***
Я помню, как он и вправду купил мне бургер с колой. Его звали Витей и лет ему было шестнадцать. Он был на полтора года старше и на пять сантиметров выше. На десять IQ тупее, как показал тест, который мы по приколу прошли, и мой личный опыт. Я объявил, что журналы были мои, уже облизывая жирные пальцы и отрыгая последний глоток колы. Он остался голодный и разочарованный, но мне было почти всё равно. Я сказал, что Плейбой лучше Камасутры, а он сказал, что это не одно и то же. Мы заделались друзьями. Я думал, что мы теперь тоже сможем нарезать круги по школе и говорить о великом, вместе обедать в столовой на его деньги, а на мои деньги вдвоём дрочить в туалете на блондинистых дамочек. Я так думал. Видимо, вся эта шелупонь — привилегия красивых, потому что в школе мы друг друга не замечали. Непреднамеренно, я просто его не видел, а Витя не видел меня и не решался написать. Наверное, если ему на самом деле не было всё равно. Если этот БигМак для него ничего не значил. В последний момент Витя решил всё-таки немножко подготовиться к экзаменам. Он переходил в десятый, потому что его отец хотел, чтобы его сынуля стал адвокатом. А сам сынуля ничего не хотел, но в последние две недели до каникул его было не видно и не слышно. Гулять он не выходил. Я боялся, что у него нарисовались друзья или планы на будущее. Я сам не знаю, почему мне так необходимо, чтобы он спрашивал, как у меня дела. В том же восьмом классе с концом весны я ровным счётом ничего не делаю. Я лежу в кровати и либо играю в хорни-новеллы с миленькими аниме-тянками, либо смотрю, как Мистер Бист взрывает автобусы, либо дрочу. Я даже не запираюсь — просто беру в ванной крем и салфетки, пока мама перебирает грязное бельё из корзины, и ухожу к себе в комнату. Иногда я даже рад, что у меня нет бати. Я бросаю свои пожитки на кровать. Я раздеваюсь и смотрю на себя в зеркало — в большое зеркало на шифоньере, где моя ущербная тушка умещается в полный рост. У меня узкие плечи и грудь, руки похожи на четыре шпикачки в связке по две — по сардельке вместо плеч и предплечий, только локти торчат. Я не смотрю на своё лицо, но помню, что оно круглое и будто бы на башке с чужого тела. Мне хочется найти что-то, что мне в себе нравится, так что на член я тоже не смотрю. Мне нравится, что я никогда в жизни не снимусь для эротического журнала для гетеросексуальных женщин или, не дай Боже, для гомосексуальных мужчин. Третьего не дано, наверное. Мне нравится, что случайные люди ни за что на свете не вздумают пускать слюни на мои фотки, что ни один здоровый человек не захочет со мной встречаться. Я знаю, кем я хочу стать, когда вырасту. Только вот не знаю, какое образование нужно, чтобы стать инцелом или хиппи-растаманом. У Поднебесного вон чуть ли не докторская степень, а хиппи достаточно укуриться, чтобы понять мир. Я хочу жить с Витей в голубом трейлере Фольксваген. Я знаю, что закончу как Сид Баррет или как Дженис Джоплин, хотя это и не одно и то же. Я закончу как Джон Леннон и человеком вырасту таким же. Я закончу как мой батя и вырасту дай Бог козлом или бараном. В зеркале отражается кто-то, кто станет другим человеком уже через год. Я всё ещё надеюсь, что моя физиономия оформится хотя бы к двадцати годам, но мне почти всё равно. Я плюхаюсь на скрипучую койку и уже сую руку под матрас, как мне приходит сообщение. От Вити. Он пишет: «бро у менч завтра певрый экзпмен» «пожелвй мнк удпчи» Я тянусь за тюбиком маминого крема для рук и отвечаю:«Я поставлю за тебя свечку онлайн»
Хотя я не в курсе даже, какие предметы он сдаёт. Я не в курсе, какую музыку он слушает и какие девушки ему нравятся, но я прекрасно знаю, что он, скорее всего, и сам не в курсе. Потому что он такой же пассивный (ха-ха, прикол) и безыдейный, как и я. То, что противоположности притягиваются — бред сивой кобылы хотя бы потому, что с его одноклассниками-скейтерами или лауреатами конкурсов стихов, спортсменами или волонтёрами-экоактивистами мы бы кентами не стали. Ни один девятиклассник не станет другом кому-то вроде меня, если только вы не в одной компании или не в одной группе анонимных сексоголиков. Однако это только в Америке. Телефон вновь вибрирует: «спасмбо я аткист» Я уверен, что он не вполне сознаёт, что это значит. Я так думаю. «погналм после седьмрго чпсла на швлыки с моими брптьямп они твом ровеснмки» Я помню это чувство, когда ты рад, что тебя хоть куда-то позвали, даже если ты не слишком хочешь идти. Я помню странный зуд в груди и в паху. Я помню, как отвечаю что-то невнятное, и это звучит как согласие. Я помню, как вместо журнала открываю Витин профиль. Нет, мне совсем не стыдно, и вы прекрасно знаете почему. Он совсем уж не страшный и не ущербный, как кто-то считает. И только я один это понимаю. Только я и больше никто.***
Я помню, как седьмого июня пишу:«Прости, я сегодня пас»
Я пишу:«Херово себя чувствую»
И не вру. Я скрыл Витину аватарку во избежание внезапных соблазнов. Я выкинул всю свою внушительную порно-коллекцию в мусорку, куда мать в этот момент чистила картошку, и прочёл от корки до корки древнюю сутру индуса со сложным именем. Мне даже уже не было с неё смешно. Да, это и впрямь не одно и то же. Я надеюсь, что нам, наконец-то, будет о чём поговорить. Чувствую себя дебилом и при этом жутким занудой. Чувствую себя просветлённым гуру и мудаком. Как Уильям Берроуз или Чак Паланик. Только я вообще не гений. Я окончил год на все тройки кроме русского и литературы, и мне всё ещё как будто бы нечем гордиться. Конечно, я ведь не медалист и не экоактивист, не скейтер и даже не лауреат литературных конкурсов, куда я сам не полезу, пока меня не позовут. Я выключаю телефон и бросаю его на подушку экраном вниз. Время — половина второго, а я всё ещё не встал. С кухни пахнет пшённой кашей, но к завтраку не зовут. Мама перестала заходить ко мне в комнату без веской надобности и даже кричать с другого конца квартиры, если что-то нужно, чтоб я не испугался и не стал импотентом. Мама не отведёт меня к психологу, даже если я попрошу. А я не стану просить, потому что я почти уверен, что мне всё равно. Я ворочаюсь. Мне ужасно жарко. И стыдно. Если вам кажется, что моему персонажу не хватает стимула — не беспокойтесь, мне тоже так кажется. Кажется, что жизнь моя скучная, поступки мои ничем не мотивированы, и вообще кругом одни лишь тлен, чернь и хтонь. Мне кажется, что я гомик, и этому нет причины. Нет причин быть гомиком, а вот кажется мне оно явно не от балды. О чём-то таком писали и Паланик, и Берроуз, но я не дочитал и ничего не понял. Мне всегда думалось, что мои сверстники-одноклассники обсмеивают гомосню в шутку, только вот теперь мне не кажется, что если я кому-нибудь скажу, мне с улыбкой не вмажут. Я сам бы, конечно, так не сделал, хотя бы потому, что не умею драться. Но этот мой пацифизм говорит лишь о том, что я особенный. Да и не только пацифизм. Дебилы и олигофрены вон тоже особенные, но их никто не любит. И меня никто не любит, хотя я знаю таблицу умножения и замечательно говорю по-английски дальше школьной программы. И вообще у меня тройбаны исключительно из-за того, что я домашку не делал. Однако это всё неважно. Важно то, что мне делать с Витей. Мы общались около полугода, он кормил меня фастфудом и рассказывал мне, что ждёт меня в девятом классе. Жаловался, что у него нет друзей и иногда ему хочется умереть, а моё «мне тоже, бро» сходило за поддержку. Он ничего не сделал, чтобы мне вдруг сдуру захотелось спросить: «А почему?». Его нытьё не казалось мне ничем не мотивированным, пока я сам не стал превращаться в нытика. Наверное, нытиками становятся примерно так же, как и гомиками — ими рождаются, так что у меня ещё меньше причин идти к психологу, раз уж я такой, какой есть. Круг замкнулся. Хотя у Гинзберга было наоборот. А Гинзберг был геем. Тем не менее, что делать дальше я так и не придумал. Мама ушла на работу, и я физически ощущаю, как каша в моей тарелке покрывается мерзкой плёночкой, пока я лежу в постели и убиваюсь по этому идиоту, которого совсем не знаю. Которому, как и мне до недавних пор, было абсолютно всё равно, что я думаю. На телефон приходят два вибрирующих сообщения подряд: «заболел?» «или случилось что?» Я знаю, что ему по барабану и до лампочки, но я тот ещё интригант:«Не парься, потом расскажу как-нибудь»
Идеальный ответ. Следующие несколько вибраций, положительных или отрицательных, я сознательно игнорирую. Я подумаю над тем, чтобы сдержать обещание, если «потом» Витя всё-таки спросит. Если эти шашлыки для него что-то значили.