Хёттоко, грустный клоун

За 5 месяцев и две недели до описываемых событий

      Пожарский, при крестах, орденах и шпаге на шитой золотом перевязи проводил время в приёмной князя Симеона Александровича. Как сообщил ему очередной новый секретарь, его сиятельство изволили уединиться со своим адьютантом, а уж Пожарский не понаслышке знал, насколько долго могут затягиваться подобные уединения. Но, Глеб Георгиевич состоял при Симеоне Александровиче не первый день, к подобным фортелям покровителя давно привык, и каждый раз отправляясь на поклон, брал с собой какую-нибудь занятную и не слишком мудреную книженцию, чтобы занять время ожидания.       Князь Пожарский как раз пробирался сквозь плохо продуманный, зато весьма бойко написанный сюжет о сговоре вертухая с сидельцем, когда в соседнее кресло кто-то опустился. Инстинктивно отвлекшись от книги и подняв взгляд на новоприбывшего, Пожарский увидел неопределенного возраста мужчину, такой же неопределенной, как и возраст внешности и комплекции. Но не узнать главного Держивморду столичной сыскной полиции он просто не мог. — Лыков? — изумился он. — Вы? Какими судьбами?       «Почему его не сослали куда-нибудь во Владивосток, корабли разгружать?», задался вторым вопросом новоявленный московский оберполицейместер уже мысленно. — И вам желаю здравствовать, Георгий Глебович, — отозвался не сильно жаловавший коллегу Лыков. — Да вот, статского советника получил и был назначен в Москву, к новому оберполицмейстеру. Жду аудиенции нового генерал-губернатора, он там нас должен познакомить.       От тоски Пожарский даже не стал заострять внимание на своем перевернутом имени и отчестве. Из всех людей! Лыков!       «Да-а», мысленно вздохнул князь. «Не везет мне на статских советников. Фандорин тоже подраться мог, но хотя бы не бил всех ногами по морде потехи ради. Карма, как есть карма. Поступил-то я с ним по-свински. Надо было, конечно, правду досказать. Мол, в начале все действительно было так, но потом… влюбился и я в тебя, Эрастушка. В тебя-засранца, как не влюбишься? Но не захотел признаваться, что недалеко от девиц-то его уехал. А вот теперь, ловите-с, Глеб Георгиевич, бумеранг. Работать вам теперь с Лыковым». — Пу-пу-пу, — только и смог выдать в ответ Пожарский, глядя на закрытую дверь в кабинет Симеона Александровича.       Его сиятельство соизволил принять их лишь через полтора часа. Слава богу, что так быстро, ибо в концу последней четверти часа у Пожарского кончилась книга, занимать себя разговором с Лыковым не представлялось возможным, и генерал уголовного сыска всерьез рисковал увязнуть в муках совести. Бессмысленных муках, кстати. Ибо то, что с Фандориным все будет кончено по завершении дела БГ, он знал с самого начала. Но тогда это казалось таким малозначительным. Потом Пожарский как мог оттягивал момент поимки БГ: дал сбежать Грину во время облавы, сам выдал им Рахмета, уничтожал их по одному. Но всему приходит логический конец, пришел и этим глупым кошкам-мышкам. БГ уничтожены, он — новый московский оберполицмейстер, Долгоруцкий смещен. Так почему внутри какой-то странный коктейль из чувств, в котором есть все, кроме того самого торжества и радости, которые он так удачно разыграл перед Фандориным?       Дверь открылась и Пожарский с Лыковым синхронно встали, Симеон Александрович вышел к ним собственной. Высокий, широкоплечий, светловолосый. Настоящий Алёша-богатырь. Ог оглядел обоих, улыбнулся чересчур белозубой улыбкой. — Глеб Георгиевич, Алексей Николаевич! Уже познакомились? Ах, были знакомы раньше? Вот и славно, теперь вы будете работать вместе! — московский губернатор обнял обоих подчиненных за плечи, прижимая к своим бокам и широко улыбаясь. — Ну? Где боевой настрой, господа? Впереди столько работы!       Пожарский взглянул на Лыкова. Лыков взглянул на Пожарского. Пожарский испытал неприятное дежавю. — Посмотрим, — вздохнул он. — Был у меня уже один статский советник.       «Мы так же стояли напротив», продолжил он мысленно. «Только интеллекта у него на лице было куда как больше». Лыков, должно быть, угадал его мысли, потому что сморщился как губка. — Сработаемся по высшему разряду, Симеон Александрович, — подобострастно сказал он. Генерал губернатор улыбнулся еще более ослепительно. — Вот вам чем для начала стоит заняться, — хлопнул обоих по плечам он. — Съездите на Тверскую, где квартирует княжна Вишневская.       Княжна Вишневская была крестной князя Глинского. Пожарский навострил уши. Очередная личная просьба? Или попытка сработать их, отправив в кабаре, которое госпожа Вишневская держит? — Она в последнее время совсем надоела… изрядно беспокоит князя Глинского, — продолжал Симеон Александрович.       «А он беспокоит вас», улыбнулся в усы Пожарский. — Плохо спит, жалуется на кошмары. Уволила доктора, пожелала, чтобы Серж переехал к ней пожить, представляете?       Пожарский понимающе закивал. Действительно, как смеет крёстная мать желать, чтобы крестник погостил у неё, когда этот самый крестник — любовник великого князя Романова? — Мы съездим к ней, поговорим, — отрапортовал Лыков. — Ну-с, поезжайте, поезжайте, — по умильной несколько масляной улыбке своего покровителя Пожарский понял, почему Симеон Александрович не предложил им зайти в кабинет. Князь Глинский всё еще там, и, вряд ли в подобающем виде.       Пожарский кивнул, слушаясь указания, пожал покровителю руку и двинулся к выходу.       Лыков нагнал его в дверях на улицу. — Пожарский! — ухватил напарника за плечо статский советник. — Нам предстоит работать вместе, так что давайте-ка уважать друг друга? — Давайте, — кивнул Пожарский. — Может начнет с того, что перестанем хватать друг друга в людных местах? Я, конечно, тактильный человек, но я понимаю, что никому не понравится подобное. Понимаете меня, Алексей Николаевич?       Лыков помрачнел, но спеси поубавилось. Пожарский остановил извозчика. — Поехали.       На Тверской были через четверть часа, «ванька» попался грамотный: обошел все заторы, всю толкотню на улицах и переулками лихо вырулил их в центр. Пожарский вышел из экипажа первым, расплатился.       Особняк, под которым располагалось кабаре, что говорится, «для своих», внешне остался прежним. Ни тебе побитых стекол, ни толпы зевак перед входом, ни линии оцепления. Ничего, что намекало бы на беду. Разве что, время пребывания в доме для княжны нехарактерное: дома госпожа Вишневская появлялась обыкновенно к чаю, в пять, а день предпочитала проводить в салунах и в гостях. Ну, с другой стороны, кто этих женщин знает? Может, настроение у нее такое. Меланхолия.       Пройдя в дом и увидев саму хозяйку, Пожарский еще сильнее исполнился мысли: обыкновенная меланхолия. Та, которую еще «мигренью» модно называть. Среди ровесниц Вишневской практикуется вообще повсеместно. Характерная бледность, тёмные круги под глазами, ибо многие меланхолики обыкновенно теряют сон, кто от кошмаров, кто от грустных дум. Вишневская была из тех, кто бодрился, о чем говорил тщательно нарумяненные скулы, слишком ярко накрашенные губы и подведенные тушью, однако, явно заплаканные глаза. — Госпожа Вишневская? — дружелюбно вступил в разговор Пожарский. — Разрешите представиться. Я — Пожарский Глеб Георгиевич, московский оберполицмейстер, не больше не меньше. А это мой помощник, статский советник Алексей Николаевич Лыков.       Лыков кивнул, впрочем явственно испытывая неудовольствие от необходимости играть вторую скрипку при Пожарском.       Барышня, если, конечно, так можно назвать даму возраста и габитуса Вишневской, подняла на них накрашенное так ярко, что казалось неживым, лицо. — Нас послал сам губернатор, — убеждающе продолжил Пожарский, игнорируя тот факт, что им пока не было предложено даже сесть. — Ваш крестник попросил его, а он, соответственно, нас.       У дамы истерично задергалась нижняя губа, на которой, даже замаскированная толстым слоем пудры, все равно явственно проглядывала бородка. Пожарский поспешил отвести взгляд от этой примечательной детали. Он уже собирался вздохнуть: вряд ли возможно взять какие-то показания у свидетеля или же жертвы в таком состоянии, как дама всё же справилась с истерикой и заговорила, хоть и срываясь время от времени на фальцет: — Почему Серж не приехал сам? Я просила лишь его! Только он может спасти меня от этого страшного клоуна! — Какого еще страшного клоуна? — поднял брови Пожарский, мысленно поминая покровителя недобрым словом.       Так вот какая она, оказывается — должность оберполицмейстера. Немногим же отличается от сестры милосердия. Ездишь, открываешь клубы трезвенников, отдаешь честь на парадах, посещаешь тронувшихся умом состоятельных дам, приближенных к губернатору. — Мне приснился страшный сон, — давя некрасивый хлюп принялась рассказывать княжна. — Мне снилось, что я очутилась одна на пустынной дороге, а потом у меня за спиной появился клоун. Он ничего не делал, он просто шел за мной. Я в начале шла, потом вставала и оглядывалась. Когда я останавливалась, он тоже останавливался, но каждый раз он становился все ближе и ближе и ближе.       Пожарский же подавил тяжелый вздох. Он не предполагал, что должность полицейместера несет в себе еще и сеансы психотерапии для склонных к меланхолии родственников любовника губернатора. Тем не менее, задание было дано, а Лыков на эту роль годился еще меньше, чем Пожарский. — Вы можете описать внешность клоуна? — спросил свеженазначенный оберполицейместер. — Он был в мешковатом сером или коричневом пальто, в кожаных штанах и шляпе. — Какого он был роста? Телосложения? Может быть вы смогли определить примерный возраст? — принялся наводить на суть Пожарский, но потерпел поражение: дама лишь закачала головой и все-таки принялась плакать, от чего её и без того не отличающееся красотой лицо стало совсем жабьим. Пожарскому даже откуда почудился характерный запах стоячей воды. — Простите, а как давно тут проветривали? — поинтересовался он.       Вишневская в ужасе замотала головой. — Я не открываю окна! И не ложусь спать, потому, что он вернется, вернется! — едва не завизжала она. — Да кто? — начал в свою очередь терять терпение Пожарский, которому совсем не помогал новый статский советник. — Дурной сон? Ну приснится и чёрт с ним, проснетесь. Причем тут окна? — Вы не понимаете! Клоун — не сон! Он реален! Когда я проснулась, он был здесь! А вот это было уже интересно. — Был здесь? — уцепился Пожарский. — Ну-ка, давайте вернемся ко сну и восстановим последовательность, сударыня. Итак, вы оказались на пустынной дороге, за вами шел клоун. Когда вы останавливались, он тоже останавливался, но оказывался каждый раз ближе. В какой момент вы проснулись? — Когда он схватил меня! — Вишневская непроизвольно тронула себя за шею. Пожарский мгновенно наклонился. — Прошу прощения, я должен осмотреть вашу шею.       Вишневская вспыхнула и одарила несчастного оберполицейместера таким мыльным взглядом, что Пожарский невольно порадовался, что ничего не успел перехватить перед выходом. Его замутило. Однако, никаких следов от пальцев на шее не обнаружилось. Работали в перчатках. — На клоуне были перчатки? — спросил он. — Пожалуйста, сударыня, для вашей же безопасности, постарайтесь дать нам с Алексеем Николаевичем как можно больше деталей. — Перчатки были. Белые. Такие, щегольские. Замшевые, кажется. Они так странно смотрелись с кожаными штанами и стоптанными грязными башмаками. — Башмаки были грязные? Как именно? Мокрые, может быть? — Пожарский с трудом сдерживал возбуждение. Грязные ботинки! Это значит, что клоун пришел с улицы, ботинки промокли от снега, растаявшего в помещении. Но, окна? Можно ли рассматривать версию, что клоун влез по стене ровно в спальню княжны? Эх, вот сейчас сюда бы Фандорина!       «А, впрочем!», преисполнился воодушевления князь. «Кто мне мешает привлечь Фандорина как частное лицо? И ему все полезнее, чем сидеть сопли на кулак мотать. Человек не глупый, проигрывать не любит, но переживет. А работа ему поможет».       Запланировав визит в квартиру бывшего напарника и любовника, Глеб Георгиевич разительно повеселел. Дама закивала. — Мокрые, мокрые! Но в начале были сухие, там на дороге. Я шла, потом побежала. Я увидела свой фамильный дом, в Колпино. Поняла: если я добегу до крыльца, я спасена. И я побежала! Но и он побежал! И вот, когда я чувствовала, что выплюну собственное сердце, он схватил меня здесь, — она вновь тронула шею. — Я подумала, что сейчас умру, но когда он развернул меня к себе, я увидела, что он плачет. Очень горько. Его глаза… они не были злые. В них было столько боли. Я на миг захотела разрыдаться с ним, но вместо этого я рассмеялась. От облегчения. Он отпустил меня. Я уже совсем занесла было ногу, чтобы взойти на крыльцо, как он сказал «Я поймал вас, Агафья Матвеевна. В первый раз я поймал вас. Во второй я вас порежу. А в третий убью». И вот тогда я закричала. А он стоял у моей кровати, у окна. Я, кажется, сбила колокольчик, но когда вбежали слуги и зажгли свет, никого не было. Лишь открытое окно. — Что ж, — пришел к выводу Пожарский. — Лыков! Осмотрите спальню княжны, окно, наружнюю стену на предмет соседства с деревьями, по которым можно было вскарабкаться и влезть через окно. А вы, уважаемая Агафья Матвеевна, выкладываете мне, за что и кто мог вас так невзлюбить. Как идут дела у кабаре? Кто-то из клиентов жаловался?       Полная дама как-то странно вся подобралась. Характерное для всех допрашиваемых движение, когда они что-то скрывают. Глеб Георгиевич сам взял себе стул, поставил спинкой вперед и сел, облокотившись на спинку грудью. — Агафья Матвеевна, я московский оберполицмейстер. Мне не привыкать выкапывать чужое грязное белье. Лучше, конечно, облегчить мне задачу. Я замолчать что надо смогу, а вот кто-то, кто загорелся чистоплюйством, похоже решил бороться своими методами. Итак, повторяю вопрос. Как дела в кабаре?       С видимой неохотой и раздумьями, дама все же ответила: — Возможно, могло всплыть, что многим танцорам нет восемнадцати лет. Пожарский цокнул языком. Неприятно. Но дело намечается крупное, личное и абсолютно конфиденциальное, ибо кабаре-то никак не задокументировано. — Вот что мы сделаем, Агафья Матвеевна, — решил оберполицейместер. — Я выделю вам охрану из своих ребят. Кабаре сегодня, увы, работать не будет. Мы с Лыковым спустимся, пораспрашиваем ваших мальчиков, не было ли у них в последнее время новеньких клиентов. Да-да, знаю, что у вас никаких случайных не бывает, но это стандартная процедура. Все версии проверить стоит. Лыков! Нашли что-то?       Статский советник вернулся из спальни княжны, держа в руках какой-то драный листок. — Нашел это. Было надето на сук, как на афишу объявлений. Может, конечно, ветром у кого из кармана унесло и тут прибило, чёрт знает. Что накалякано, не пойму. — Алексей Николаевич протянул листок Пожарскому.       Листок, похоже, по степени сморщенности бумаги, провел под открытым небом никак не меньше двух недель, чернила изрядно размылись, из-за чего что написано разобрать не представлялось возможным, но, по характерному расположению строчек, Пожарский без труда признал стихи. — Да ваш убийца еще и романтик, — хмыкнул Пожарский, убирая бумажку в карман. — Идем, Лыков. Спускаемся в кабаре. А вы пока распорядитесь, чтобы управление прислало пару-тройку ребят в штатском. Больше, думается, не надо. Пусть глаз с Вишневской не спускают. Пусть хоть ложатся с ней в кровать, мне плевать, главное, чтобы ни на миг не отлучались. А вы, сударыня, спите себе на здоровье. Мы со все разберемся.