Неприятно?

      В какой момент Кашин дал себе волю и позволил припустить затянутую на шее удавку — сам не понял.

      Просто в одну из недель он выкурил блок сигарет и не спал толком из-за того, что посещало во снах. Просто предчувствие подсказало, что приближается самая ненавистная ему фаза. Но Данила не был бы собой, если бы первые недели не мучил себя оправданиями.       «Просто плохо спалось на новой кровати» — подрываясь третий раз за ночь, думает про себя мужчина. Сжимает губы в тонкую полоску и дрожит от лёгкого озноба. Дыхание всё ещё сбито, на лбу холодные капли испарины, футболка пропитана потом, волосы растрёпаны, одеяло одним большим ворохом валяется у кровати на полу. Под закрытыми веками всё те же картинки прошлого, от которых греет грудь и щемит под рёбрами.       «Просто напряжение» — мучаясь от бессонницы, корил себя Кашин. Подсознание с болезненной усмешкой парировало на собственные мысли: «Почему тогда ищешь его на другой стороне постели?». Моментально отдёрнутая рука, сведённые к переносице брови, в очередной раз поджатые, истерзанные губы.       «Просто воспоминание» — поворачивая руль на знакомом перекрёстке, бубнит себе под нос Данила. Ксюша смущённо кусает губы, слушая очередные пьяные бредни своего парня, тихо извиняется перед водителем и причитает, чтобы того, не дай бог, не вырвало прямо в салоне. А у Кашина все мысли вне пределов машины, в паре сотен метров оттуда, в подворотне, что ведёт к набережной, где когда-то ночью ему кусали губы и собственные руки сжимали тёмную толстовку на чужой талии.       «Просто…» — он собирал вещи для переезда на новую квартиру, наткнуться на что-то из прошлого было вполне логично, но… Не на это. Когда глаза жмурятся до звёздных белых кругов под веками, а втянутый через нос запах иголками вонзается в каждую частичку тела, оправданий уже не остаётся даже для самого себя. Чем можно оправдаться, когда в руках сжимаешь чужую одежду и дрожишь от некогда родного запаха? Вот именно. Ничем.       Выкуривать пачку за ночь стало уже привычным. Взгляд на породнившийся город с разных точек. То с балкона старой квартиры, то с красивой террасы на новой. Иногда с улицы за баром, ещё реже с балкона ресторана на чьём-то мероприятии. Места меняются, а мысли каждую ночь текут в одном направлении: «Что ты, блять, в моей голове делаешь?» Сны — пугают, мысли — мучают, упоминания — раздражают, бессилие — губит. То ли сказывается возраст, то ли утомлённость за недавний период времени, но принять очевидное в этот раз выходит намного легче, чем семь лет назад. Густой клубок дыма вырывается из лёгких, ладонь растирает сонное лицо. Глаза болят от светло-серого ночного неба. Белые ночи, как всегда, вовремя. Сердце в груди колотит так сильно, что немеют конечности. Кровь пульсирует по венам, стучит в висках. Голова гудит тупой болью. Чувствительная кожа всё ещё покрывается мурашками, вспоминая, как к ней прикасались. Мужчина закрывает глаза и пытается вдохнуть холодный сырой воздух полной грудью. Изголодавшаяся фантазия, наконец получив свою долгожданную похлёбку, мучала голову. Эти глаза. Эти руки. Эти блядские, невероятно красивые руки. Он знал все чувствительные точки так хорошо, что доводил Кашина до звёзд перед глазами парой касаний. Его голос мог меняться на такие тембры, от которых сердце отказывало и кровь в венах закипала. Стоило слегка приоткрыть дверь в заледеневшую обитель воспоминаний, как тело сковывал мандраж.       Взгляды. Касания. Голос. Этот кареглазый ублюдок приходил во снах так часто, что мысли о нём просочились в настоящее. Кашин непомерно корил себя за внезапный приступ пиздостраданий. Несколько лет держался, а тут все замки посрывало, прорвало все дамбы и прошибло зарядом такой мощности, что закружилась голова и противно запищало в ушах. Спать было невозможно, закрываешь глаза, а там он. Из разных временных отрезков и разнообразных обрывков воспоминаний. Вот первая встреча, где они долго обнимаются на вокзале, не задумываясь ни о людях вокруг, ни о брошенной сумке с вещами. Вот вторая, более осторожная, ведь первая в голове всё ещё набатом стучит. А вот едут вместе в тур Руслана, Даня нервничает, беспокоится, пытается скрывать эмоции, но выходит плохо. Глупо отрицать, как сильно их сблизило то время. Странная пословица: «Раньше было лучше» в голове Кашина применяется только к тем временам. Когда дышать и правда было легче, когда скромные прикосновения и смущённые разговоры на кухне рано утром были для них чем-то непомерно интимным. Впервые переплетённые пальцы, Руслановы горячие руки и самые внимательные чёрные глаза. Мягкие улыбки, нервозность и страх быть замеченными. Прятаться в номере отеля, осторожно, едва выводя губами буквы, говорить слова, от которых крутит желудок. Страх, отторжение, внутренняя гомофобия. О ненависти к самому себе и говорить не хочется, пусть лучше люди будут думать, что это было простым выгоранием.       Руслан приезжал поздно ночью, впивался губами в чужие и слишком назойливо, сбивчиво рассказывал о проблемах. Пил чересчур быстро, не обращая внимания на тики и переступая любые границы. Топтал любую выстроенную стену и моральные нормы. Руслан уезжал так же быстро утром, стоило только телефону на тумбочке издать вибрацию. Сообщения вслух не читал, но Кашин вполне мог представить, что пишут сопливые миловидные девочки, желая вернуть своего парня обратно. Руслан долго смотрел в тусклые глаза Дани и пристыженно замирал в дверном проёме. Его всегда заботило чужое состояние, ему никогда не было плевать, но он никогда не проигнорировал бы её сообщения. Точно не в то время. А Данила только натягивал улыбку, когда его крепко обнимали, утыкаясь носом в ключицы, трепал каштановые волосы и, улыбаясь, провожал позитивным напутствием. А потом на кухне курил дольше нужного. Иногда по несколько сигарет за раз, потому что мысли за время тления одной сформироваться не успевали. Пиздострадал он однотипно — зарывался с головой в работу, откидывал любые мысли в долгий ящик, думая, что позже с ними обязательно разберётся. Позже они точно всё обсудят и решат. Позже…       Позже не наступало ни через пару месяцев, ни через год. Грани дружбы для них растёрлись очень быстро, оставаясь потрёпанной жизнью тоненькой верёвочкой висеть где-то на распутье. Даня всегда позволял её оборвать, если было нужно. Даня всегда вешал её снова, когда Руслан просил не переходить эту грань ещё сильнее. Иногда эмоции брали верх, заставляли говорить слова, от которых больно было уже Тушенцову. И Кашин, как последний эгоист, был рад, что страдает хотя бы не один. Был рад до момента, пока Руслан не брал за руку и не просил прощения. Тогда, кроме бесконечного стыда и теплоты, не оставалось вообще никаких чувств. Даня думает, что они совершенно точно друг друга стоили. Когда посреди ссоры, начатой самим же рыжим, он затыкал разгорячённого шатена поцелуем и зажимал так до тех пор, пока не перестанет сопротивляться. Они идеально друг другу подходили, потому что Руслан, оправдывая свой скверный характер, говорил в лицо оголённую, слишком сильно режущую правду. А потом щенячьими глазами смотря, обниматься лез, выпрашивая прощения и обещая, что больше рамки не пересечёт. Они совершенно точно друг друга стоили, потому что Кашин помнит, что пьяным в любви признавался почти так же часто, как это делал Руслан. Но только пьяным. Потому что трезвым было бы слишком серьёзно, и выкрутиться бы не вышло.       Сейчас, спустя три года молчания и тишины, начинает казаться, что все эти воспоминания — бред. Чувства — симуляция. Оставленные парные вещи — развод мирового масштаба. Но сколь сильно бы Кашин не отдалялся от тем, связанных с бывшим другом, всегда появлялись те, кто срывал планы. Илья вот уже как неделю подначивал прийти в место, где будет он. «Я же не заставляю вас там в дёсна ебаться, просто выбирать между вами не хочу» — оправдывался Коряков с совершенно ангельским видом. Понять его можно, умудриться сдружиться с людьми, находящимися по разные стороны баррикад — это, конечно, джекпот. Но при этом какого хуя он так настырно шёл на поводу у аудитории в желании увидеть ребят в одном месте, понять Кашин искренне не мог. Как согласился пойти — честно не помнит. Или не хочет признавать наличие этих воспоминаний в своей голове. Но, приехав, почти сразу пожалел. Потому что пьяный Руслан — это самое прилипчивое и ебанутое создание, которое вы только сможете встретить. Пообщаться даже с теми, кого ты в целом никогда не смог бы узнать — его профессиональная задача. А объявиться перед ДК, неожиданно набравшимся смелости приехать — цель всей жизни.       Несколько бессмысленных попыток адекватно поговорить, пустая ностальгия по старым совместным воспоминаниям, и рыжий принял решение игнорировать это пьяное чудовище. В тот раз мероприятие даже прошло неплохо, Кашин смог выпить, увидеться с друзьями-приятелями и, домой приехав, даже поспал без кошмаров. Решение переступить через себя и попытаться снова зародилось в нём случайно, во время одной из бессонных ночей. Он может бегать от своего прошлого очень долго, оправдываться перед аудиторией и закрывать глаза на чужой интерес к своей персоне. Им нужно хотя бы поговорить. Хотя бы сойтись на нейтральных отношениях, где нет обид и ссор, где они действительно просто пошедшие разными путями люди. Руслан не обижался первые два совместных мероприятия, думая, что и правда отвлекает или лезет слишком настырно. Алкоголь, развязывающий руки, и желание не упустить момента для разговора выливались во что-то скверное, если судить по рассказам Ильи. Однако на третий раз, когда Мазеллов и Стинт не подначивали пить, сомнения закрались довольно быстро, ведь всё, что делал там Кашин, — мастерски избегал и игнорировал присутствие Тушенцова. Да, разговаривать трезвым было намного страшнее, а глухие отголоски прошлых попыток не давали ему почти никакой информации о том, что же теперь в итоге между ними. Медийно Даня нигде не объявлял об их перемирии, но и от зрителей не скрылось, что теперь их максимально редко можно увидеть вместе. Уточняющий вопрос: «Так вы помирились или нет?» — звучал так часто, что даже самому Руслану стало интересно узнать на него ответ. Но всё, что ему удалось выяснить, — ДК просто начал относиться к его существованию терпимее.       Как они всей компанией оказались в одной кальянной, Руслан помнит с трудом. Зато картина того, как он зажал Кашина в туалете, перед глазами мелькала очень ярко. Сбитое дыхание младшего, собственные руки, отчего-то слишком уверенно касающиеся чужого тела, шёпот, смазанное касание губ. А потом его даже не ударили, только запястья сжали довольно сильно, мелкие синяки до сих пор приходится прятать за длинными рукавами. Вечер стал ещё хуже, когда не получилось по-быстрому свалить. Судорожно набирая номер своего водителя, Тушенцов с горем пополам выяснил, что этот сукин сын свалил куда-то со своими друзьями. Поделившись ситуацией с Ильёй, Руслан рассчитывал от души поржать и посильнее накидаться, чтобы стереть остатки и без того размытых воспоминаний. Вот только пьяный Коряков, как известно, личность максимально непредсказуемая. Вместо смеха нахмурился и стал выпрашивать у трезвой части компании, кто мог бы помочь другу и довезти его до дома. Из всей толпы единственным согласившимся оказался, о сукин, блять, сын, Кашин. Руслан было подумал, что сделал он это только ради того, чтобы где-нибудь в тёмном переулке его грохнуть, на деле же всё было куда проще. Илья Коряков — ахуенный сводник, но об этом Руслан узнает уже утром следующего дня. А пока, опуская глаза в пол, передаёт Кашину ключи от своей машины, плетясь следом так обречённо, словно его на расстрел ведут.       Едут долго, как минимум потому, что пересечь нужно почти весь город, а как максимум — город этот Даня знает ужасно. Навигатор водит какими-то выёбистыми дорогами, машина часто встаёт на светофоре. И Кашин честно каждую из остановок проклинает всеми известными ему пытками. Потому что с соседнего сидения с самого начала поездки его профиль изучают большими карими глазами. Такими вымученно опечаленными и болезненно родными, что что-то хрустит под рёбрами, ломаясь под грузом нависающих пиздостраданий. Руслан оторваться от него не может, потому что пьяный мозг назойливо генерирует идеи того, что можно было бы сказать и сделать, чтобы как-то исправить ситуацию. Вернуть то прошлое, что теплится под рёбрами и старательно оберегается от холода остального мира. На языке крутятся миллионы слов, крылатых фраз, вопросов, оскорблений и неуместных шуток. Но горло сводит так сильно, что даже челюсть открыть вне очередного тика не получается. Рыжий постоянно смотрит в окно безмерно утомлёнными, пустыми глазами. Словно картинка вечерней Москвы его не интересует и не будоражит. Словно он все эти пейзажи видит каждый день.       Они сталкиваются глазами всего единожды, когда на одном светофоре Руслан периферийным зрением улавливает пристальный изучающий взгляд голубо-серых глаз. Поворачивается моментально, словно пытается поймать на допущенной оплошности. Даня не дёрнулся даже, словно знал, что его обязательно заметят, и предвидел такую реакцию. Глаза в глаза всего пара минут. Они смотрели так друг на друга утром, просыпаясь в одной кровати и смеясь с очередных смешных картинок в телефоне Руслана. Они смотрели так же, когда Тушенцов, задыхаясь в своих же стонах, руками сжимал растрёпанные мокрые волосы… Смотрели, когда в последний раз столкнулись взглядами перед уходом. Когда у шатена внутри кипела и бурлила ярость с обидой, а рыжий, едва сдерживая порыв, разочарованно прощался с местом, в которое планировал никогда не возвращаться. Кашин отворачивается первым, видимо, вспоминая то же самое, что и Руслан. Старший кусает губы и, очертя последний раз сжимающие руль руки, отвернулся к окну. Что говорить человеку, которого сам же прогнал? Что делать, когда оба скучаете и мучаетесь? Почему, даже зная, что нужны друг другу, на горло так сильно давит гордость? Пальцы почти бездумно сжимают края толстовки, глаза бегают по сменяющимся домам. Подумать бы о чём-то другом, а в голове только рыжая макушка, глаза-хамелеоны и жажда прикосновений. Когда горло чуть ослабло, в голове едва успел сформироваться сгусток слов, рвущихся наружу. Руслан и рад был бы остановить себя, обдумать то, что скажет, но смог осознать только поворот в сторону водительского.       — Тебе противно от меня? — Тушенцов кусает губы и замирает, в какой-то степени надеясь, что его проигнорируют. Кашин молчит непозволительно долго, пытаясь глазами просверлить дыру в лобовом стекле. Руслан подумал, что ответа так и не дождётся, но прозвучавший голос заставил тело в предвкушении напрячься.       — Мне противно, что единственная оставшаяся между нами нить возможной связи — интерес зрителей к ссоре, — Шатен ему в глаза смотрит с тоской, заслоняющей размерами космос и звёзды. Рассматривая бледное, усыпанное веснушками лицо, он смог разглядеть, что Кашин со скрипом приоткрыл дверь своей души, позволяя сквозь тоненькую щель взглянуть на гниющие внутри чувства. Тушенцов тянется к нему, чтобы прикоснуться, преодолеть стену, выросшую между ними за все эти годы, но рыжий неожиданно продолжил, разрезая сердце сочащим в голосе разочарованием, — Раньше так не было, — поджимает губы младший. Он не дурак, он видит и знает, что тянутся к нему не просто из желания вспомнить прошлое и надавить посильнее на незажившую рану, но сам факт того, что Руслану проще зажать его в туалете и потрахаться, чем решиться на тяжёлый разговор, вызывал отторжение. Когда Тушенцов тянется к нему на встречу со своего кресла, Даня не двигается с места. Пристально следит, как карие глаза бездумно бегают по его лицу, как закусывается пухлая губа и дёргается кадык, раскрывая на мгновение крыло летучей мыши с одной стороны. Старший замирает в паре сантиметров, не веря, что его подпустили так близко. Слышит, как сбилось сердцебиение. Чувствует, как участилось дыхание. Когда в последний раз он видел эти глубокие голубые радужки так близко? Когда в последний раз он мог насладиться такой близостью?       Кашин неподвижен. Бегает глазами по лицу напротив и ждёт. Знает, насколько сильно мучительно это ожидание. Знает, как сильно Руслан бы хотел получить всё быстро. Шатену всегда было сложно делать шаг первым, а рыжий всегда подначивал его этот шаг совершить. Лёгкое движение головы, он чувствует горячее дыхание на своих губах. На руках и спине ворохом удовольствия взбугрились мурашки. Когда Даня подаётся вперёд, кажется, что мир лопнет на миллион крохотных осколков. Стоит ему только ощутить вкус самых желанных губ, и он опьянеет, как от самого крепкого алкоголя. Кашин всё ещё неподвижен, опускает глаза на чужие губы, и следующее движение совершают синхронно — подаются вперёд, наконец, сливаясь в долгожданном действии. Руки рыжего давят на шею, жмут к себе так близко, насколько позволяет положение. Руслан раздвигает послушно губы, чувствует, как врывается внутрь мокрый язык. Обводит своим кромку зубов, переплетает с Даниным. Глаза закатываются от удовольствия, поцелуй выходит таким жадным и мокрым, что по подбородку стекает тонкая ниточка прозрачной слюны. Воздуха в лёгких с каждой секундой всё меньше, пальцы Тушенцова сжимают чужие предплечья, хочется прижаться как можно ближе, хочется утонуть в долгожданном тепле близкого человека.       Мысли ведёт, алкоголь в крови пробуждается вновь, колет вены изнутри, поджигает адреналин. Так хочется не отрываться от долгожданных губ никогда, запечатлеть этот развязный поцелуй на века, отпечатать в памяти, выжечь желанные прикосновения на коже. Кашин отрывается первым, сталкиваясь лбами, долго смотрят в глаза. Данины пальцы вытирают стекающую слюну с красивого подбородка, оттягивают слегка нижнюю губу. Руслан прикрывает глаза в блаженстве, когда к нему тянутся ещё ближе. Сейчас он готов простить всё что угодно, даже извиниться сам, если понадобится, лишь бы Даня не уходил, лишь бы… Когда над самым ухом тихий низкий голос шепчет: «Доброй ночи, Рус», всё словно замедляется во времени. Широко раскрывая глаза, он видит, как ключи от машины падают на сиденье, слышит, как открывается дверь, ощущает лёгкий ветер с вечерней улицы. Пока тёмные глаза пристально цепляются за удаляющуюся фигуру, разум, треща шестернями, пытается осмыслить произошедшее. Первая эмоция — раздражение и злость.       — Уёбок, — рычит Руслан, выпрямляясь в своём кресле и хватая с водительского ключи. Вторая, добивающая что-то глубоко внутри, — обида. Даня ушёл так спокойно и безмятежно, словно это не стоило ему и капли раздумий. Словно Руслан был для него пустым местом, не стоящим и капли внимания. Растекаясь по кожаной поверхности, из груди вырывается какой-то сдавленный стон. Руки растирают лицо в попытке устранить возникшую слабость. Что они, блять, сделали?