие с плеч по рукаву вниз, тот же узор, что и на прекрасном платье его старшей сестры. У отца даже пояс походит на тот, что носил Какавача в детстве. В таком мучительном и болезненном, но всё ещё детстве. А другого он и просить не может. У него из реальных счастливых воспоминаний о детстве лишь то, как сестра радостно играла с ним в ладошки, а потом и пела колыбельные своим сладким голоском. И блять, он даже её не смог запомнить, словно песчаные бури унесли его куда-то далеко. Как-то одна Хранительница воспоминаний поведала ему, что человеческое сознание всегда стремится к реальности, но признаться честно, он готов отдать многое, чтобы задержаться в этих сладострастных грёзах и окунуться в эту фальшивую, но семейную идиллию, в которой родители готовят своих детишек к великому празднованию Какавы, распевают на всю планету гимны Гаятре и почитают её, моля о дожде. Вот только повторится ли картина этого сна на Сигонии-IV, колыбели его страхов и обители смерти? Иль же кровь вновь обагрит чистую воду, ибо медовому народу не избежать кары за их еретизм? Ребёнок в нём надеется, что нет. Взрослый в нём клянётся, что да.они нас не простят
10 июня 2024 г. в 18:29
«Исследователи Гильдии эрудитов сообщают, что следы некогда исчезнувшей нации авгинов были найдены вновь! Как сообщают проверенный источник, информация об их деятельности уже была передана КММ и нужным лицам, а это значит, что ещё один народ расцветёт под покровительством Янтарного Лорда».
До тошноты возбуждённый голос ведущего звучит в ушах слишком часто, чтобы от этого чисто человечески не болела голова. Авантюрин откидывается на кожаное кресло его прохладного офиса, смотрит прямо в потолочный вентилятор, пока тот рутинно кружит себе, не представляя масштаб катастрофы. Даже привычная игровая гримаса куда-то спряталась, оставив место всепожирающей пустоте в его глазах. Он выглядит так поникше, поджимая влажные губы и прикрывая веки, закрывая их потной ладонью.
Слухи в КММ – что-то необъятное и неудержимое, и к тому времени, когда они подтвердятся или окажутся опровергнутыми – несколько отделов уже заранее будут знать информацию. Для рабов кредитов и корпорации нет никаких больше развлечений, кроме как самых примитивных. То пятничный поход в бар с теми, кого сильнее всех презираешь, то перешёптывания в курилке.
А теперь у них есть ещё одна шалость – затихать каждый раз, когда Авантюрин появляется в их поле зрения, провожая его молчаливым взглядом. Обычно они сожалеют. Иногда насмехаются. Порой даже не понимают, что и думать, а потому смотрят в начищенный до блеска пол. Да и справедливости ради, он тоже без понятия с каким настроем ему обрабатывать эту информацию.
Просто заламывает пальцы, курит больше привычного и бормочет себе что-то там под нос. Он не сходит с ума, как на это некоторые из его дорогих коллег молятся. Он запутан и всего-навсего оказался обезоруженным перед главной его мечтой.
Ведь он столько лет молился, что Жадеит что-то там проглядела и авгины ещё живы – борются за своё право на жизнь в кровавой пустыне, отплатив катиканцам той же чеканной монетой. Он, блять, засыпал представляя то, как весело будут его соплеменники водить хороводы под авророй, как они громко запоют с сестрой, вославляя великую Фэньгэ Биёс.
Но с каждым днём, яркие картинки и фантазии рассыпались о плеть хозяина, разбились о стальные оковы, а позже вообще сменились золотыми, более презентабельными. Он потерял уже всяк надежду, входя в первый раз в штаб-квартиру КММ на Пир-Пойнте, понимая, что он – единственный выживший, и никто ему не наврал, просто поставили перед жестокой реальностью.
А что теперь? Теперь всё резко хорошо? Поют птицы, сочится мёд, а авгины – живы? Он должен плясать весело с Счетоводом и распивать текилу со всем отделом стратегических инвестиций лично за свой счёт, а его трясёт от бури сомнения внутри. Такой песчаной, царапающей глотку и выкалывающей неосторожным авантюристам глаза.
Он даже и не замечает, в какой именно момент глаза наполняются жемчужинами блестящих слёз и стремительно стекают вниз, оставляя за собой мокрые дорожки на его бледных щеках. Он готов лечь на Серебряные рельсы, нежели справляться со всей этой информацией в одиночку, внутренне мечась от радости до целого эмоционального кораблекрушения.
Сигарета, застывшая меж его пальцев, медленно тлеет, и он затягивается едким дымом, сбрасывая серый пепел в пепельницу, которую Топаз как-то подарила ему после одной из своих многочисленных командировок. Кажется, она привезла её с Мориллонса?
Чудесный мир, известный своими великими месторождениями и залежами изумруда. Вот только на подарке ни одного такого камушка не таилось – вырезка из гранита, покрытая лаком. Впрочем, раз уж свою работу выполняет на пять с плюсом, то и волноваться Авантюрину не о чем – он курильщик, а не дизайнерский критик.
Дым медленно рассеивается по комнате, а взгляд лишь иногда за него цепляется, вырисовывая из его тонких, серых струй какие-то фигуры, чаще всего – абстрактные. Обычно они не несут за собой особого смысла, да и в сознании не задерживаются.
Правда сейчас там миловидная девушка, расчёсывающая свои длинные, шёлковые волосы искусно созданным гребнем, на руке её иногда весело звенят какие-то бубенцы, соприкасаясь друг с другом. Несмотря на ссадины на лице, её прекрасной натуры не утаить, не скрыть, и даже в инфернальной пустыне, она остаётся самым душистым цветком пустыни.
Вот только имя её он, по какой-то причине, вспомнить не может.
Прекрасно понимает, кто же эта таинственная фигура, чьи тёмные ресницы дрожат, когда она опускает веки, подобно занавесу в Большом театре, а вот то, как её нарекли Эоны – сама неизвестность, таинственность.
Пряди светлых волос мешаются, и Авантюрин запускает слегка дрожащие пальцы в них, пряча назад, дабы те не мешали наслаждаться картиной собственного воображения.
Только куда-то девица убежала, испарилась и скрылась, оставив за собой приятное послевкусие на языке с примесью горечи. Разочарованный он хмыкает, усаживается подобающе, но не сводит широко раздвинутых ног.
К большому сожалению, в подробности экспедиции, о которой он услышал из уст какого-то работника, его никто не собирался посвящать. Может, хотят назначить на это место другое лицо? Точно уж не Топаз. У Сигонии-IV изначально никаких долгов и не было, чего уж там выбивать? Жадеит? А она вообще когда-то начинала сама пьесу, не отправляя своих «товарищей» на разведку? Других даже рассматривать и не хочется. Одни воспоминания об их манере общения вызывают такое отвращение, что Авантюрин искренне жалеет, что рядом с ним нет какого-нибудь тазика.
И вот тут уже появляется место для душевных разногласий – с одной стороны, на родину он готов рвануть хоть сейчас, не пакуя вещей и не извещая никого о своём скорейшем отсутствии, а вот с другой... С другой хочется, чтобы все данные о его принадлежности к этому месту стёрли, как и воспоминания людей об этом. Может, ему обратиться к той миленькой Хранительнице? Нет, это уже совсем как-то бесчестно.
Сука, он действительно говорит про мораль и честь, прячась в своём маленьком офисе, накуриваясь, предаваясь тут влажным фантазиям о том, как его примут с распростёртыми объятьями? Он должен был повести свой клан в светлое будущее, в расцвет сил! А в итоге предал их, сбежал, как крыса с тонущего корабля и засел в корпорации капиталистической свиньей, довольно хрюкающей и подсчитывающей свои сбережения.
Но и где гарантия того, что они его вообще помнят? Нынешние авгины – потомки старых, а значит, его ровесники; если только старейшины и родители не передали им сказ о чудесном мальчике по имени Какавача, обыгравшего катиканцев бесчисленное количество раз. А может они и знать его не знали! Ох, было бы просто замечательно...
Вдруг его череду мыслей прерывает осторожный стук в дверь, расчётливый, с ровно одной секундой перерыва правым кулаком. Ну конечно! Он первый явится на «сцену преступления» и опросит главного «свидетеля».
— Входите! – голос отдаёт хрипотцой, всё такой же вкрадчивый и убедительный. Его обладатель стремительно тушит сигарету и прокашливается, надевая широкую улыбку и расслабляясь, всем видом стараясь выразить доброжелательность и готовность к дальнейшему сотрудничеству.
Но это всё зря, ибо своеобразный концерт он устраивает только для самого себя «любимого».
В дверях оказывается не кто иной как доктор Рацио собственной персоной! Широкоплечий эрудит с горящими амбициями в глазах, надевший, на этот раз, недурной пиджак. Авантюрин даже чуть разочаровывается, ведь скрывать такой рельеф рук за этой гнусной тканью – настоящее преступление.
— Док! Какими судьбами ко мне? Что, уже соскучились по нашему сотрудничеству и так скоро хотите его повторить? – Рацио закрывает за собой дверь и не говоря ни слова, усаживается в мягкое кресло, по боку от картёжника.
— Если бы, – хмыкает мужчина, поправляя складки на брюках.
— А что? Ох, а где же мои манеры? Вам наверняка хочется пригубить, раз уж мы тут собрались, а вы точно по какому-то важному делу, да?
Нет, всё же, он слишком приторно себя ведёт, чтобы всё было замечательно.
— Авантюрин, избавь меня от твоих маньеризмов и просто сядь, пожалуйста. Я пришёл сюда не пить, и уж точно не развлекаться. Нам надо с тобой серьёзно поговорить.
Зычный тон доктора раздаётся в ушах, заставляя напрячься и пройти к нему, приземляясь прямо напротив. Такие разговоры Веритас любит вести тет-а-тет, а раз уж даже он позволяет себе так рявкать, значит дело действительно серьёзное. Ох, лишь бы не...
— Это касаемо твоей родины...
— Я так и знал, – Авантюрин выпускает гневный вздох и фыркает, не дав Веритасу даже закончить речь, — Что на этот раз? Тебе очень жаль, что КММ меня не оповестила о том, что другие авгины ещё живы? Грустно, что я не имею возможности собрать чемодан и съебаться к ним, зажить полноценной жизнью? Я не ищу сожаления. Если ты тут не сантиментами прыскать пришёл, то пожалуйста, освободи меня от ненужных лекций и скажи коротко и чётко, что тебе от меня нужно.
— Я пришёл тебя оповестить о том, что собираюсь работать вместе с тобой и Топаз.
Так, а вот это уже интересно.
— Судя по твоему удивлённому лицу, стоящему запаху табака и потухшему экрана компьютера, смею предположить, что ты не проверял рабочую электронную почту, на которую Алмаз уже как двадцать три системных часа выслал поручение тебе провести мирные переговоры с авгинами, присоединить их поселение к системе и обеспечить всем надлежащим, – сухо посвящает его в детали Веритас, положив руки на колени.
«Присоединить их к системе».
Он говорит так, будто не обсуждает всё это с одним из малочисленных представителей сего народа, а словно речь идёт о каких-то там далёких иномирцах. Даже паршиво как-то становится от того, как в современном мире уже ничто не держит никакой ценности.
Нет, это не вина Веритаса. По правде говоря, он всегда орудует столь пренебрежительным лексиконом, просто сейчас это особенно ранит, хоть и ранее он спокойно закрывал глаза на подобное поведение. И когда он заделался в обладателей тонкой душевной организации, м?
— Дай угадать, это я им так после Пенаконии понравился, да? Или Алмаз считает, что меня на каждого встречного спускать надо? – Авантюрин усмехается, пытаясь совладать со своим гневом.
— Алмаз считает, что ты единственный, кому хорошо знакома местность Сигонии-IV, а будучи выходцем оттуда, переговоры имеют шанс оказаться более плодотворными, чем если бы их поручили другому представителю Корпорации.
Ну да, его не на курорт посылают, и не чтобы он, кружась средь скал, вспоминал с какой именно скидывали авгинских женщин.
— Погоди, ты упоминал Топаз... Она что, с нами тоже едет? Или ей белобожский климат на сигонийский сменить захотелось? – последняя фраза звучит достаточно надменно, чтобы Веритас закатил глаза. Сам вопрос не несёт никакого смысла, ведь на него уже имеется ответ, только вот Авантюрину отчего-то хочется прояснить туман в голове.
На самом деле, эту субординацию он уважает не сколько из-за желаний не устраивать споров на пустом месте, а просто потому, что может представить, насколько Авантюрину тяжело всё это слушать с невозмутимым лицом.
Доктор Рацио не отличается травмирующим детством, ему не приходилось бороться за свои права и падать в грязь, раздирая коленки до крови, лишь бы получить право на хлеб и кров. Он даже на своей планете жил в замечательных условиях, будучи выходцем двух достаточно высокопоставленных лиц.
Но страдал ли он когда-то? О, да, конечно. Одиночество и осознание того, что в обычную среду он не вписывается настигли его ещё в семь лет, а позже он и вовсе узнал, что даже среди гениев меркнет.
Вот только их отличие заключается в том, что ему удалось с этим всем смириться и принять свою жизнь, более не терзая себя по таким пустякам. Ему удалось личностно вырасти и, наконец, обрасти некой человечностью, найдя единомышленников.
Вот только Авантюрину такой выход из ситуации предлагать донельзя глупо. Он ведь прекрасно понимает, что вытравить воспоминания о целом геноциде он чисто этически не сможет, да и в любом случае своих плодов это не принесёт – тот просто будет шататься и чувствовать себя потерянным.
А что же тогда делать? Да, последователь Небытия уже успел провести этому человеку несколько сеансов терапии, подарив ему долгожданный покой, но разве это изменило Авантюрина полностью? Он всё так же скалит зубы каждый раз, когда тема заходит об авгинах, а сейчас вообще кажется тикающей бомбой.
Рацио даже сожалеет, что не все обладают таким же эмоциональным интеллектом, как он сам. Да, его называли мудаком в Высшей академии истины, но он всё же знал границы дозволенного и сам предупреждал своих первокурсников, что нянчиться с ними он не собирается.
— Предполагаю, она волнуется о тебе, – как можно нежнее, произносит доктор, облизывая губы, — Думаю, она имеет небольшое представление о том, насколько тяжело тебе будет возвращаться в родные края спустя столько лет.
Авантюрин ничего не говорит, лишь печаль отбрасывает тень на его лице.
Между ним и той девицей с уникальным питомцем то, что можно охарактеризовать как дружеские отношения. Она никогда не набивалась к нему в друзья и не старалась льстить каждый раз, когда они встречались в коридоре. Просто приходится той, кто выносит его компанию и может с ним обсудить поведение какого-нибудь Опала на последней конференции.
Их общение это, по сути своей, что-то такое простое и будничное, не требующее актёрских масок или осторожностей. Уважают ли они профессионализм друг-друга? Да, конечно. Имеют ли разногласия на почве того, чьи методы рациональнее использовать? Ещё как! Но и это образовывает своеобразный симбиоз; у них получается дополнять друг-друга, а в нерабочей атмосфере таки вообще гоготать и ударять друг-друга по плечу каждый раз, когда они смотрят на забавные лица друг-друга.
Она действительно хорошая девушка. Приятная компания, хоть и понять ей его взгляды на жизнь бывает порой так тяжело. Личность она комплексная, но от того и весёлая.
— Топаз?
— Ты можешь сам спросить её, раз сомневаешься в моих словах, – кому-то может показаться, что Авантюрин таким образом насмехается над словами доктора Рацио, но тот снова относится достаточно понимающе, хотя вены на его руках, всё же, чуть набухают.
Топ-менеджер подсаживается поближе.
— Рацио, пойми, я верю твоим словам, да и блять, я знаком с ней, я дружу с ней даже, кому как не мне знать о том, что она действительно волнуется за меня и это единственное, что она может сделать в данной ситуации? Я могу даже представить, как она прожигает Алмаза своими глазками и так и напрашивается на понижение, потому что его решений не понимает и не разделяет его философии. Но… Для меня это кажется всё сюрреалистичным. Я удивлён, понимаешь? Я столько лет жил с тем, что всё связанное со мной вызывает отвращение, а теперь глядите-ка, у меня в товарищах затесались сама Топаз, ещё и доктор Рацио! Разве… Разве тебя это не удивляет самого, а?
Веритас наконец расслабляется, да приободряется, и прежнее напряжение покидает его тело, чуть опуская крепкие плечи. Всё же, он действительно влюбился в самую настоящую авантюру. Такую вот нескончаемую, противопоставляемую всем его идеалам, но дорогую сердцу.
— Ты сложный человек, а не невозможный, друг мой. Не существует во вселенной ни одного фундаментального закона, запрещающего любить тебя, да и даже если такой есть… Мне не составляет труда нарушить ещё один свод правил ради тебя, – мужчина усмехается и приподнимает уголки губ.
И вот тут он уже не сдерживается, вылупившись на гостя удивлёнными глазами. Губы остаются приоткрыты, а на щеках проступает лёгкий румянец. Какой же гад этот ваш Веритас Рацио! Корпоративный угодник, не иначе. Его даже эта авантюринова реакция забавляет и он, вытянув шею, острыми чертами лица режет накалившийся воздух.
— Я смущаю тебя? – он уже знает правду, вот только в глубине души, хочется, чтобы сам Авантюрин своим певучим голоском, таким вот медовым признал, насколько сильно лесть от любимого человека вгоняет его в краску и заставляет потерять любое самообладание.
— Не представляешь насколько, – он подтягивается тоже, и привычный миру лисий взгляд встречает редкое озорство в глазах Веритаса, такое потаённое и особое, что каждой струной сердца хочется вовлечь его в игру и утянуть за собой, совратив и обагрив его чистый, святой лик.
— Не думаю, что ваши нужды требуют моего профессионального вмешательства, картёжник. Смею предположить, что вы и сами прекрасно справитесь с ними, не так ли? А потом, коли подвернётся шанс, я вас как следует отблагодарю за сохранение вашей веры в меня.
С этими словами, оставив мокрый поцелуй на горячем лбу возлюбленного, он встаёт с нагретого места и поспешно удаляется, даже не думая оборачиваться, дабы проверить состояние сбитого с толку Авантюрина.
Следует только дать этому доктору шанс, как он незамедлительно им воспользуется, успешно обводя собеседника вокруг пальца. Ха! А ведь кто-то действительно считает его сердце каменным. Какое счастье, что это прилагательное подходит к другому, не менее важному органу Веритаса.
Последовав чужому примеру, мужчина тоже встаёт с кресла, но возвращается за своё рабочее место, ибо как бы сильно отлынивать от работы он не хочет, у него ещё есть дела, которые он просто обязан выполнить. Ах, ну и один отчёт, о котором так пеклась милая Жемчуг.