Desire.

***

Томиока от неожиданно грубого толчка в грудь сильно прилагается затылком о деревянную стену. Больно. Настолько, что он невольно шипит, потирая ушибленное место. Санеми перед ним его совсем не интересует. Его обычно раздражённое и хмурое лицо вызывало сейчас только отвращение. К нему, к самому себе. Почему они это сделали? Почему он просто не ушёл, не ударил, не накричал на него, в конце концов! Он только отдался... чёрт возьми. Отдался, оставшись в нокауте собственных чувств и слабости. Слабости, медленно перетекающей к ненависти, ебаной ненависти самого себя. Снова. — Не уходи. Гию, кажется, задыхается от возмущения. Зачем? Зачем ты меня держишь? Мы совершили ошибку, Шиназугава, огромную ошибку! — Пусти, – голос Томиоки звучит донельзя непривычным, даже...в какой-то мере расстроенным. Словно сейчас вот-вот разрыдается. Прямо перед ним. Пиздец. У Санеми голова идёт кругом. Он не знает, что делать, не знает, что говорить. Только проглатывает ком, состоящий из неправильных слов. Твою ж мать, Томиока. Просто возьми и въеби мне. Прямо по лицу. Скажи, что я редкостный ублюдок. И уйди. Подальше от меня и отсюда. Чтобы я снова не сделал тебе больно. Гию выглядит совсем не как обычно. На всегда спокойном, ничего не выражающем лице читается растерянность. Он не знает, что делать дальше. Что сказать? Что ему делать? Здравых мыслей не осталось. Есть только эмоции. Сердце стучит слишком быстро, и так громко, что бьёт по ушам. Дыхание сбилось. Кажется, что они даже дышат друг-другу в унисон. Блядство. — Прости меня, – шепчет Шиназугава, опустив взгляд вниз. Куда-то в пол. Лицо даже немного расслабилось. Но свойственная хмурость не исчезла. Томиока смотрит по началу недоверчиво, несколько раз прокручивая сказанные слова. Смотрит, словно рассуждает, искренными ли были его извинения. Гадство. Это грёбаное гадство, Гию. Чёртово издевательство. Он ведь только что трахнул тебя в рот, какого хуя ты делаешь? — Погоди, – глухо выдыхает брюнет. Осторожно, несмело притягивает того за тонкую ткань юкаты. Санеми смотрит удивлённо, но ничего не говорит. Только наблюдает за чужими действиями. Зря. Шиназугава успевает только охнуть, как его щека разгорается от чужой ладони. Сильно. Но ничего говорить не стал. Только вопросительно смотрел, дожидаясь чего-то. Чего-то...правильного. Того, что может стереть это недоразумение. Навсегда. Из их голов. — Кто так прощения просит? – наконец отзывается Гию, демонстративно вздыхая, – с тебя дайкон с лососем, Шиназугава.