Убийство в офисе компании К

      — Дорогие наши, мы вас обожаем! Сегодня мы поём лишь для вас! Ну же, поднимем лапки вверх! Сладкий заряд, горячий шоколад, нашей песне каж-дый бу-дет рад!       Духота зала сводила его с ума, но он послушно поднял лапы, неловко задев стоявших рядом фанатов. Их потные тела разных комплекций и видовых принадлежностей жались друг к другу, как сардины в банке, и пахли соответствующе — дешёвыми дезодорантами, мускусом, немытым мехом. Он старался дышать ртом, чтобы не чуять этой омерзительной вони, но даже так всё равно ощущал весь зрительный зал на своём языке. Хотелось поскорее выбежать на воздух, выхлебать цистерну воды, да хоть из лужи напиться, лишь бы избавиться от этого тошнотворного вкуса.       «Всё хорошо. Сконцентрируйся на музыке. Ты пришёл сюда за этим, за музыкой! Получай от неё удовольствие!»       Девочки в разноцветных нарядах отплясывали так, будто от этого концерта зависела их дальнейшая жизнь. Задирались точёные ножки, выглядывали из-под юбочек кружевные панталоны, надрывался голос вокалистки, обещавшей дождь из тортиков и море сладкой неги. Раньше ему нравились и эта песня, и эта вокалистка, и этот маленький уютный клуб, но сейчас он был бы готов оказаться где угодно, только не здесь, не в жаре, не среди воющей и подпевающей толпы.       Сердце ходило ходуном в слишком тесной для него грудной клетке — оно словно стремилось пробить себе путь наружу, превращая в месиво остальные внутренние органы. Он то и дело хватался за грудь, стискивая в кулаке логотип выступавшей айдол-группы на купленной специально для концерта футболке. Со стороны, возможно, казалось, что лапанье отпечатанных на ткани девичьх мордашек было просто ожидаемо-чрезмерным проявлением фанатской любви, а тяжёлое дыхание, вырывавшееся из пасти с негромким присвистом, свидетельствовало лишь о нервном возбуждении — он ничем не отличался от сотни других фанатов, пришедших прикоснуться к кумирам, пусть даже только глазами.       На самом деле он держался из последних сил, чтобы не заскулить, не начать царапать когтями раскалённый пульсирующий лоб, не укусить самого себя за лапу в тщетной надежде хоть как-то притупить боль. Он ждал этот концерт, он пришёл сюда за впечатлениями и фотоснимками, но дорогая профессиональная камера дрожала в потных холодных лапах, и он боялся её разбить — тем более, в такой толчее. Он сфотографирует девочек после концерта, пока будет ждать в очереди на рукопожатие. Сейчас главное — отстоять последнюю песню, дышать ртом, сдерживая рвотные позывы. Он не мог покинуть зал раньше времени, не мог предать девочек, которые пели лишь для него.       Однако, сколь бы громкой ни была музыка из концертных динамиков, как бы ни заходился в воплях одобрения зал, его чуткие ушки стояли торчком, стремясь поймать один-единственный звук во всеобщей адской какофонии, звук пришедшего на телефон сообщения, который действительно предназначался лишь ему — а звука всё не было, и смартфон в заднем кармане брюк ни разу за весь вечер не завибрировал.       — Шоколад, шоколад, прям в сердечко вам люб-ви за-ряд!       «Не надо про еду, Мия-тан, прошу…»       Зверюшка на сцене сделала пасс лапками, словно бы отправляя свой «любви заряд» в зрительный зал. Музыка бухнула последним аккордом, и многочисленные зрители — зал сегодня был забит до отказа — взорвались воем, аплодисментами и клятвами в вечной любви. У него заложило уши, и он сам тихо заскулил, зная, что галдёж в зале перебьёт любые звуки. Красавицы-айдолы рассыпались в благодарностях и обещали скорый выход нового сингла, а он, поняв, что больше не сможет держаться, резко развернулся и принялся проталкивать себе дорогу к темневшей в глубине зала двери в уборную.       «Только не посреди зала… Только не на кого-то из фэнов… Только не перед Мией-тан и девочками…»       Кровь пульсировала в висках, и он ощущал, как по венам бежит горячая влага, как скользят по ним в яростной спешке кровяные тельца. От каждого вдоха набухали и раздавались вширь лёгкие, а пищеварительный тракт неистово сокращался, перегруженный одним фактом своего существования. У занятого грызнёй с самим собой желудка не было сил на выполнение своих функций, и весь его скудный ужин, который удалось кое-как затолкать в себя перед концертом, оказался исторгнут из пасти мерзким полутвёрдым комком, едва тронутым пищеварительными соками.       Он долго ещё откашливался, стоя на коленях в дурно пахнущей тесной кабинке, уперев лапы в холодный загаженный пол. Кусочки плохо переваренного риса прилипали к шерсти вокруг рта, а на языке так и остался кислый привкус того, что когда-то было карри. От этого вкуса хотелось проблеваться снова, но стало просто нечем; опустевший желудок отдавал назад разве что желчь и прозрачный сок с редкими зёрнышками риса.       «Теперь главное встать… И не упасть в это мордой… Чёрт-чёрт-чёрт…»       Он вышел из кабинки на трясущихся лапах, с силой захлопнув за собой зверь — та тут же отлетела назад, больно ударив его в основание хвоста. Откуда взялись вдруг силы в лапах, он не знал — то они дрожали так сильно, что не получалось прожать до конца затвор камеры или застегнуть ширинку на брюках, а то он умудрялся оцарапать себя до крови, всего лишь рачёсывая зудящую под мехом болячку. Похоже, на закрытие двери ушла вся энергия, что ещё у него оставалась: он едва волочил ноги, мысленно отсчитывая каждый шажок, а раковина, казалось, всё отдалялась от него, такая обманчиво близкая, преломляла и растягивала пространство, лишь бы сделать ему больнее, помучить лишнюю секунду.       «Ну да, совсем как она… Что женщины, что раковины, разницы между ними никакой…»       Лапы наконец-то ухватились за белый порцелановый край, и он смог опереться об него, даруя себе передышку. Сделав пару тяжёлых шумных вдохов, он с трудом раскрутил не в меру тугой вентиль и подставил лапы под струю холодной влаги. Плеснул пару пригоршень себе в разгорячённую морду, а следующие четыре жадно вылакал. Хотел было и пятую, но желудок свело от боли, и он понял, что рискует — очередного приступа рвоты совсем не хотелось. Сейчас, когда в животе наконец было пусто, если не считать воды из-под крана, размышлялось немного легче, а холод словно бы унял пульсирующую в черепной коробке боль. Похоже, добраться до станции и уехать домой на ночном поезде он сегодня всё-таки сможет.       Зажмурившись и постояв немного в красноватой темноте, он медленно открыл глаза и взглянул на своё отражение в покосившемся зеркале. Вода смыла почти все комочки рвоты, что успели налипнуть на шерсть вокруг пасти, но мех всё равно казался грязным; под запавшими тусклыми глазами налипли мясистые корки. Он попытался сковырнуть одну коготком, и из-под корки показалась клейкая красноватая жижица. От спонтанно возникшего мерзкого чувства в животе его передёрнуло всем телом; он принялся в исступлении чистить лицо мокрыми лапами, больно царапая шкуру, и не успокоился, пока не привёл себя в хоть сколько-то приемлемый вид. Конечно, в свалявшемся мехе то тут то там виднелись крохотные проплешины, футболка была местами заляпана рвотой (к счастью, на логотип с девочками не попало и капли), а глаза уже гноились по-новой, но это ничего — он сделает всё возможное, чтобы привести себя в порядок к завтрашнему дню и ничем не выдать своего состояния на работе.       «Это всё чёртов стресс… Может, мне сходить к врачу? Страховка должна покрыть… На следующей неделе… Нет, через две… Когда проект сдадим… Иначе премии не видать…»       Пока он изучал своё отражение, полностью погружённый в себя, дверь туалета за спиной отворилась с громким хлопком. Внезапный звук заставил его вскрикнуть и резко обернуться; двое вошедших мужчин ответили ему непонимающими взглядами. Один из них, крупный тёмно-коричневый бык в белой безрукавке, опомнился первым и двинулся вперёд, по направлению к одной из двух кабинок; своим могучим плечом он задел его, не нашедшего в себе сил отойти и освободить проход. Его нерасторопность, похоже, заставила быка сменить растерянность на агрессию; глаза рогатого незнакомца налились красным, а грубая угловатая морда оказалась вдруг в миллиметрах от его собственной.       — Ты чего тут встал?       Он попытался ответить, но из пересохшей пасти не удалось извлечь ничего членораздельного. Вместо того, чтобы заискивающе извиниться перед сильнейшим, как он привык делать на работе и в жизни, ему удалось лишь промямлить нечто совсем неразборчивое. Тощая грудь ходила ходуном от участившегося дыхания; стоя спиной к зеркалу, он не мог знать, как сильно расширились его зрачки, но от вошедших зверей этот факт не укрылся.       — Ты чо, «мятой» тут ширялся, урод?! — грубые тёмно-серые пальцы, некогда бывшие у древних быков копытами, схватили его за ворот футболки. Остро ощутив свою уязвимость, он поддался инстинкту, широко раскрыл пасть и зашипел, демонстрируя противнику тонкие острые зубы. На быка, видно, дохнуло из его пасти кислятиной и желчью; он отступил, отпустив его ворот, скривил морду в отвращении. Из широких ноздрей вылетал нестерпимо-горячий воздух. Сзади быка-агрессора уже хлопал по плечу его спутник, высокий серый кот в фирменной толстовке с автографом Мии-тан.       — Успокойся, Таро, иди куда шёл. Ты чего ожидал от этой дыры? Не лезь на рожон, не надо, кто-нибудь охрану позовёт. Оставь паренька в покое.       Как ни странно, мягкое мурлыканье друга успокоило быка по имени Таро — тот развернулся и с негромким фырканьем удалился в кабинку. Взгляд, которым он одарил напоследок свою несостоявшуюся жертву, заставил того сжаться, как в детстве перед поркой. Вместо побоев, однако, он вновь услышал мягкий голос кота, доносившийся до него, как сквозь подушку.       — Простите моего друга, он немного… Вы меня слушаете? Вам нехорошо? Мне позвать…       Он не стал дослушивать незнакомца — выскользнул из уборной, оттолкнув того в сторону, пересёк зал, где уже выстроилась очередь на рукопожатия, пулей вылетел на улицу, прямиком в объятия прохладной летней ночи. Дыхание застревало в горле, воздух отказывался просачиваться в лёгкие. Каждый новый удар сердца сотрясал всё тело, словно то ничего больше не весило. Было так стыдно, что хотелось свернуться в комок и заплакать.       Его приняли за наркомана! Его! Образцового члена общества! Едва не избили в загаженной уборной злачного клуба, где выступают едва известные айдолы андерграунда… Чёрт, он же должен был девочек сфотографировать! Хотя бы руку пожать!       Впрочем, сил или желания возвращаться у него уже не было. Прижавшись взмокшей спиной к стене клуба, он тяжело дышал, глядя в чёрное небо без единой звёздочки. Он не видел звёздного неба, наверное, ни разу за всю свою жизнь — не доводилось выбираться за пределы отравленного светом множества билбордов и ночных огней Токио. Настоящие звёзды были не на небе; они пели в злачных клубах, пробивая себе дорогу на небо своим талантом, положившись на удачу и любовь фанатов. Таких звёзд он по-настоящему любил; к таким хотел стремиться, как звездочёты древности стремились к белым мерцающим точкам у себя над головой. Чью-то душу трогает музыка высоких сфер; его душу трогали нежные голоса девочек, отдавших себя искусству.       В заднем кармане брюк завибрировал телефон; короткий звуковой сигнал оповестил о пришедшем сообщении, и этот звук показался ему прекраснее, чем пение любого айдола на любой сцене мира. Затаив дыхание, балансируя между страхом и надеждой, он вытащил телефон из кармана и не сразу сумел его разблокировать — подушечки дрожащих пальцев попадали мимо цифр, когти цокали по тач-скрину, отбивая неверный ритм. Наконец, экран загорелся белым, освещая измученную морду хозяина; в самом конце открывшейся переписки действительно нашлось для него новое сообщение.       Он перечитал его раз, другой, третий, и ощутил, как из-под лап уходит земля, а стена клуба начинает крениться куда-то в бок. Телефон выпал из ослабевшей хватки, и тонкая паутинка трещин побежала по углу дисплея, на который пришёлся основной удар о землю. Он поднял гаджет и отряхнул, казалось, не заметив повреждения; пальцы быстро-быстро забегали по клавиатуре, набирая ответ.       Закончив, он не сразу решился нажать на кнопку «отправить», перечитал несколько раз, стёр, написал то же самое заново. Сердце сжимала тревога; ощущение неминуемой беды грызло его изнутри, царапаясь в брюхе, будто проглоченный живьём скорпион. Белый прямоугольник экрана отражался в усталых больных глазах, словно залитый светом дверной проём, и он щурился от этого света, поскуливал, сам себя не слыша.       Наконец, словно бы сдавшись, он отправил своё сообщение, тут же спрятал телефон в карман и, с усилием оторвав себя от стены, двинулся вперёд, туда, где улицу освещали огни неоновой рекламы, витрин ночных клубов и баров. Гул крови в ушах постепенно затихал, а вместе с ним затихали и мысли в измученном бессонницей и тревогой сознании. Он не сомневался, что сегодня ночью опять не уснёт, как было уже много ночей подряд — будет до рези в глазах смотреть в экран телефона, ожидая, когда его сообщение прочтут, гадая, ответят ли. Утром он успокоится, приведёт себя в порядок и войдёт под своды родного офиса, совершенно непохожий на себя сегодняшнего — в белой выглаженной рубашке, с пустой улыбкой на морде, такой же, как миллионы других, и никто не заподозрит, как же сильно он устал, не увидит следов бессонной ночи.       Завтра всё решится, и ему обязательно станет легче.