«Я - хуже, чем ты говоришь. Но есть молчаливая тайна: Ты пламенем синим горишь, Когда меня видишь случайно.» Юнна Мориц
Небо, звёздами усыпанное, хранило множество секретов. Оно грехи людские и боль душевную в своих объятиях берегла. Не рассказывала никому. Молчала. Золотом сны смертных озаряло пространство бескрайнее, помогая забыть терзания при свете бытия. Из всех божеств земля одна лишь лик свой чистый омрачила натурой человеческой, поросла грязью и горючими слезами. Каждый Божий день кто-то умирал, убивал или перерождение сердечное проходил. Жизнь кишит событиями, дышит страстью неутолимой и первобытной жаждой новизны. Люди не сидят на месте, карабкаясь на вершину судьбы. Падают, разбиваются, да заново с силами собираются и в бой рвутся. Сложно равновесие удерживать. Контроль сквозь пальцы ускользает, допуская в мирах хаос чуждый. Помощь со стороны требуется, чтобы цепь Вселенной от разлома уберечь. Кто-то к свету губами ясными призывает, лелеет в груди надежду, любовь и бескорыстное спасение. Некто же, на стороне противоположной, в пучину тьмы за собой влечёт, голову похотью дурманит и отравляет беспощадно. Обе команды важны. Обе миру нужны. Но как быть, если и они — люди в прошлом — свои трагедии забыть не могут. Плачь детский в ушах гремит навязчиво, с ума сводит так стремительно и всякое желание существовать отнимает. Стоял поздний час на улицах города — фонарики горели, гул машинный утих. Фигура одинокая по тротуару ступала не спеша. День рутинный, окутанный рабочим механизмом, позади остался, но тяжесть с плеч хрупких снимать отказался. Давит на сознание. Убивает изнутри. Денег вечно не хватает: оплатить счета, кредиты, купить еду и про подгузники не забыть. Сколько можно? Рёбра под тонкой водолазкой виднелись нещадно, а желудок пустой устал песни свои петь ежечасно. Всё равно его не услышит никто — нет еды. Голова грузом жалким на плечах сидела и вопила внутривенно:«Я устала. Я так устала. Хочу заснуть и во веки глаз не открывать». Мужчина, обещавший паруса алые и замки воздушные, покинул берег несчастной девы. Растворился в закате уходящих фантазий, оставляя женщину в одиночку с округлившимся животом и кредитами непосильными мириться. Не получается. Не выходит жизнь свою складно устраивать на фоне нескончаемых проблем. Мама в больницу легла — опять деньги нужны. У младенца ветрянка началась — аптечка домашняя пустует неделю вторую, даже зеленки нет. «Что делать? Что мне, блять, делать?» Очи лесов сгоревших от слез не просыхают, болят ужасно и покоя просят. Помощи. Совета свыше или знака некого. Скупа её натура. Не сможет она ребёнку растущему обеспечить детство славное, образование хорошее и вкусности разные. Нет возможности даже себя прокормить. Университет дитя наивное по первому зову возлюбленного бросила. Не стала по стопам медицины с головой гордой ступать. Наивная. Наивная дура. Одна осталась с трепещущей ношей на руках. Замирает, точно ноги, гудящие от усталости, к земле приросли. Ладонью о кирпич ближайшего здания опирается и плачет тихо-тихо. Не услышит никто в час ночной, да нельзя в доме холодном слезы свои показывать. Сильной надо быть. Но сердце невозможно обмануть. В кощунство разума не поверит оно. Продолжит отчаянно тревогу в закромах сознания бить, прося покоя душевного, сна чуткого и возможности с колен подняться наконец. «Что же делать?» Ответ откуда не ждали пришёл — с неба хрустом громким свалился, выбивая крик испуганный в тотчас. По асфальту кровь стекается ручьём, ареалом густым обрамляет тело мужчины высокого. Лица не разглядеть, тошнота, к горлу подступившая, не позволит такого. Суицид? Однозначно. Время идеальное — ночь, вербующая мысли в букете тоски. Убил себя. Тяжело было, наверное. Женщина не плачет больше. Глазами, распахнутыми от шока, на труп смотрит и не дышит совсем. Всё по повелению судьбы на места свои становится — понятен исход дальнейший.***
В метро жарко и душно до изнеможения. Тела хороводы водили, давку создавали и глазами незнакомцев избегали. Неприятно толпиться, не хотелось человеку современному в социуме лишний раз появляться, да нет выхода у некоторых. Из одной точки города в другую добраться надобно побыстрее и подешевле. Спешат все куда-то, плечами задевая и ругаясь матом отборным себе под нос. Дела нет никому до женщины одинокой с коляской — пусть благодарной будет, что не сбили её с ног потоком людским. Пальцы худощавые дрожат безнадёжно, сжимают рукоять и морозом посмертным навевают колыбель. Пуста и бездушна гладь изумрудная, лишилась блеска бывалого она. На шаг роковой пойти согласна, только бы ношу снять великую с плеч своих. С ума сходит душа. Вчера труп мужчины увидела, а после штраф за ложный вызов получила. Патруль по звонку её приехал, да на асфальте никого умирающего не нашли. Знак то, высшими силами данный, или нет — плевать стало. Деньги кончились после оплаты игры собственной фантазии, с собой в небытие остатки терпения забирая. Поднимается клубок из пелёнок, к маме руки маленькие тянет и наивными глазами взирает с восхищением вверх. Не заметит этого женщина. К груди прижмет дитя своё, прокручивая в голове одну единственную мысль:«Это всё закончится». Где-то за углом сигнал тревожный раздаётся, эхом пронзительным охватывая всю станцию метро. Близок конец. Предвкушение язык солью обжигает и могильным шлейфом по венам растекается. Зелень закрывается, покорно опуская голову себе под ноги. Шаг один от края платформы отделяет. Пропасть жёлтой линией пестрит, а дурная голова кружится, пульсирует висками от обречённости и принятия. Быстро смирение её к ответу лживому привело. Она взаправду изменить всё может. Жизнь свою исправить, умерев так просто. «Раз. Два. Три. » — Надя, Боже мой, — поезд красочный мимо проносится, окошками светлыми прямо перед носом переливаясь. Близко. Очень близко. Холодный пот на позвоночнике проявляется, а младенец, в объятиях удушающих, плакать начинает, истошным криком недовольные взгляды на себя обращает. Женщина по сторонам осматривается и в оцепенении замирает. Наблюдает ликом потерянным кнопу волос яростно-рыжих. Те к ней с улыбкой нежной приближались, голосом звенящим к себе зазывая. — Сколько же лет я тебя не видела, дорогуша. — Извините, а мы знакомы? — дрожат связки ощутимо, с поличным выдавая те действия греховные, чей рок дама совершить пыталась. Руки немеют стремительно, едва ребёнка удерживают от шока пережитого. — Ты и не помнишь меня, наверное, — кудряшки озорно мельтешат перед глазами, мысли спутанные невольно в порядок приводят. Отвлекают краски яркие от гнили внутри. — Я Лиза, твоя бывшая одноклассница, — серые очи чуждыми казались. Незнакомыми и пугающими красотой своей. Разве у людей такие черты выразительные бывают? Но женщина вопросами не донимала свою собеседницу непрошенную, к груди дочку прижимает лишь сильнее и взгляд виновато под ноги опускает. Она так близка к цели своей была, но оступиться не смогла. Тёплая ладонь внезапно на дрожащее плечо опускается, обжигая душу замёрзшую уютом и тоской. Необъяснимо спокойно становится, точно женщина в родительский дом вернулась после долгой прогулки летней. Глядишь, сейчас из кухни мама выглянет молоденькая, лоб вспотевший подолом фартука утрёт и улыбнётся широко:«Наденька, кушать иди. Поди, устала носиться целый день.» А бабушка, чье больное сердце не дожило до выпускного внучки, у форточки открытой в гостиной сидит. Дряхлыми пальцами старенькую книгу листает, всё время очки большие поправляя. Образ матушки родной растворяется, сменяясь медными колосьями и губами алыми — уходить не хотелось. На месте остаться душа несчастная желала капризно, умоляя женщину чудесную ещё разочек своей рукой её в юношество вернуть. — Какая прелестная малышка, — Елизавета голову ниже наклоняет и ненавязчиво на младенца смотрит. Жестом простынку тоненькую поправляет и старается сохранять жизнерадостный вид. Как же тяжко, больно — под рёбрами всë в агонии сгорает. Дыхание от напряжения сбивается, но нельзя слабость своих знаний показывать. Опасно из роли новоиспечённой выходить. — Тут недалеко кофейня есть. Не хочешь посидеть немного? Я угощаю. Очарованная женщина кивает заторможенно и слепо позволяет первой встречной увести её в сторону лестницы. Как можно дальше от платформы проклятой, от греха несовершенного и жгучих воспоминаний.***
Елизавета задания небес ненавидит всем сердцем. Голову терзает в попытках отыскать ключик от души каждого своего клиента — сложно это, муторно и зачастую невыносимо больно. Ребёнка осиротевшего от воровства предостеречь нетрудно было. На детей воздействовать проще. Но понять тоску матери, которая собственными руками младенца убить стремилась — пытка настоящая. Язык немеет от потока мыслей нескончаемых. Петрова говорит без умолку, вещает историю выдуманную, а глаза лисьи всё на собеседницу смотрят. Изучают, каждое нервное движение запоминают и план дальнейший продумывают. Наденька молчит, укачивает дитя своё движениями вымученными. Кофе крепкий остывать бросила на столе, летая рассудком где-то вне границ времени. — А знаешь, я ведь раньше на дне была, — удар. В самый эпицентр проблемы насущной. Мать безутешная глаза от пола отнимает и чуть заинтересовано сфокусироваться старается на рыжеволосой бестии. Всё так же скупо, но даже этот малый контакт дорогого стоит. — Как бабушка моя умерла, я с депрессией слегла. Очнулась без денег совсем, долгами поросла. — И как ты справилась? Лиза от этого голоса дрожать хотела — как же сильно девушка невинная всякую мотивацию жить утратила, в безвольную куклу превратилась, болтаясь на ниточках жестокой судьбы. Её обнять хотелось, заботой окружить и нежно на груди своей утешить. Да нельзя было. Их клиенты забудут образы спасителей своих на следующий день, не смогут в изгибах сознания отыскать опьяняющие голоса, трогательные улыбки и слова напутствия. Всё исчезнет, главное, чтобы вера в себя прочно внутри засела. — Сложно это было, — Петрова на спинку стула откидывается и руки скрещивает на груди. В окно панорамное с наигранной задумчивостью смотрит. Импровизировать приходилось, всячески извиваясь в сюжете фальшивой жизни. Никто из начальства не даёт им заранее подготовленный сценарий. Отправляют на Землю с пинком мотивации и дорогу назад перекрывают, пока миссия не закончится. А вот в какую сторону повернёт людская душа — от них зависело всецело. — Богу молиться начала, а потом пути для саморазвития искать стала. Нашла силы в себя поверить, — Надежда слушает, влажным взглядом каждую чёрту лица пожирает. Точно самоуверенность незнакомки в собственные вены перенять стремится. — У меня не получится, я все варианты пробовала, — опять плачет безутешная, ладонью дрожащей рот прикрывая. Человеку трудно бороться за счастье своё, преград много слишком, а терпение имеет свойство заканчиваться слишком быстро. — Я не могу и дальше в режими выживания существовать. Только зря мучаю себя надеждами пустыми. Глаза серые с места срываются буйно, неловко над столом наклоняясь. Рукой тёплой касается Лиза ледяных пальцев клиента, поглаживает осторожно, спугнуть боится. Сейчас тот самый момент переломный. Нельзя упустить. Другого шанса спасти не будет больше. — Неправда это, Надя, — губы, помадой красной украшенные, шепчут с придыханием. Уверенно взирает на бледный лик медная воительница, стараясь собственное волнение унять. — В жизни не бывает всё так просто. Каждая твоя неудача лишь к цели заветной приближает, ты пока не можешь ощутить этого, — Петрова улыбается трепетно, голову кудрявую в сторону наклоняет и мельком поглядывает на фантомный датчик под потолком: «Уровень негатива снижается» — Я тоже думала, что смерть от боли спасёт. Но погибель не освободит тебя. Не подарит возможности всему миру доказать значимость твоей личной истории, — Лиза сердцу своему доверяет, говорит, его голосу следуя. А по спине мурашки табуном носятся, волнение скрывая за поставленной речью и желанием неоспоримым помочь человеку. — Я потерпела и бизнес ресторанный открыть смогла. Порой, мы находим своё дело там, где никогда не искали. Нужно лишь присмотреться к мелочам. Слова мудро звучат, властью необъяснимой обладают и внушают доверие хрупкое. Надежда улыбается отстранённо, волосами спутанными кивая — её жизнь имеет ценность. Она не должна потерять себя по велению негодной судьбы. Пусть другие руки раньше времени опускают, да в сторону отходят, желая поскорее в объятия смерти упасть. У неё причина жить есть — ребёночек малый, спящий сном блаженным под натиском тёплой ауры рыжих волос. Бог сам послал ей эту птицу жаркую, заставил правде в глаза серые взглянуть и задуматься глубоко-глубоко. Нет. Не всё потеряно. — Спасибо тебе, — едва уловимо губами пересохшими дама произносит и с места срывается. — Огромное спасибо, — мельтешит скоротечно, коляску охватывает и бежит в сторону выхода. Словно боится, что добродушность одноклассницы несуществующей сном окажется. Лиза вверх смотрит вновь, дыхание от предвкушения задерживая: «Уровень негатива снижен до нормы.» Победа. Она смогла. Локоны медные в стороны летят, облегчением пространство вокруг себя охватывая. Работа злосчастная по углам сердечным бьёт, да уволиться не могла женщина. Посмертно привязана к бытию нелёгкому. Пальцы, от напряжения дрожащие, в копну густую зарываются, стремятся боль головную облегчить. Только причина терзаний этих вновь находит её неспешно. В проёме кофейни фигура мужская появляется, порог гордо перешагивает и глазами жадными учуять энергию светлую старается. Подумать только — днём вчерашним, этот самый человек кровью асфальт заливал, мысли матери несчастной к суициду подводя. А сейчас стоит живой и невредимый, аплодисментами надменными зал заливает. Усмехается демон поганый. — Хорошая работа, ангел мой, — мужчина напротив Петровой нагло садится, подхватывая рукой нетронутый эспрессо. Морщится от горечи, но до конца допивает, стараясь голод поражения утолить. План его хорошим был — надёжным и крепким, да праведный голос рыжей бестии всё испортил. Спасла она опять их общего клиента, оберегая своей спиной бескрылой от зла. — Может быть, ты в прошлой жизни была писателем? Поражаюсь глубиной твоей фантазии. Лиза смотрит прямо на демона негласного, губы сжимая в линию тонкую. Гнев, негожий её светлым принципам, в венах лавой закипает раскалённой. В руках себя трудно держать, дабы словом грубым не обмолвиться в одночасье. Нельзя кощунственной стороне потакать — это карму её осквернит лишь, не принеся желаемой свободы. — Ты идиот, Левин, — небрежно женщина бросает, взгляд отводит к окну. Небо хмурое её внутренний мир проецирует пейзажем своим: боль грудь сдавливает, обиду порождает греховную и отбивает навязчивыми идеями под кромкой сознательной:«Он должен был сделать это. Он — демон. Нет в нём светлого ничего» — Спасибо, свою биографию я знаю прекрасно, — отшучивается, игнорируя укол в самую гордость. Не хочет на скандал идти, знает же — осколки обожгут смертельно. Их реальность жестокой была, работа нервов стальных требовала, но не всем далеко под силу с эмоциями совладать. Понимая это, души многие на перепутье между раем и адом возвращаются. Проще участь свою принять, чем в очи земные посмотреть опять. Карму собственную трудно очищать. Невыносимо. — Как ты мог сброситься прямо на глазах Нади? Это травмирует ее личность, — возмущению предела нет. Петрова понимать отказывается, упрямо по стопам своего сердца следуя. Для неё законы дьявола — дикость. Как равновесие Вселенной сохранить можно, хаос на людские судьбы посылая? Как мир этот спасти, если каждый в разнобой пойдёт? Человечеству объединиться нужно, к свету мотыльками улетая. Нельзя их и дальше отравлять. Ангелов на всех не хватит. — Я делал свою работу, ангелок. Как и ты, — Максим ворот рубашки в сторону отводит, взглядом смазанным очерчивает профиль белоснежный. Оправдываться не будет он, одного поражения в сегодняшнем испытании хватило — перед начальством придётся вину испытывать. Лиза слушать не хочет, не пытается проникнуться нутром демоническим. Святоша во плоти. Как же только он умудрился терпеть нападки её столь продолжительное время? Любой другой бес с ума бы сошёл, сбежал к иному небесному, более покорному и ведомому властителю света. Пожар этот рыжий заживо сжигает, все смертные грехи по телу одним взглядом океана воспламеняет. — Надежда забудет нас завтра, мои действия почти никак не затронут её сознание. Вдох. Выдох. — Я хочу попросить её Святейшество сменить мне напарника. Метко стреляет женщина медная. В сердце самое пулей раздора попадает. Максим замирает на мгновение, взглядом потерянным стол перед собой дырявит. Он никогда по-настоящему не ценил компанию бестии неугомонной, да душу внезапная обида в тиски взяла. Не хотелось отпускать. Некуда идти было. Других «нимбоголовых» Левин не переносит на дух — раздражает его наивность их, святая вера в превосходство света и добра. Лиза другой была, но правду избегала схожим образом. Огонь в глазах серых искренность и бойкость в себе таил. Он любопытство вызывал, побуждая демона получше соперницу свою узнать. Но неправильно карты их легли. Опять. Тяжело хранителю благого дела мотивы чёрта понять. — Хорошо, будь по-твоему, — мужчина лихо с места поднимается и, тоску нежданную подавляя, к Елизавете подходит. Руку протягивает, верит словно, что та передумать успеет. — Пойдём, тут недалеко петля есть. Ангел печалится, но разочарование славной мыслью глушит. Она не сможет работать в тандеме с демоном, которому банальная эмпатия чуждой приходится. Все бесы одинаковые, знает это женщина. Помнит законы, чей ареал каждого потомка ада покрывает. Да лучше кто-то другой с ней в борьбу вступит. Перечить легче будет. Существовать проще. Петрова устала Максима из мыслей выгонять своих, надоело внушать себе беспричинную ненависть и страх — что-то грудь тревожило неумолимо. Просило завершить пытку всеобъемлющую поскорее. Дама ладонью, вопреки острому настрою, за протянутые пальцы хватается и встаёт неспешно. Ноги робким свинцом налились, предчувствие плохое вещая, а рука мужчины горечью охватила спину. Ужасно. Елизавета первой покидает кофейню, заставляя Максима расплатиться с официантом человеческой валютой. Проигравший платит — таковы правила.