Хёттоко, грустный клоун

      Спустившись в подвалы, Глеб Георгиевич ужаснулся: не хотел бы он здесь оказаться ни в свои восемнадцать, ни в свои пятьдесят два. Не высвеченное неонами кабаре, без обычных благовоний, музыки и выпивки на поверку оказалось пустыми сырыми казармами, где в ряд были составлены жесткие однотипные железные койки, на которых обретались полуголые, сонные, неумытые и нечёсанные танцоры кабаре.       Пожарский едва не содрогнулся, когда один из них, неестественно худой чересчур рыжеволосый мальчишка в одних портках, врезался в него, вероятно, вставая в туалет. — Звините, — бросил паренек, и Пожарский в ужасе услышал, что у мальчишки ломается голос.       По неестественно яркому цвету волос можно было догадаться, что они крашены хной. Причем, судя по их состоянию, подозрительно близкому к состоянию сухой пеньки, крашены они уже точно не один раз. Сколько ему? Лет тринадцать? И кто же, хотелось бы знать, в здравом уме, возьмет такое?       «Не мое дело», отодвинул от себя неуместное чистоплюйство Пожарский. «Закрою я один притон, так его тотчас в другом месте откроют. Извращенцы будут всегда, и детский труд, значит, тоже. Единственное, что я могу сделать — самолично в этом не участвовать». — Ну-ка, постой, салага, — придержал он рыжего паренька за локоть. — Дядь, я сейчас в штаны на дую, — вяло отозвался мальчишка. — Пустите отлить. И во внерабочие время я двойной тариф беру. — Двойной так двойной, — мгновенно согласился Пожарский, — Дуй отливать и мигом сюда. И только вздумай надуть!       Рыжий понятливо кивнул и скрылся за дверцей, которую в полумраке оберполицейместер даже не заметил. — Глеб Георгиевич, вы в своем уме? — громким шепотом закричал ему в ухо Лыков. — Это ж совращение малолетних! Это ж статья! — Сам вы малолетний, Лыков, — отмахнулся Пожарский. — Вы как их допрашивать собрались? Своим методом, пиная ногами? Или размахивая полицейским жетоном, может быть? Сейчас, разбегутся и все вам скажут. Нет, Алексей Николаевич, здесь так не работают. Берите себе тоже мальчика, платите ему, а как уединитесь, вот тогда начинайте допрос. Но не смейте никого бить, вы поняли? — Да понял, понял. Вы меня за идиота не держите! — разозлился статский советник. — Тогда перестаньте вести себя как оный, — вернул бумеранг Пожарский, мысленно вздыхая и искренне скучая по былому тандему с Фандориным. Ну, ничего, ничего, как только так сразу. Вот только тут обернуться, да и сразу туда.       Вернулся рыжик, за дверцей послышалось характерное шипение спускаемой воды. Глеб Георгиевич уже приготовил увесистую пачку купюр, от одного вида которой у мальчишки мгновенно прояснился взгляд. — Ого, дядя! И это все мне? — изумился он. — Что ж вам такое угодно попробовать? — Идем, узнаешь, — не стал рушить интригу Глеб Георгиевич. — Есть у вас тут где уединиться? Не люблю вокзал. — Да за такие то деньги, можно хоть в императорском дворце! — ухмыльнулся мальчишка. — Идемте, обслужу вас по высшему разряду!       Ухватив широкую тяжелую оберполицейместерскую лапу, мальчишка потянул Пожарского в другую дверь, замаскированную под ширму.       «А хитро тут все устроено», не смог не оценить Пожарский, пригибая голову и ныряя вслед за рыжим мальчишкой в темноту. — Как тебя зовут? — поинтересовался он, когда они оказались в небольшой, но чистой комнатке, где кроме кровати и столика с проигрывателем не было ничего.       «Это, видимо, для тех кто любит погорячее», догадался Глеб Георгиевич. — Для вас дяденька, я буду кем угодно, — сладко проворковал подросток. — Ну, это мне и без тебя ясно, а ты давай-ка ближе к делу. Как тебя зовут? — стоял на своем следователь.       Жриц любви пожал худенькими острыми плечами. — Ну, Фрол. — представился он. — Фролушка значит, — улыбнулся Пожарский и щелкнул замком, кивнул жестом на кровать, и истолковавший кивок по своему мальчик не заставил себя долго ждать: запрыгнул на нее, как драгун на лошадь и принял самую соблазнительную позу.       В свои годы стервец уже неплохо знал свое тело, Пожарский не мог не поразиться профессиональности принятого положения — мальчишка спустил с одного плеча рубашку, оголил живот и лег так, чтобы тощие куцые бёдра смотрелись пышнее. Будь Пожарский любителем подростков, он бы нашел в этой провокации определенный шарм, однако, Глеб Георгиевич опустился на край кровати, медленным движением, будто желая ослабить галстук, потянул к груди, но вместо того, чтобы ослабить узел, достал свое полицейское удостоверение. — Генерал сыска, московский оберполицейместер Глеб Георгиевич Пожарский, — представился чиновник по всей форме и, не меняясь в лице, ловко ухватил рванувшегося мальчишку за запястье, возвращая обратно. — Кричать бессмысленно, Фролушка. Нас сюда направила твоя же покровительница, и я и мой помощник статский советник Лыков, здесь вовсе не за тем, чтобы арестовывать тебя и твоих товарищей по цеху за проституцию. Поверь мне на слово, душа моя, была бы такая санкция, никто бы не церемонился и деньгами не сыпал. Я здесь по другому следственному вопросу и надеюсь на твою помощь, так что деньги бери, они твои. Скажи мне, друг мой Фрол, как проходит работа в кабаре? Как начинается твой рабочий день? Мальчишка, взвизгнувший громко и рванувшийся было к двери, отчаянно забился, будто пойманная рыбаком за хвост рыба, и, подобно рыбе же смолк на суше, но, к счастью не перестал дышать. Взгляд его из затравленного сделался просто недоверчивым. Запоздало сообразив, что воплей его никто все равно не услышит, ибо комната продумано звукоизолирована, он теперь сел на кровати по-турецки и испытующе смотрел на несостоявшегося клиента. — Так значит секс вас не интересует? — ответил вопросом на вопрос он, глядя исподлобья. Пожарский мягко улыбнулся. Это был взгляд усталого отца или опытного учителя в школе, думающего не потрепать ли нерадивого ученика по волосам. — Ну не всем же клиентам нужен секс, Фролушка. Неужто никто не искал в твоей кампании просто повод заполнить собственное одиночество? Поговорить? Ты сам сказал мне, что для меня готов быть кем угодно. Из этого логично следует, что ты уже опробовал разные роли. Расскажи мне о них. — Я имел ввиду ролевые игры для возбуждения, — буркнул мальчишка. — Есть конечно разговорчивые клиенты. Но секс им все равно нужен, у нас по-другому не принято. Леди говорит, чтобы мы языками не трепали, а работали ртом по назначению. Так что языками мы все больше промеж собой. — Кто у вас самый большой любитель поговорить? — начал свой осторожный поход наощупь Пожарский.       Взгляд мальчишки был ему знаком. Он видел этот цепкий взгляд у карманников на ярмарках и у нищих на папертях. С этим взглядом вор уже наметил, что собирается украсть и лишь выжидает лучше момент, чтобы схватить и бежать. Рыжего Фрола интересовал ключ от комнаты. Но получит ли он его зависело целиком от него. Если к тому времени он скажет Пожарскому достаточно, Глеб, разумеется, даст ему убежать. А если нет, то придется Фролу поучиться лучше рассчитывать время. — Сенька, — пожал плечами Фрол, переведя взгляд на ковер, висевший над кроватью. И       Глеб вдруг явственно увидел, как Фрол, пока никто не видит и комната не занята, лежит на кровати и водит по нему пальцем, путешествуя по мирам, известным лишь в тринадцать лет. — Он твой друг?       Фрол помотал головой. — А кто твой друг здесь? Я слышал, что люди твоей профессии держатся достаточно кучно. Меня дезинформировали? — продолжил движение наугад Глеб.       Мальчишка вновь неопределенно пожал плечами. — Как все, наверное. Разбиваемся на группы. Они формируются вокруг кого-то интересного. Вот Сенька болтлив. Есть Ерёмка, у него тверк задницей выходит отпаднее всех, у него друзей нет, одни прихлебалы. Каждый раз новые, он сам их выбирает. Один никогда не работает, всегда берет свиту.       Глеб поморщился представив себе эдакий содомский разврат. — Ты выходит сам по себе?       Фрол кивнул, но задумчивому взгляду Глеб понял, что мальчишка не вполне с ним откровенен. О ком-то он думает. — А с клиентами дружбу не заводил? — спросил он, впрочем и так зная ответ. Но этот вопрос был пробным броском, чтобы разбить эту непрочную стену защиты.       Ожидаемо, мальчишка активно замотал рыжей головой. — Вы что! Мне за такое быстро на дверь покажут. А мне ни жить негде, ни есть не на что. Вот красивым уродился, тут приютили. И даже платят.       Глеб сочувственно вздохнул, сжал мальчика за плечо. — И тебе, что же, совсем друзей не хочется? — поинтересовался он, будто поняв, что мальчишка один одинешенек на всем белом свете. — У меня был друг. То есть, есть, я надеюсь, — выпалил он, отворачивая лицо от ковра и с вызовом глядя на следователя. — Но не клиент. И не совсем из наших. — Как это? — изумился Глеб уже совершенно не наигранно. — Разве твоя покровительница пускает сюда кого попало?       Фрол замотал головой. — Я сам его пустил. Тайком.       Брови Глеба не спешили опускаться, а мальчишка, видя в какое состояние перевел следователя, уже не мог остановиться. — Он клоун. Стоял на улице прямо перед домом, его будто помимо меня и не видел никто. Я его видел через окно в подвале. Точнее, вообще-то я видел только башмаки. Стоптанные такие, старые, но не у лесников. Скорее. как у военных. Только шпор не было. Я так захотел узнать, кто же это в таких ходит, что открыл окно. Всё равно день был, а днем у нас половина спит, а половина обдолбана. Я-то прикидываюсь. Хотя от этих курений поневоле голову ведет. Но я держусь, стараюсь глубоко не вдыхать, и все больше у стеночки держусь. Вот, открыл я окно, выглянул. А там дальше и того интереснее. В эти башмаки заправлены кожаные штаны коричневые, в них продет пояс жутко цветастый. С драконами что ли? Или с цветами. В общем, восточный. Дальше рубашка. Ярко-ярко желтая! Как солнце! А жилетка бордовая, расшитая под узоры. Галстук тёмно-зеленый. Я никогда еще столько цветов в одном костюме не видел. А ведь все сочеталось, представляете? Сверху всего этого мешковатый и поживший, как башмаки, плащ и шляпа широкополая. В таких бывает траву косят. Но позвал я его не поэтому. Он плакал. Представляете? Стоял и плакал, бесшумно, не сморкаясь, слезы просто лились у него по щекам, он их даже не вытирал. Это было так чертовски красиво и так сексуально, что я бы дал ему сам за бесплатно, лишь бы он научил меня плакать так же!       Итак, снова клоун. Снова плачущий. Описание одежды полностью совпало с тем, что дала Вишневская. Многовато детальных совпадений для коллективного помешательства. Можно, конечно, рассматривать версию сговора, Вишневская могла сказать своему подопечному, что говорить, но во-первых, как ей было знать, кого будет допрашивать Глеб? Во-вторых, просто зачем? Какой-то серый лоббинг своего детища среди полицеского круга? — Так, ты впустил его и он, что, пролез? — вернулся к допросу Пожарский. — Да, он очень гибкий. Просто. как гимнаст. Он пролез, взглянул на меня. Сказал: привет. И я ему: привет. Он сказал, что его зовут Хёттоко, что он грустный клоун. Я сказал, что меня зовут Фрол, а потом спросил, почему он плачет. Он сказал, что это от боли. Тогда я спросил, могу ли я что-то сделать, чтобы он перестал плакать. Он сказал, что нет, однако, я могу разрешить ему пожить здесь недолго. Я сказал ему, что это решаю вовсе не я, а леди. Но он сказал, что спросил меня. Я ответил, что разрешаю. — И он жил здесь? И… работал? — не смог скрыть изумления Пожарский. Вишневская, что, не знает штат своих мотыльков? Не приходит, не осматривает их перед рабочим вечером? Не отбирает их сама?       Фрол, кивнул. — Он очень красивый был, это Хёттоко. И умный. Хотя, он старше нас всех был, это точно. У него даже морщины на лбу, вот тут. И в уголках глаз. Но, может из-за грима, а может из-за чего-то еще… — Подожди, подожди, ваша хозяйка так просто оставила его? Взявшегося из ниоткуда? Не забила тревогу? Выпустила к клиентам? — всё не мог переварить услышанное Глеб Георгиевич. — Ну-у, она спросила, что он может, показала ему на шест и поставила музыку. Очень печальную. И он станцевал так, что мы зарыдали все. У меня сердце разрывалось, дяденька! Зуб даю, да все зубы! Это было не описать, как красиво. Я будто целую жизнь прожил за его выступление, вот госпожа и решила, что откуда бы не взялся, это бомба. Он за две недели танцевал каждый вечер, и клиентов у него было… он их даже не водил. К нему их заводили. И каждый уходил в таком состоянии, с таким лицом… Во-от, как у вас сейчас. А днем он пропадал, мы с ним совсем коротко виделись, только перед вечерами. А недавно он просто ушел, не вернулся. Да и хозяйка переменилась. Сказала только «слава богу». Дяденька, а что происходит? Нас закрывают? Хёттоко из ваших? — Пока не знаю, сынок, — машинально сфамильярничал Глеб. — Очень надеюсь, что не из наших. Во всяком случае, о том, что вас закрывают, мне ничего не известно, а фактически глава всей московской полиции. Скажи-ка, а Хёттоко твой, прежде чем исчезнуть, ничего тебе не сказал? ты говоришь, что вы вроде как друзья?       Фрол подумал. Даже почесал рыжий затылок. Прикусил губу, взглядом блуждая по ковру. Пожарский мысленно призвал всю свою удачу, ибо от выбора свидетеля зависело многое. — Вообще-то, я спросил, кто его может рассмешить, чтобы он не плакал, раз не я. Он мне не ответил, но отдал вот это. — мальчишка вынул из портков бумажку, сложенную вдвое.       Глеб, не без волнения, узнал ту же бумагу, что Лыков снимал с дерева. Значит, листы были вырваны из одного блокнота. Хотелось бы верить, что в портках Фрола чернила сохранились лучше, чем на дереве.       Глеб уже протянул руку, чтобы взять у мальчика послание, как тот отдернул руку, не давая перехватить бумагу. — А если вы не тот, кто его рассмешит? — спросил он вдруг совершенно серьезно. Было видно, что вот на этот вопрос следует ответить прежде всего, как Глеб Георгиевич. Чин оберполицмейстера тут не поможет. И ответ в стиле «постараюсь» тоже вряд ли принимался. — Я расскажу ему одну очень смешную историю, — сказал Глеб. — Могу в начале тебе, а ты решишь, рассмешит это его или нет.       Мальчишка вытянулся в струнку. — Эта история об одном очень везучим дворянине, который всю свою жизнь чувствовал груз ответственности за свою фамилию, она была особая. Его род основал страну, в которой он жил, и все первые дети были правители или завоеватели, или изобретатели, или советники. И он никак не мог отстать. Он создал и возглавил Боевую Группу, которой управлял из-за кулис. Ему казалось, что это очень хитро, однако, эту Группа в какой-то момент заметила, что её дергают за ниточки да и перестала дергаться, решила его уничтожить. А у дворянина была особенность — из передряг его спасали женщины, причем непременно голые. И вот, когда пришла Группа его убить, дворянина этого, его спас мужчина. Причем одетый. Ну как? Смешно?       Мальчишка прыснул. — Да! Очень! Ему понравится! Держите!       В руки Глеба легла бумага. Он не стал её разворачивать. Лучше сделать это вместе с Фандориным. Глеб уже совсем было поднялся, готовый уходить, но зачем-то взглянул на мальчишку еще раз, вместо того, чтобы пройти с ключом к двери. — Я дам тебе знать, удалось мне его рассмешить или нет, — сказал он.       В глазах мальчика зажглось такое искреннее чувство, что у Глеба внутри что-то ёкнуло. Но Пожарский мгновенно задвинул ненужные сантименты обратно. Еще чего не хватало!       Покинув комнату и выйдя в общий зал кабаре, он крикнул Лыкова. Статский советник, впрочем, сидел в общем зале и сразу поднялся. — Идёмте, пока что тут всё. По поводу штатских распорядились? Почему нет! Выполняйте! — Мне удалось кое-что узнать, Глеб Георгиевич, — заметил Лыков. — Жалоб от клиентов не было. Как раз наоборот, одна похвала да сарафанное радио, клиентов две недели было просто пруд пруди. Очередь стояла и вышибалу нанимали. И все к новенькому «танцору». Нашему клоуну, Хёттоко. Внешность толком не описал никто. Он не снимал клоунского грима. Но по словам его коллег, был высок, худ, но тощ, спортивно сложен, и… староват для своего ремесла. Завистников за две недели тут собрал — ужас сколько. Никто его толкал не знал, не общался. Но танцевал он якобы божественно.       Пожарский только кивнул. — Я всё это уже знаю, Лыков. Поезжайте в управление и займитесь охраной Вишневской. А мне нужно еще в одно место. — Это в какое, позвольте узнать? — Не позволю, это дело личное и к расследованию не относится.       Лыков хмыкнул, но перечить не стал. Не хочет шеф говорить, и не надо. Лыков сам все узнает. Всего-то надо приказать «ваньке» подождать за углом, а потом ехать за экипажем Пожарского.