Снятая просторная квартира в Москва-Сити встречает тотальной тишиной и холодом. Он часто задавался вопросом, зачем ему такое большое помещение, если он совсем один. Ответа на вопрос не находилось ни в памяти, ни в сознании. Кроссовки сброшены в прихожей, футболка улетает куда-то в противоположную от спальни сторону, уличные шорты падают на пол возле кровати. Голова начинает снова гудеть, ворох непослушных мыслей неизменно сводится к тому, кто, следуя по круговороту, захватил разум снова несколько месяцев назад. Падая спиной на кровать, Тушенцов долго смотрит в потолок. Только сейчас замечает, как ломают тело тики и дёргается глаз. Выпить бы седативных, неизменной кучей валяющихся в тумбочке у кровати. Какое-то поистине мазохистское желание твердит этого не делать. Он рискует остаться без ярких снов, где у них всё хорошо, рискует не увидеть больше голубо-серых глаз, в глубине которых ветками эвкалипта расцветают зелёные нити. Он рискует больше к любимому человеку не прикоснуться без страха. Хотя почему без? Через призму своего времени Руслан считает, что сейчас ему доступно куда более многое, чем в условном семнадцатом году, когда за инициативу к поцелую ему бы не просто нос сломали до оглушительного треска в голове, но и любые контакты разорвали. Даня человек всегда был поразительный. Пока все смеются с гейских шуток и подкатов, он с осуждением смотрит даже на шипперство с Лиззкой. Когда мода на фейм от шипперства прошла, он цепляется за любой возможный контакт.
Лишь бы не с ним.
Ладони растирают лицо в попытке привести в чувство. На губах застыл вкус чужих, фантомное прикосновение пробивает мурашками до самых костей. Почему-то снова, как и в машине, начали слезиться глаза.
«Зачем?» — стучит колоколами в голове самый простой и самый непонятный ему вопрос.
«Если так просто ушёл, зачем целовал?» — даже зная, что никто ему ответа не даст, вопросы задавать хотелось. Хотя бы в пустоту. Не держать это внутри себя одного. Не возвращаться во время, когда страх быть отвергнутым обществом за свою любовь отобрал у него шанс на счастье. Он, как последний идиот, бежал от Кашина, стоило им чуть больше нужного переступить черту. Обняться слишком неправильно, когда чужие руки обхватывают талию, а собственные оплетают шею. Когда пальцы бездумно перебирают медные волосы, а он, в плечо утыкаясь, опаляет шею горячим дыханием. Переплетать пальцы в тишине, смотреть друг другу в глаза и стыдливо кусать щёки изнутри. Целоваться до искр перед глазами и вкуса алкоголя с примесью металла. Он бежал, чтобы не видеть чужих эмоций, не знать, что чувствует Даня, не мучить себя мыслями о том, что это может быть что-то серьёзное. Что-то, что открыло бы ему глаза на определённые вещи. Рано или поздно его бег кто-то должен был остановить. Этим кем-то стала Шпагина, утянувшая в ураган ощущений, что позволяли забыться и не думать о чужих долгих взглядах, не слышать хруста пальцев, пока Руслан в поцелуй утягивает эту яркую девушку, и вовсе не придавать внимания
его психологическому состоянию.
2019 год
Санкт-Петербург
«Он будто… Умер, блять, морально, не знаю», — поделилась обеспокоенная Лиза в день, когда мир всё же рухнул. Кашин не вылезал из дома, прервал общение почти со всеми знакомыми, не отвечал на их призывы к разговорам и окончательно закрылся в себе. Неред, будучи близкой подругой, своим волнением успела заебать почти каждого, в конце перейдя вовсе на тяжёлую артиллерию — лучших друзей. Руслан тогда приехал к нему вечером. Хотел даже Настю с собой взять, хорошо, мозгов хватило об этом только подумать, а не совершить. Поднимаясь по знакомому подъезду, думал, что сказать, стоя у двери, долго насиловал пальцами звонок. Так и не получив ответа, начал стучать, вовсе не думая о том, что подумают соседи в этом культурном месте. В груди болезненно ныло, в голову наконец закрались подозрения о том, что это нездорово и что-то действительно случилось. Прислоняясь ухом к двери, вслушивался в каждый шорох, начал сильнее дёргаться и в конечном итоге только обессиленно скатился по двери вниз, написывая несколько сообщений подряд Лизе о том, что ему не открывают и насколько сильно это может быть странно. Просидев под дверью, как собака, добрых часа два, он собирался уйти, но успел только подняться на ноги, как услышал поднимающиеся шаги по лестнице и тихий, едва уловимый, но до дрожи знакомый голос. Стоило рыжей макушке мелькнуть на лестничной площадке, как от сердца отлегло волнение, и парень смог прижаться затылком к двери с облегчённым выдохом.
— Рус? — хрипло отозвался всё тот же голос, моментально убирая телефон в карман. У Тушенцова в горле застрял противный комок, а грудь сдавило, словно от скорби по умершему или обречённому. У Кашина поразительно бледная, болезненного цвета кожа, тусклые, мертвецки серые глаза и блёклые, почти выцветшие веснушки. На языке невольно начал крутиться пробивающий ознобом вопрос: «Где мой Даня?» Потому что этот на него похож вовсе не был, — Ты давно тут? — и голос тихий, бесцветный. Руслан почти дар речи теряет от этого вида, но умудряется прошептать зажатое:
— Нет…
2024
Москва-Сити
По щеке медленно, едва ощутимо скатывается первая солёная капля. Глаза смотрят в потолок сквозь пелену сна. Почему он раньше не видел то, что понимает сейчас? Почему он отрицал свою причастность к чужому состоянию столько лет? Мысли крутятся в голове назойливо быстро, заглушают желание спать и отпустить всё это хотя бы на одну ночь. Хотя бы сегодня. Закрывая глаза, он едва не вздрагивает, потому что видит
его.
Его горящие ярко-голубые. Его истерзанные вечными нервами губы. Он видит то, чего ему позволили коснуться сегодня. Оголённые чувства, открытое электричество, шаровая молния. И он коснулся. Коснулся так, будто один в этом мире способен с этим напряжением совладать. Дыхание сбивается, ком в горле разрастается сильнее, подначивая тики становиться чаще и продолжительнее. Дрожат пальцы рук и сводит мышцы шеи. Закатываются глаза и парализует белый шум на несколько крохотных секунд. Зажмуренные веки. Сжатая челюсть. Подрываясь с кровати, мужчина старательно не обращает внимания на головокружение и хрустит упаковкой таблеток, запивая водой из бутылки, что ютилась на той же самой тумбочке. Сегодня ему не хочется видеть Даню во снах.
На сегодня Кашина ему явно хватит.
Каждое утро после того дня стало для него очередной пыткой. Рыжий в голове теперь мелькал гораздо чаще, чем того позволяла нервная система и обстоятельства. Запись трека — в голове его наставления. Тренировка — по коже мурашки от воспоминаний его прикосновений. Общие друзья — общие воспоминания. Дом — жажда видеть его рядом. Слушать заливистый, неоправданно громкий смех и видеть радостный блеск в глазах-хамелеонах. Теперь совместные мероприятия давались ему с куда большим трудом, чем изначально. Пить больше не хотелось от слова совсем, а на трезвую голову выносить все эти:
«Ой, а вы что, помирились?», «А стоит ли ждать легендарного возвращения вашей коллабы?», «И вы даже не подерётесь?», «Вы что, снова сошлись?», почти так же херово, как жрать крысиную отраву, зная, что у тебя во рту яд. Никакого примирения не было и в помине, никакой коллабы не будет уж тем более, бить морду ему пока не планировали, и сойтись они не смогут.
Наверное. Череду заключает не трезвая мысль. Странно, он же не пил.
А потом первый словленный триггер — пьяный Кашин как бы невзначай касается внутренней стороны его ладони, проводя пальцами слишком медленно и мягко. Глаза в глаза, и треснувшая под тяжестью прошлого в примеси с алкоголем стена, что рыжий лично между ними выстроил. Как они оказываются второй раз за последние три года в одном туалете Руслан помнит с трудом. Зато как его к чёрной матовой плитке прижимали, запомнил посекундно. И как горячие ладони под одежду лезли, не поднимаясь выше живота и талии. И как мокрые, чуть шероховатые губы шею исследовали по новой, обводя все татуировки и неизменно возвращаясь к губам. Минуты желанного поцелуя тянулись вечность. Ладонь с чернильной розой сжимает рыжие прядки на затылке, рука с черепом давит на бедро слишком сильно, останется синяк. Стоит кому-то выключить музыку и погрузить дом в тишину, как Кашину словно мозги обратно вправили, заставив моментально оторваться от покусанных губ и на два шага назад отойти. Он одежду одёргивает и волосы треплет, смотря на потерянного шатена. На губах наглая, вызывающая приступ ностальгии улыбка. Руслан даже знает, к чему она приурочена, потому что со стороны он, несомненно, выглядит так, будто был только что выебан. Отчасти это даже правда, только вот возвращаться обратно Даня, видимо, не планирует, потому что делает ещё несколько шагов назад, но перед тем, как обернуться, возбуждённо низким голосом бросает короткое:
— Красивый ты сегодня пиздец. Не сдержался, — и скрывается за дверью, уводящей из туалета, вновь оставляя Руслана наедине со смешанными чувствами и обострённым желанием вернуть этого мудака обратно. Но не чтобы слюни друг друга по плитке собирать, а кровью из чужого носа её разукрасить.
В ту ночь Тушенцов и провалился в злосчастное воспоминание, которое откопалось благодаря банальному осознанию:
ему не противно, не страшно. Он больше не боится Даню любить, не боится быть замеченным и осуждённым. Совесть неожиданно решает напомнить,
как собственные действия из прошлого могут влиять на чьё-то отношение к вам в настоящем…
2020 год
Санкт-Петербург
Вечер опускался стремительно. Съёмки с Ноилсом отвлекали Руслана от проблем, нахождение рядом лучшего друга распаляли жажду забыться и погрузиться в небольшое путешествие по городу. Еда в забегаловках, караоке с восторженными воплями Дани о том, как ахуенно у шатена получается изменять свой голос под стать песне. Развозили всех участников ролика всё на том же белом «Кадиллаке». И гудящая весь вечер в голове мысль созрела лишь в момент, когда в салоне осталось всего двое. Водитель и сидящий рядом с ним Тушенцов. Атмосфера была напряжённая, неловкая. Будто чужие люди, неясно откуда имеющие годы воспоминаний друг с другом. Кашин всё в таком же ужасном состоянии. Сильно похудевший, утомлённый и заторможенный. С мертвецки бледной кожей и выцветшими глазами. Осипший, словно простуженный, голос, вязкие движения, дающиеся ему с очевидным трудом. С момента, когда Руслан впервые его увидел, всё стало только хуже. Общение совсем не клеилось, обилие собственных проблем не позволяло помочь хоть чем-то. Это избегание могло бы продолжаться вечно, если бы не зияющая в груди дыра с завывающим холодным ветром. Раньше Кашин способен был её заткнуть, зашить так, что не осталось бы даже шрама, восстановить потерю крови и отпустить, словно не потратил и капли усилий. Сейчас просить было стыдно, а разговоры вечно сопровождались агрессией или раздражением. Рекламные компании, личная жизнь, новый круг общения. Всё шло насмарку, и желания обсудить это никак не возникало.
Когда машина замирает в знакомом дворе, Тушенцов вопросительно поднимает глаза, осматривая сидящего. Сжатая челюсть, давящие на обивку руля пальцы, нервный взгляд куда-то сквозь лобовое окно. Там завывает холодный ветер, с деревьев опадает медленно листва. Осень. Руслан очень хорошо помнит, что это была холодная, пробирающая до костей осень. Именно тогда, наконец собравшись с силами и посмотрев в глаза, Кашин сказал ему фразу, ставшую концом. Едва заметный голубой цвет радужек мерцал волнением, искусанные губы высохли, поэтому Даня с трудом их разлеплял, обводя каждую букву сказанного слова. Несмотря на тихий, будто загробный голос, шатен помнит каждое отчётливо. Помнит, потому что каждая буква, срываясь с этих губ, впивалась глубоко под рёбра.
— Я влюблён в тебя с семнадцатого года, — старший помнит, что договорить рыжему не даст, как бы тот ни пытался. Он не услышит ни оправданий, ни более развёрнутого ответа. Скривив в отвращении лицо, только отодвинется подальше, окинув таким взглядом, от которого в собственном горле разрастался колючий ком.
— А я никогда тебя не любил, — а потом он, хлопнув дверью машины, бежал. Бежал через несколько этажей, совсем забыв, что в доме есть лифт. Бежал в собственную квартиру, запираясь в ней на замок. Бежал, задыхаясь, даже зная, что за ним никто не бежит вдогонку.
Скатываясь по закрытой двери, он долго бился о металл головой, сначала просто рычал от подступающей боли, потом, подорвавшись, со всей силы бил. Бил так, что болели костяшки и выворачивали мышцы тики. Бил до тряски во всём теле и громкого крика, вырывающегося из груди. Падал прямо на пол в прихожей и, зарываясь пальцами в волосы, сжимал до ноющей боли. В ту ночь у него была самая сильная и запоминающаяся истерика. В ту ночь он совершенно явственно осознал, что и перед кем сказал. Долго сидел всё в том же коридоре, поджимая к груди колени. На щеках застывшее противное ощущение высохших слёз. Пальцы болят от содранной кожи и ноющих костей. Он никогда не испытывал такой всепоглощающей ненависти к миру вокруг, как в те несколько часов после своего побега. Даня к нему больше никогда не приедет. Он к Дане больше никогда не придёт. Все семь лет дружбы двумя предложениями были спущены в унитаз. Или не двумя?..
2024 год
Москва
Потом Даня пропал из интернета почти совсем. Общие друзья разбрелись по разным странам, оставив после себя лишь мутное пятно от некогда известной
«Питерской тусовки». Руслан, набравшись наконец сил поговорить о произошедшем, обнаружил себя в чёрном списке, не имея даже возможности банально позвонить. Бессмысленные попытки связаться через знакомых заканчивались неудачей, поездки к знакомому подъезду были однотипны. Тушенцов мог просидеть в машине добрых полчаса и, так и не набравшись сил подняться, уезжал. Вина и обида до сих пор грузом лежат на сердце. Вина за то, что не останавливал, когда его об этом просили. Был инициатором многих поцелуев, сбегая в пьяном бреду от Насти, приезжал к нему сам. Чтобы бёдра до сладостной боли сжимали и волосы рыжие меж пальцев были пропущены. Чтобы утром в чужую шею зарываться и слушать озвученные его сонным голосом новости из какого-то второсортного паблика. А потом сбегал обратно, потому что
там правильнее. За
ту любовь не осудят и не унизят.
И когда только его начало ебать мнение других? А следом за виной подступала обида. Ведь он пытался всё держать под контролем. Он правда старался сохранить репутацию им обоим, а не окунаться с головой в чёрную пропасть.
Их взаимоотношения в настоящем Руслана не столько удивляли, сколько настораживали. Они начали гораздо чаще пересекаться на мероприятиях, иногда даже вместе снимались в клипах общих друзей, но в личную коммуникацию так и не входили. Даня избегал взглядов, однако, как и несколько недель назад, будучи пьяным, мог осторожно поймать за руку, молча посмотреть в глаза пару секунд и, тихо бросив:
«Извини», уйти подальше или вовсе мероприятие покинуть. Впрочем, особенно близких контактов после того раза у них так и не возникало. Разве что Руслан, выпив, мог полезть обниматься, даже будучи на глазах у друзей, а Даня из необъяснимого самому себе порыва на эти объятия сдержанно отвечал. Осторожно хлопал по спине и гладил лопатки в одном ему самому известном темпе. Из чёрного списка Тушенцова так и не убрали, проявлять инициативу вновь было страшно. Не хотелось усложнять ситуацию ещё сильнее. Они словно замерли на распутье, раз в пару недель сталкиваясь на мероприятиях и позволяя себе мысли о друг друге несколько раз в пару дней. Шатен прекрасно понимал, что страх Дани к сближению вполне оправдан, учитывая, как с ним обошлись в прошлом. Но непонятными оставались попытки. Если так боишься, к чему эти прикосновения и взгляды? Что тебя так сильно гложет? Иногда Тушенцову даже жаль, что он заблокирован, ведь желание спросить многие вопросы лично просыпается, как внезапная ночная мотивация.
Спросить лично ему предоставил возможность Илья Коряков, когда разбудил рано утром несколькими на скорую руку написанными сообщениями, едва ли читаемыми из-за множества ошибок. Руслан разобрал, что у их друга Дрейка будет день рождения в Петербурге и он, почти по традиции, снимает один и тот же дом, чтобы устроить подобие однодневной стрим-хаты. Тушенцов понял его лишь из-за того, что так называемая «стрим-хата» ассоциируется с большим количеством камер, находящихся почти в каждой комнате, и обилием людей. А ещё понял, что если это Питер и стримерская компания, то Кашин там быть просто обязан. С этими мыслями он, растирая глаза, писал короткий ответ:
«Адрес и время». Сборы ранним утром не приносили никакого удовольствия, пропущенные занятия в зале кусали совесть, а на душе противно скреблись кошки. Все эти взгляды, касания, мимолётом выпавшие фразы выстраивали очень явную, но едва заметную нить былой привязанности. Только теперь страх исходил не от реакции общества, а от друг друга. Остывающий в кружке кофе вовсе не бодрит, мысль о нескольких часах в пути не радуют, но явственно будоражит предвкушение диалога. Он должен начать. Если Данила так трепетно относится к своей гордости, Руслан переступит через свою. Потому что засыпать со щемящими сердце мыслями он просто не может.
Поездка прошла в мучительных попытках записать текста для песен и не менее страдальческих попытках сделать что-то хотя бы отдалённо похожее на задумку бита, что застряла в голове. А в воспоминаниях всё колючие осколки прошлого. Как они, сидя на квартире у Дани, записывали бит для «Мемов». Пили один энергетик на двоих и на балконе плечами сталкивались, раскуривая последнюю сигарету. Сейчас «Майбах», на собственные деньги купленный, по платной дороге с личным водителем мчится, на заднем сидении дорогие подарки, в собственности есть всё, чего душа пожелает. Всё, кроме того, что хочет сердце. И даже если бы Тушенцов купил сейчас тот же энергетик и выкурил последнюю сигарету из помятой пачки, не смог бы ощутить даже толику тех эмоций, что испытывал тогда. Он бы не смог, вернувшись, носом в плечо утыкаться, не почувствовал бы, как волосы рука тяжёлая ерошит. Его бы в кровать не тянули и ласковые слова на ухо не шептали, обжигая чувствительную кожу дыханием. Глаза отрываются от окна, падают на собственные руки. Водитель сообщает, что им осталось ехать меньше часа. Шатен негромко угукает и, рассматривая свои татуировки, в который раз задаёт себе вопрос, что мучает сознание уже несколько лет:
«Какого это — любить столько лет и молчать?» А следом ещё один, окончательно раскрывающий толком и не начавшую заживать рану:
«А ты бы так же смог?»
Хлопок дверью, радостно что-то выкрикивающий Илья, с раскрытыми руками направляющийся встречать друга. У него самая яркая и искренняя улыбка, горящие эмоциями глаза и россыпь родинок, до одури смешная. С Коряковым никогда не скучно, и Руслан даже думает, что, не будь здесь Дани, поехал бы просто для того, чтобы лишний раз пересечься с этим ярким парнем. Водитель услужливо достаёт подарки из багажника, уточняя о том, где может разместиться до момента отъезда. Из дворика большого дома блёклыми клочьями струится дым, пахнет мясом и водой, свежестью природы. Внутри слишком много незнакомых лиц, Илья со всеми разговаривает, подтягивается Макс. Вроде есть знакомые лица, вроде о ком-то слышал от тех самых знакомых, а ощущение идентично фразе: «Не в своей тарелке». В дальнем углу комнаты с подругами переговаривается Лера Мидлер, что приветливо машет рукой, замечая знакомое лицо. Руслан машет в ответ, а по спине холодок, осознание того, что рыжий точно здесь, его теперь не покидает. Как ещё не столкнулись, учитывая общий шум у стримерского стола в гостиной. Голоса, смех, шум и странность атмосферы неприятно давит, заставляя выйти на веранду. Здесь определённо не намного тише, но хотя бы лицо приятно обдувает ветер, и шелест листвы на деревьях заглушает посторонние звуки.
Прикрытые веки, тёмные, почти чёрные мешки под глазами, слегка нахмуренные брови и губы, зажимающие сигарету. Остановившись рядом с Тушенцовым, Даня в который раз думает, что у него слишком привлекательные, нестандартные черты лица. Мягкая кожа, густые волосы, пробирающий до мурашек запах. Руслан вздрагивает, когда обнаруживает, что не один. Замирает почти в ступоре и сверлит карими стоящего рядом. С накинутой на плечи курткой и растрёпанными ветром отросшими волосами. Несомненно мягкими, пушистыми, как и раньше. Пальцы сводит мелкой судорогой от желания прикоснуться, горло сдавило от напряжения. А у Данилы глаза чистые, свободные, как безоблачное небо, что сейчас закатом пачкается, как синева океана, таящая в себе секреты. Когда-то Руслан знал их все до единого. Был ближе всех к этому холодному океану. Пока других кусало перепадами температур и всплывающими осколками, он нежился на берегу, омываемый ласковыми касаниями тёплых вод. Всегда мог сбежать, затем так же спокойно вернуться. Отводя глаза, старший губу закусывает и слышит, как Кашин усмехается, дым сигаретный куда-то в направлении ветра выпуская. На горизонте восковыми мелками плещутся оттенки красного и оранжевого, смешиваясь ласковыми разводами. Шатен всё же, набравшись смелости, на стоящего рядом взгляд переводит, тихо спрашивая:
— Почему ты тогда не сделал так же? — кажется, они поняли друг друга без слов, потому что Даня, посмотрев в тёмные радужки буквально несколько секунд, моментально отвернулся, кусая до побеления тонкие губы.
— Как ты? — Кашин усмехается болезненно, ядовито, будто сам над собой. Он мог, конечно же, мог. Но сам себе уже давно признался, что не хотел. Не хотел причинять такой боли. Показал прямо, шансы есть. А что с ними делать — выбор уже лично Руслана, и пока он толком никакого не сделал.
— Как я… — Тушенцов чувствует, как внутри мешаются чувства. Он спрашивал, почему рыжий не оттолкнул его, когда была возможность. Почему не застыдил, не обозвал и слова против не вымолвил? Почему, даже получив несколько лет назад нож в сердце, он не всадил его обратно при возможности?
Кашин докуренный бычок выкидывает, придавливая носком ванс. Придирчивые голубые глаза осматривают толпу за спиной, стремительно темнеющее небо на горизонте и старается осмыслить правильность своих действий. Мысли всё мечутся по черепной коробке, создавая эффект улья, начинают гореть виски. Голос оказывается отчего-то слишком сильно севшим, когда рыжий хрипит тихое:
— Пошли наверх, меньше ушей будет, — Тушенцов смотрит на него буквально пару минут и кивает прежде, чем начнёт трезво оценивать закручивающуюся ситуацию.
Проходя осторожно вне диапазона камер, парни словно невзначай делают вид, что идут не в одном направлении и не друг с другом. Вот только прожигающий спину взгляд Ильи и Коли Тушенцов почувствовал бы, даже если не знал этих двоих. Обернувшись через плечо, он показательно глаза закатывает, выражая «недовольство» подобному вниманию, оба лыбятся, но всё же отворачиваются, позволяя шатену подняться по лестнице вслед за чужой широкой спиной. Проходя глубже по коридору, оказываются в самой дальней спальне. Внутри на кровати брошен чёрный рюкзак и барсетка с документами. Балкон выходит на лесную дорогу, и здесь неожиданно тихо для такого яркого шума в коридоре, что доносится аж с первого этажа. Даня садится на край кровати и, тяжело вздохнув, растирает лицо руками. Ему уже начинает не нравиться то, во что превращается, но и продолжать бегать при такой хорошей возможности глупо. Руслан смотрит на него долго, пристально. Ему важно узнать эмоции, он хочет понять его, хочет прикоснуться к чувствам, что спрятаны под надёжным слоем сдержанности.
— Зачем ты вообще это сделал? Наверное, мой вопрос будет звучать логичнее после твоих слов, — сведённые к переносице брови, непонимание в глазах Кашина. И правда, его вопрос более логичен, но и ответ на него вполне логичен. Руслан его из головы не выпускает, изнывает воспоминаниями и желаниями, что ещё можно ответить, кроме как пробубнить тихо, теребя пальцами рукава толстовки:
— Столько времени прошло, и я… — пауза выглядит даже комично.
«Что?» — надрывается само над собой сознание. Вспышка злости почему-то исчезает так же быстро, как появилась. Он злится с собственных мыслей, злится сам на себя и очень не вовремя.
— Передумал? — смеётся слишком ядовито и обречённо, отворачивается к стене. У Кашина внутри всё от эмоций рвётся, но возраст гасит любые вспышки и замашки. Они давно не маленькие мальчики и до подобного опускаться точно не будут. Постараются поговорить, как бы сильно не скрипели зубы и не надрывалось сердце.
— Дань, я… Блять, будто ты сам не знаешь… — растирая лицо руками, ходит из стороны в сторону Тушенцов. Нервы вызывают тики, слишком резкие и неприятно давящие. Возникает желание просто абстрагироваться. Спуститься вниз к ребятам, провести стрим, отдать подарки, выпить, провести время с друзьями, а не заниматься этим. Не разбираться в отношениях со своим бывшим лучшим другом, с которым трахался за спиной своей девушки.
— Знаю, блять. В этом вся проблема. Я знаю, что это было взаимно. Знаю, что у тебя, блядь, вставало на наши поцелуи так же, как и у меня. Я помню, блять, что ты ночами срывался от своей Настеньки ко мне, потому что с ней трахаться, как со мной, не получалось, — Руслан в ступоре и немного в шоке. Замирает на месте, приоткрыв рот, и только может, раскрыв тёмные глаза, смотреть неотрывно. Даня серьёзен, сжимает челюсть, но напор сбавляет. — Я знаю. Именно поэтому не понимаю, что и кому ты пытался тогда доказать.
Руслан пристыженно отводит глаза и кусает до крови губы. Он знал, что Даня проницательный сукин сын, прямолинейный и справедливый даже с самыми близкими, но так сильно правдой ещё не обжигал. Руслан сам себе ещё во взаимности этих чувств не успел признаться, а Кашин их уже видел и понимал. Упоминание этой язвы, что по несчастью принято называть «девушкой», вызывает мурашки по коже от клинящих воспоминаний. Тушенцов не согласен разве что с тем, что с ней трахаться не получалось. С ней вообще всё было не таким. Словно делалось через силу, шло с загвоздками, постоянно натыкаясь на новые проблемы и препятствия. Тяжело делать что-то для человека, когда он не может даже заметить твои старания. Но правды ради самым главным страхом для Руслана всегда была вовсе не миловидная девушка, в отношениях с которой не заладилось почти ничего. Главным страхом было общество, и стоило тогда это признать.
— Мне было страшно… — тяжёлый вздох Кашина разносится по помещению. Они всегда были совершенно разного мнения на этот счёт. И, видимо, до сих пор остаются, потому что продолжить младший не позволяет.
— Сейчас-то чего ты от меня хочешь? Зачем всё это затеял? — чистое непонимание, ни капли злости. Он подходит ближе, сжимает ладони Руслана в своих и смотрит в глаза пристально, в надежде найти там хоть какие-то ответы. У шатена в груди что-то разливается трепетное, горячее, все органы внутри обжигающее.
— Потому что люблю тебя, — тишина, он осторожно касается веснушчатых щёк и дрожит от эмоций, горло сдавливающих. — Потому что больше не боюсь любить тебя, — Даня замирает, то ли пытается понять, не стебутся ли над ним, то ли пытается это всё осмыслить. Моргает и, зажимая губы, отводит смущённо глаза. Сердце так бешено стучит от этих слов, вырывает из груди тихий, сухой хрип.
Большие руки Тушенцова обнимают резко, притягивают к себе за талию и прижимают так близко, чтобы кости рёбер друг в друга вдавливались и расстояния меж телами вовсе не оставалось. Носом под подбородком вести и шею открытую горячим дыханием щекотать, чувствуя, как забитые татуировками руки спину исследуют, бездумно оглаживая и едва ощутимо царапая. Кашин шепчет что-то едва разборчивое, но до дрожи в коленках нежное. Руслан, отрываясь, щёки его сжимает и в губы поцелуем напористым вжимается, жмурясь. В голове мысль прослеживается, что вкуснее этих губ в мире шатен никогда не видел и уверен, что не увидит. Голубые глаза смотрят с той самой ласковой влюблённостью, что и много лет назад. Он так же трепетно шею поцелуями покрывает, когда опускает на кровать. Изгибы полюбившегося тела руками исследует и открывшиеся оголённые участки покусывает, прислушиваясь к каждому выдоху и вдоху, цепляясь за каждую фразу, что с губ, опухших от поцелуев, срывается. Они говорят о любви завуалированно, не произнося надоедливой однотипной фразы. Когда Даня, осматривая любимое тело, хвалит, у Руслана горят щёки и сводит бёдра. Когда шатен, обнимая за шею, к себе тянет, лицо поцелуями мокрыми усыпая, у Кашина щёки горят неимоверно слушать все его комплименты сбитым шёпотом. Ласка мешается с медленными толчками, выбивая из отвыкшего тела воздух. Глаза закатываются, меж пальцами привычно сжаты медные отросшие волосы. Бёдра ведут в такт мягким, глубоким толчкам, голова кружится от удовольствия и застилающей глаза нежности.
Руслан любимое имя выстанывает на ухо. Волосы мягкие за него заправляет и нетерпеливо лопатки царапает, в спине прогибаясь. Ноги дрожат, обхватывая большое тело, зажатое между ними. Большие руки то под коленками держат, то, трепетно оглаживая внутреннюю часть бедра, на рёбрах замирают. Засосы россыпью звёзд по небу катятся, мешаясь со смазанными поцелуями и словами о красоте и совершенстве. В доме будет уже совсем тихо, когда Руслан, перебирая мокрые прядки, поймёт, как сильно ему не хватало просто близости с определённым человеком. Чтобы ему в грудь утыкаться и млеть под поглаживаниями рук на спине. Он засыпает, обнимая любимого человека, и сказать больше об этом совершенно точно не боится. Кашин рано утром долго осматривать лицо чужое будет. Волосы перебирать и корить себя за слабость. Он, последний раз губами к чужим прижавшись, комнату покинет тихо, не разбудив.
Проснувшись от негромкой музыки и шума уезжающих машин, Тушенцов, даже не думая раскрывать глаза, хлопает по второй половине кровати, надеясь попасть по мягкому телу, но получается только громко хлопнуть по пустой простыне. Глаза широко раскрываются, сознание заторможенно обрабатывает не дошедшую до конца мысль. Поворачивая голову в сторону пустого места рядом с собой, мужчина поднимается в сидячее положение, сразу поморщившись от боли в пояснице. Телефон зажат в руках, пальцы заторможенно пытаются найти злополучный контакт, но, пролистывая в самый верх диалогов, Руслан натыкается на искомого. Контакт разблокирован, а пустой до этого дня чат высвечивает всего два новых сообщения:
Dkincc
Я не соврал, мои чувства никуда не пропали
Просто дай мне время
