***
Путники возвращались из подвала, дышащего холодным запустением. На глаза то и дело попадались деревянные ящики, разбитые бочки, рваные флаги и прочий хлам, количество которого уменьшалось по мере приближения к высокой лестнице. Все трое молчали, хотя обсудить было что. Величественный Зал Картографии невероятно впечатлил Фига, шокировал Шарпа и грустным бликом отразился в разом посеревших глазах юноши. Он что-то отвечал Персивалю Рэкхему, появившемуся на портрете, разговаривающему так витиевато, что погрязший в тоске мозг гриффиндорца даже не пытался понять смысл фраз. За него с хранителем, по большей части, общался Фиг, объясняя, что пятнадцатилетний обладатель Древней Магии «пережил не очень приятный опыт», так как они попали в засаду бандитов, работающих на Ранрока. Собеседник в раме выражал беспокойство по этому поводу, ведь никто не должен был обнаружить эти хранилища. «Зачем вообще тогда делать эту комнату в открытой для всех пещере?» — зло подумал Фим, надеясь, что картины не обладают легилименцией. Пообещав принести книгу в зал, они ушли через небольшие ворота, и тут же оказались в подземельях Хогвартса. Это облегчило сердце, ведь путешествие до замка сквозь пещеру окончательно бы сломало парня. Все эти проблемы, эти совершенно чужие, взрослые дела, касающиеся великой Древней Силы, придавили Серафима к земле, падая на плечи неподъёмным грузом. Он не хотел всего этого. Не хотел быть сосудом для величественной, необъяснимой магии, не хотел решать проблемы мира, не хотел ставить под угрозу свою тихую, спокойную жизнь, но водоворот событий затягивал мага с нечеловеческой силой, топя в отчаянии. Что его ждёт в будущем? Копошение в мозгах от всех, кому не лень, зависть окружающих, покушения на жизнь? Всемирная слава, место в истории, пожизненные обязательства? Всё это было ему абсолютно не нужно. Фиму было нужно совсем немного. Чтобы его оставили в покое, позволив учиться и жить обычной, подростковой жизнью. Чтобы со временем увеличивалось количество друзей и хороших знакомых. И чтобы от его рук никто не умирал. Голова прояснилась от дум, когда Фиг, стоя на развилке коридора, прощался с Шарпом, желая тому спокойной ночи. — Эзоп, я вынужден извиниться за те грубые слова, которые… — Хватит, Элеазар. Не надо. Ты был абсолютно прав. — мужчина нахмурил брови. — Это я должен извиниться. Защищай тех, кого ты любишь — я не в праве тебе запретить. Прозвучал вздох, насыщеный тоской и болью. — Просто у меня таких не осталось. Отпустив коллегу, Фиг повёл подопечного в свой кабинет, в личную комнату, по обыкновению усаживая его в огромное, мягкое кресло и заваривая горячий чай. До полуночи они сидели вдвоём — рядом, обнявшись, и Серафим изливался переживаниями, мыслями и душевной болью, что сжалась внутри в тугой комок и была готова разорваться в любую секунду. Старик молча слушал, понимающе кивая, не наседая с объяснениями и ненужными сейчас уточнениями. Когда же подросток выговорился, Фиг крепко обнял его, вручив небольшую бутылку с розоватой, прозрачной водой. — Это зелье сна, дорогой мой. Выпейте перед тем, как лечь спать, и постарайтесь отдохнуть как можно дольше — вам повезло, что завтра выходной. — он поджал губы. — И, прошу вас, не накручивайте себя. Забудьте весь сегодняшний день, как будто его и не было. Важные детали всё равно останутся в памяти, а весь негатив уйдёт со временем, если вы позволите ему это сделать. Парень грустно усмехнулся. — Обливиэйт хорошо помогло бы. — Ну что же вы такое говорите! — покачал головой наставник. — Обливиэйт — просто средство, оно не решает проблемы. Справившись с потрясением самостоятельно, вы закалитесь душой, и все дальнейшие неувязки покажутся вам просто мелочью. Фим поднял слезящиеся глаза на заботливого опекуна. — Спасибо вам, профессор. Правда, спасибо. Я даже представить не могу, что бы без вас делал. — Взаимно, мой друг! — старик улыбнулся. — Вы сами для меня являетесь лучиком света в происходящих событиях. Двое вышли из кабинета и проследовали по слабоосвящённым проходам замка прямо к гостиной Гриффиндора. Тепло попрощавшись с юношей и напомнив про усыпляющее зелье, профессор ушёл к себе, а Серафим оказался в своей спальне, совершенно не помня, как туда шёл. Погружённый в мрачные мысли, он переоделся в пижаму и сел на постель, залпом выпив лиловый отвар. Взмахом палочки маг плотно задёрнул полог кровати и наложил заглушающее. Оставшись в темноте, убаюканный теплом тяжёлого одеяла, он расплакался, вздыхая навзрыд, утыкаясь в подушку носом, даже не стараясь снизить громкость голоса. Ему всего лишь пятнадцать лет, и сегодня он убил человека.***
Лёгкий холод, пославший мурашки по голой спине, ласково вытащил юношу из глубокого сна. К счастью, ему ничего не снилось, и спокойствие, словно густой, тёмный смог, поглотило парня с головой, отпустив только к обеду. Тихо радуясь тому, что все однокурсники успели разбежаться по делам, оставив его одного, он встал и оделся. Школьный жилет выглядел бы слишком глупо в выходной день, поэтому он набросил на плечи свободный, тонкий свитер, покалывающий кожу. Это покалывание напомнило ему ту самую кофту Оминиса — чёрную, с огромными пуговицами. Приятное воспоминание пронеслось лёгким пёрышком на фоне пушистого, обволакивающего, но лишающего почти всех эмоций спокойствия. В горле пересохло и очень сильно захотелось пить, для чего надо было спуститься в большой зал — прямо в водоворот живых, громких, общительных студентов — и попытаться выцепить любую живительную влагу, чтобы поскорее вернуться в спальню, закрывшись в своём тоскливом умиротворении. Дабы не растерять его по дороге, он надел ненавистную до этого мантию, накинув на голову большой капюшон, едва цепляющийся за макушку. Шершавая ткань и свободный крой будто удерживали эмоции внутри, прятали юношу от чужих глаз, словно Дезилюминационнное заклинание, и расслабляли. Хотя внешний вид и оставлял отчаянно желать лучшего. «Выгляжу как мешок с дерьмом… Плевать.» Когда он оказался в величественном помещении, где было стыдно даже просто учить уроки, не то что принимать пищу, несколько человек обернулись — немного, но достаточно для того, чтобы Берроуз смутился. К нему подбежала Натти, спрашивая о самочувствии и удивляясь, что на однокурснике совсем нет лица. Узнав о том, что юноша проспал завтрак, бойкая девушка потащила его к столу, уставленному всевозможными явствами. Онай упрашивала его съесть хоть что-нибудь, сетуя на критическую худобу друга и очевидно плохое самочувствие. Однокурсница совсем его не раздражала, но чтобы её не расстраивать, Фим взял себе какой-то бутерброд с поджаренным хлебом и стакан фруктового сока. Чувствуя холод жидкости сквозь стекло, он досадно вздохнул — вдруг захотелось обжигающе-горячего, крепкого чая. Было стеснительно спрашивать у девушки, где в замке можно достать такую роскошь, хоть он и сам знал два места — Три Метлы и комната Фига. Воображаемый путь до Хогсмида уже заранее заморозил его ноги и плечи, налив тело усталостью, к профессору же лезть не хотелось. Даже при всей заботе и взаимной любви опекуна и подопечного, последнему казалось, что у занятого взрослого и без него дел по горло. — Тебя вчера не было в общей гостиной вечером. Куда вы ходили с Фигом? — поинтересовалась студентка, сидя рядом и закидывая в рот лиловые виноградины. — Откуда ты… — Я просто вас вчера в коридоре видела. Вы очень спешили, так что лезть не стала. Хотя и сейчас могу не лезть, Фиг ведь тоже… — она замялась. — …сам не свой с утра. Прямо как ты сейчас. Фим выпрямился, и его лицо покрыла тень грусти. — Прости, я не могу тебе рассказать. Не уверен, что можно. — Ладно, — просто согласилась Натти. — Не хочешь — незачем себя мучить. Но если тебя что-то беспокоит — могу выслушать. С одной стороны подруга прямо предлагала свою помощь, но с другой — это было так мило и по-доброму, что нагружать её своими проблемами не хотелось — как раз-таки в благодарность за доброту. — Хорошо. Спасибо, Натти. — студент стеснительно улыбнулся. Он поднёс ко рту хрустящую закуску, и вдруг мозг пронзила злая мысль. «Вчера ты убил девушку, а сегодня трескаешь бутерброды.» Юноша в панике попытался выгнать её из головы, но атака продолжалась. «Позор.» Дрожь снова начала набегать волнами, скатываясь по спине ледяными мурашками. «Чудовище.» Фонтан крови на серых стенах. Ком блестящих, дымящихся внутренностей. Части тела под ногами. Элизабет. Гриффиндорец зажмурился со всей силы и рывком натянул капюшон на голову, лбом уперевшись в ладони. Слёзы подступали к глазам, дыхание снова сбивалось, его тошнило, он чувствовал — тревога набирает обороты. Натти встрепенулась, осторожно прикасаясь к его плечу. — Фим, ты… В порядке? Толстое стекло начало медленно отгораживать разум от реальности, мучая мозг кислородным голоданием, будто не пуская воздух к трепещущим лёгким. Эту преграду срочно требовалось разбить, и Натсай — живая, добрая, настоящая — сама не понимая, стала крючком, за который можно было ухватиться, выныривая из омута ужаса. Её рука и голос напомнили беспокойному парню о том, как его успокаивал Фиг. Девушка уже хотела убрать руку, но юноша, не поднимая головы, накрыл её кисть своей, прижимая обратно. — Не убирай руку, пожалуйста, — попросил он дрогнувшим голосом. — Хорошо, не буду… Серафим постарался полностью отгородиться от любых мыслей, глубоко и размеренно вдыхая запахи окружения. Пахло вкусной едой, книгами, деревом, фруктами и чьими-то духами. Затем он переключился на звуки, состоящие из обсуждений домашнего задания, жалоб на профессоров, предложений погулять, мечт о новой метле и заливистого, девичьего хохота. Следующим пошло осязание: мягкая, плотная мантия, давящая на плечи, удобство свитера, расслабленность позы, лёгкая щекотка волос по лицу и тепло чужой руки, которую он слегка сжал в пальцах, отчего Натти смутилась. Последним было зрение, и он одной рукой полностью снял капюшон, обводя пространство взглядом. Разноцветные головы, разнообразные лица и эмоции, забавные полу-домашние наряды, многочисленные вещи в руках, на столах и коленях, и яркий, тёплый свет. В конце концов его глаза встретились с глазами подруги, парень ощутил как дыхание выровнялось, а её улыбка послала заключительную волну тепла в душу. — Спасибо. Правда. — он смущённо отвёл глаза и перестал сжимать чужую ладонь, но девушка не убрала её. — Слушай, я не знаю, что произошло… — она повела бровями, — Но ты можешь обращаться ко мне за помощью в любое время. Друзья обменялись улыбками, несмело заводя новый разговор, полностью оторванный от случившегося инцидента и вчерашнего дня. Завершив с перекусом, он попрощался с собеседницей и вдруг понял, что возвращаться в спальню совсем не хочется. Никто не приставал к нему с разговорами, не шумел, и окружающая обстановка была довольно уютной, а тихий ропот чужих разговоров сливался в умиротворяющий гул. Юноша отправился во внутренний двор, чтобы подышать свежим воздухом и очистить мысли.***
Сидя на каменной скамейке, гриффиндорец разглядывал отвратительно побелевшее небо. Впрочем, в сердце теплилась слабая надежда на дождь, ибо за те полчаса, что он тут находился, небосвод немного потемнел, постепенно уходя в серый цвет. Холодный ветер несмело бегал по маленькому дворику, но крошечное пространство не позволяло ему разгуляться и набрать силу. Немногочисленные девушки и юноши, обретающиеся здесь же, занимались своими делами — иногда простыми и забавными, а иногда не совсем понятными, и Фим порой в открытую пялился на них и стыдливо прятал глаза, будучи пойманным за наблюдением. Вся эта жизнь очень хорошо помогала отвлечься от страшных мыслей — тихо, но невыносимо пищащих на горизонте сознания надоедливыми грызунами, образуя в голове крысиного короля. Среди них была одна относительно адекватная, периодически напоминающая о себе. «Надо найти Фига и поговорить с ним.» Но с насиженного места, которое так успокаивало, уходить не хотелось. Разум зацепился за встреченную последней Натти, и парень начал размышлять о друзьях и знакомых, совершенно по-детски фантазируя о том, кто и чем сейчас занимается. Поппи, вероятно, снова наслаждается обществом животных в компании мадам Ховин, Натти, наверное, осталась в большом зале, ведя беседы с однокурсниками или читая что-нибудь. Имельда, скорее всего, одолевала новые высоты во владении метлой, Амит даже днём, в выходной день, не отрывался от телескопа, с головой погружаясь в астрономию, а Зенобия упрямо искала свои плюй-камни. Недавних друзей Фим знал относительно плохо, так что предположения о их досуге были скупы на подробности. А кого он знал лучше? Себастьяна? Тот, очевидно, либо снова отправился в Запретную Секцию, либо бесконечно изучал материалы по медицине, а может пошёл проведать Анну. А ещё он мог что-то делать вместе с Оминисом. Было странно, что старые друзья вдруг пропадали из поля зрения сразу после уроков, или вообще не появлялись на переменах, и позже от них исходил странный запах гари, смешанный с сырой затхлостью. Он всегда невесомо витал на фоне, но был настолько неуловимым, что рыжий юноша только сейчас, глубоко задумавшись, вспомнил о данном факте. Серафима очень интересовало их внеурочное времяпрепровождение, но спросить об этом он пока не решался. Откуда могли возникнуть подозрительные ароматы? Сырость сразу привязалась к мрачным слизеринским спальням — парень там никогда не бывал, но вспомнил рассказы Фига, которые случались ещё дома. Насчёт горелого запаха пришлось подумать. Пылающие яйца пепламб, которые Фим пару раз находил в своих вылазках? Но зачем бы они им понадобились? Или они что-то сжигали, какую-то тайную корреспонденцию или ненужные вещи? «Что за глупости…» Может, Конфринго, которое так любил Себастьян? Но почему тогда и Оминис источал этот прогорклый, насыщенный запах? Фим понял, что этот факт его раздражает. Аромат огня совершенно сбивал с бледного слизеринца лёгкий травяной флёр, отдающийся в голове нотками кислинок лимона и нежностью фиалковых лепестков. Возможно, это была какая-то магическая туалетная вода, но рыжему студенту не хотелось об этом знать. Он желал верить, что красивый, статный, добрый и вежливый блондин пахнет так сам по себе. Хотя было бы неплохо, окажись парфюм действительно существующим — тогда появлялась возможность отхватить где-то такой же флакон и беспрепятственно… На периферии зрения, прервав поток размышлений, замелькал знакомый голубой наряд, испещрённый деталями. Фиг спешил к гриффиндорцу, слегка запыхавшись от бега. — Серафим, добрый день! — поздоровался профессор, приближаясь к каменной скамейке. — Здравствуйте! Подросток ответил живо, широко улыбнувшись. От мыслей о друзьях он совсем повеселел, почти забыв недавнюю панику и вчерашние события. Старик, узрев радость в глазах подопечного, и сам вздохнул с облегчением, меняя выражение лица с обеспокоенного на более расслабленное. Опекун сел рядом, придвинулся ближе и негромко заговорил. — Как вы себя чувствуете, мой хороший? Причина, по которой был задан вопрос, тут же вернула студента с небес на землю, и теперь уже он обзавёлся озадаченно-тревожной физиономией. — Я… В порядке. — Простите, я не хотел напоминать вам… — спохватился Фиг. В ответ юноша промолчал. Разум озарило осознание, что с этих пор страшный случай будет жить у него в голове, каждый раз давя на совесть и выжимая из податливого сердца каплю за каплей кровь и жалость. — Вы не виноваты, профессор. Я сам ещё не успел до конца отпустить ситуацию. — Может… Небольшой разговор поможет? — старик несмело предложил свою помощь, понизив голос. — Я не настаиваю, но если вы проговорите вслух всё, что у вас на душе, станет явно легче. Фим, не давая очевидного согласия, всё же был готов к диалогу, самостоятельно начав беседу. — Я просто не понимаю, как такое могло произойти. Помните, вы говорили, что Древняя Магия — часть меня? Я почти свыкся с этой мыслью — ну, что мы существуем нераздельно — но… — голос дрогнул. — Ту девушку… Учитель сочувствующе положил руку на всколыхнувшееся плечо. Подросток же собирался с мыслями, чтобы произнести, наконец, страшное слово. — Её убила эта самая сила. Я даже не успел ничего придумать, как оно само… Из глаз покатилась непослушная слеза. Он снова вернулся в тот судьбоносный вечер. Совершенно глупо было отрицать, что именно его рука и именно его палочка были направлены на несчастную. Именно его эмоции в тот момент пробудили необъяснимые чары. Это всё его вина. — Нет. Нет, простите. — парень выпрямился и с досадой вытер слёзы. — Мне уже пятнадцать, я должен брать ответственность на себя. — И вы это уже говорили, Серафим. Вы правы, но позвольте смягчить тяжесть поступка, что внезапно свалилась на вас. Профессор тяжко вздохнул, готовясь к неприятной беседе. — Когда вы это сделали — вы всего лишь защищали свою жизнь. Это то, о чём я вам говорил по пути в пещеру. — Да, но когда она вела меня связанного, я чётко видел, что она не хочет этого! Вы бы видели её взгляд… И, судя по движениям, Элизабет… Старик удивлённо взглянул на собеседника. — Элизабет? Вы узнали её имя? — Да. Руквуд назвал её Бетти. Не знаю, может, Беттани или Беатрис, но когда я назвал её Элизабет, когда просил о помощи, она не была удивлена, что её так называют. Я ведь обещал её спасти… — рыжая голова опустилась вниз, а в носу защипало. Фиг помолчал. — Вы говорите, что она этого не хотела. — он перешёл на шёпот. — А что насчёт Авады, которую она в вас послала? Глаза Берроуза расширились и он в шоке посмотрел на профессора. У юноши совершенно вылетело из головы, зачем он вообще направил на бандитку палочку. Он мог бы защититься Протего, но в тот момент тело и душа желали лишь окончания кровопролитного сражения. Наставник продолжил: — Ничего из того, что вы говорили, не подходит к данной ситуации. Многоуважаемая Элизабет явно не находилась под влиянием Империо, и стала бы она убивать вас, если попала к бандитам не по своей воле? Она, вероятно, попыталась бы исподтишка нам помочь, ведь в гуще боя никто не заметил бы её маленькую, юркую фигуру, воюющую не за свою сторону. Но девушка этого не сделала. Фим впитывал слова наставника как губка. Разум, ещё вчера так сильно горюющий по несчастной, до сих пор пытался сопротивляться мыслями, колющими совесть, но все они разбивались об абсолютно логичные утверждения. — Вы не виноваты, мой мальчик. Вы просто защищали себя. — твёрдая, морщинистая рука накрыла пальцы подростка. — Поймите, все эти люди, до попадания в бандитское логово, со стопроцентной вероятностью уже успели отличиться ужасными действами, и оказались там именно по этой причине. — Хорошо, допустим, но факт остаётся фактом… Студент наклонился к собеседнику и елеслышно произнёс: — Я убил человека, профессор. Разве за такое не сажают в Азкабан? На него устремился серьёзный, но тёплый взгляд серых глаз. — Вы убили бандита, Серафим. Понимаю, логика странная, отвечать негативом на негатив не всегда сподручно, но как вы думаете — констебль Сингер и её подопечные, борящиеся с набегами, останавливают каждого из преступников и отправляют его в тюрьму? Поверьте, дорогой мой, если бы каждого из этих людей сажали — и десятка крепостей не хватило бы для такого количества заключённых. Повисла пауза, насыщенная осознанием. — Они их устраняют на месте. Гриффиндорец застыл. Неужели та смешная, общительная женщина в синем котелке могла быть такой жестокой? С одной стороны в это верить совсем не хотелось, но с другой — сам факт борьбы за благополучие мирных граждан был как раз в её характере. Пусть и таким безжалостным способом. Фиг снова заговорил: — Мир не делится на добро и зло, хоть порой такого разделения очень нехватает. Мы лишь можем придерживаться своих принципов и моральных устоев, ограждая себя и близких от опасности. Фим прикрыл глаза и слегка отвернулся. Поддержка опекуна значительно успокоила его, но где-то на дне то ли сердца, то ли сознания, до сих пор позвякивала горстка осколков, оставшаяся от вчерашнего эмоционального взрыва. — Я вообще не понимаю, почему эта самая Сила никак меня не предупредила? Я, может, хотя бы примерно знал, что меня ожидает… — И что бы вы предприняли? Лично я другого выхода из той ситуации не вижу, — наставник слегка нахмурился. — Вы ожидали сон или видение, я правильно вас понимаю? — Да. — неприятное возмущение прокралось в голос. — О смерти человека она мне не сказала, зато почему-то про… Подросток резко замолчал. Стоило ли говорить профессору о величественной луне прямиком из сновидения, которая в реальности отразилась в глазах Мракса, будто в зеркале? — Про что, мой мальчик? «Он ведь самый родной для тебя человек. Он должен знать, надо сказать ему.» — После прибытия в Хогвартс, в первую же ночь, мне снилась луна. Лицо собеседника немного вытянулось. — Так… Продолжайте. — Она была такая красивая, чистая, светлая, такая… Потрясающая. — сердце начало несмело ускорять свой темп. — И потом я увидел её наяву, но не в небе… Откровенность рвалась наружу, но непонятный стыд заталкивал слова обратно в горло. — Мы встретились взглядами с… «Нет, нет! Это слишком стыдно! Прекрати сейчас же!» — …с одним человеком. И я ощутил всё то же самое, что чувствовал во сне, смотря на эту самую луну. То же спокойствие и то же сильное притяжение. Я до сих пор не понимаю, что это было. Говорящий немного сжался, словно желая стать меньше. Беспокойный орган в груди защекотало какое-то чувство волнения, и уже в который раз свело живот. Фиг заинтересованно поднял бровь: — Занятно, Серафим, очень занятно. Когда вы говорите об этом, ваш голос действительно полнится восхищением и спокойствием. Вы не испытали негатива, попав в данную ситуацию? — Нет-нет, совсем нет! Наоборот — это событие как-будто унесло весь негатив с собой. Даже сейчас я вспоминаю его и… — прозвучал тихий, нервный вздох. — На душе становится значительно легче. — Что ж, у меня есть пара предположений на этот счёт. Ваши способности трудно объяснить как раз-таки именно потому, что покамест они довольно хаотичны — вам нужно научиться ими управлять и разгадывать ребусы, посланные Древней Силой. И, кстати говоря, вы не думали о причине того магического взрыва, что спас нас от головорезов? Студент совсем не ожидал, что разговор зайдёт в это русло. Он повёл глазами, не зная, нужно ли и в это посвящать заботливого старика, ведь Фим итак уже засыпал опекуна информацией по самую шею. — Ну-у… У меня тоже есть пара предположений, — повторил он за учителем. — Но они настолько смутные, что я, наверное, не рискну их озвучивать, пока не обдумаю сам. — Ваше право. Вы, Серафим, отнюдь не глупы и я уверен, что сможете дойти до сути своим умом. Но если возникнут затруднения — вам известно, где найти помощь и информацию. Берроуз не знал, как выразить наставнику свою искреннюю благодарность, ведь обычного «спасибо» в ответ на такую поддержку было явно недостаточно. Вдруг профессор немного повысил голос, расправляя плечи: — Однако, боюсь, наш диалог не только больше не является приватным, но и грозит прерваться влиянием извне. — произнёс он, усмехаясь, и оборачиваясь вправо. — Мистер Сэллоу, что вы хотели? Фим, погружённый в беседу, совершенно не заметил друга, неловко переминающегося с ноги на ногу вдалеке. Он сверлил взглядом двух собеседников, не решаясь подойти. — Привет, Себ! — тепло поздоровался гриффиндорец, махнув рукой. Решимость отразилась на лице Себастьяна и он направился к каменной скамейке, но по мере приближения уверенный настрой быстро куда-то пропадал, оставляя в глазах лёгкую растерянность. — Да, привет. — он подошёл, и Фим встал ему навстречу, а Сэллоу обратился уже к профессору. — Здравствуйте. Я не хотел прерывать вашего разговора, если это сильно важно… — Нет, не волнуйтесь, юноша, мы почти закончили. — Тогда я хотел бы с Фимом парой слов перекинуться. — карие глаза просяще взглянули на учителя. — Конечно, как я могу вам запретить? — непринуждённо ответил старик и слегка откинулся на каменную спинку. Слизеринец, явно переживая, глубоко вздохнул. — Я просто хотел ещё раз извиниться. — За что? — недоуменно уточнил рыжий студент. — За тот разговор… Я просто надеюсь, что… Неловкие паузы, которые, как и извинения, было очень непривычно слышать от бойкого подростка, перемежались взглядами, направленными на преподавателя, который находился слишком близко и слышал каждое слово. Неловкость нарастала, Фим кожей чувствовал, как другу стыдно говорить о случившемся вчера инциденте. Сам он, что удивительно, стыда почти не чувствовал, специально не позволяя разуму окунаться в тот неловкий момент. Фиг, спустя несколько секунд, понял всё без слов и выцепил глазами идущего по открытому коридору внутреннего двора Ронена. — О, Абрахам, добрый день! — окликнул он его, встал и направился к коллеге. — Скажите-ка мне, друг мой… Продолжение фразы утонуло в быстром, сбивчивом полушёпоте друга. Он подошёл чуть ближе, склонив голову к зеленоглазому магу, что был слегка ниже его. — Прости меня, пожалуйста. Я даже не думал, что это так на тебя повлияет. — Как повлияет, ты о чём? — тон новоявленного волшебника прекрасно отражал его растерянность. — Ну что мы вчера… Ну, поговорили, получается, а сегодня на меня Натти насела — говорит, мол, ты с ним дружишь — рассказывай, что происходит. Фим ходит, видите ли, сегодня мрачнее тучи, дрожит, чуть не плачет. — Себастьян жалостливо свёл брови к переносице. — Ты в порядке вообще? На осознание ситуации хватило секунды, и гриффиндорец по-доброму засмеялся. Собеседник же, удивлённый реакцией, возмутился: — Чего ты хихикаешь, слышишь? Я эти пять минут пока сюда шёл чуть сам себя не казнил по дороге! — Ха-хах, нет, нет, не сердись, пожалуйста, — махнув рукой, ответил подросток. — Ты всё неправильно понял. Моя утренняя реакция связана кое с чем другим… Я потом расскажу, если будет время. Веселье неприятным клубком прокатилось обратно в горло, заставив сглотнуть слюну. Это была не та ситуация, над которой следовало смеяться. — Ладно… — А наш с тобой разговор уже, если честно, как-то сам улёгся в памяти. И знаешь, я тебе за него очень благодарен. — Правда? — в шоколадных глазах блеснули радостные искорки. — Да, правда. Было, конечно, очень неловко, но, наверное, этого не нужно стесняться. Друзья, всё-таки, для того и нужны, чтобы о личном разговаривать. Сэллоу приободрился и повеселел. С широкой улыбкой он приосанился и вдруг заявил: — А вообще меня на этот диалог Оминис надоумил. Фим застыл. Слова ударом колокола звучали в голове. Это было абсолютно неожиданно. — Зачем? — Ну, он сказал, что о физическом состоянии организма особо никто не задумывается и не связывает его с моральными переживаниями, и что тебе надо об этом напомнить. Ещё Анна нам лет в четырнадцать на эту тему лекции проводила — она столько всего прочла что аж страшно становится. По сути мы с ней вместе медицину изучаем, только я — в школе, а она — дома. — Здорово… — с таинственной девушкой, вызывающей уважение даже сквозь слова о ней, сразу же захотелось познакомиться и пообщаться, но одна мысль никак не давала покоя. — А почему Оминис сам не… Тело сковали страх и стыд. В то же мгновение он представил упомянутый разговор, где на месте Себастьяна оказался Мракс. Как бы он подходил к этой теме, как бы находил нужные слова? Как изменился бы его голос, произносящий столь неловкие и нескромные выражения? Как его рука — холодная, бархатная и мягкая — сжимала бы чувствительное запястье, посылая табуны мурашек по спине, вырывая из груди тихий, несмелый стон… И ведь уже сжимала. Память услужливо оживила момент прогулки у реки и свежесть воды, сплетаясь с восторгом слишком интимного для Серафима прикосновения. Воспоминания об исследовании беспокойных рук в комнате и внезапно возникших образах бледного слизеринца в процессе ещё раз ударили в голову, отдаваясь эхом. Кишки скрутило в узел, сердце начало наполняться теплом. Всё это заняло лишь несколько секунд, за которые гриффиндорец успел побледнеть, покраснеть, застыть в ужасе, смущённо усмехнуться и начать пыхтеть как паровоз. Себастьян по своему истолковал данную реакцию: — Да, вот именно поэтому. Он так и сказал, что ты его слушать не будешь. Согласись, странно такое слышать вот от него! — друг захохотал. — Поэтому послал меня. Ну я же справился, м, справился ведь? Кудрявец озорно прищурился, подпихивая друга локтем. Тот очнулся от мыслей и, перенимая эмоции слизеринца, ответил: — Однозначно да! Можешь собой гордиться! Веселье немного разрядило обстановку. Словно откликаясь на настроение друзей, небо над головой давно перестало сереть и полностью очистилось, исходя прекрасным, голубым цветом. Где-то вдалеке, за одной из башен, пряталось золотое солнце, осеняя лучами редкие, белоснежные облака, сияющие теперь драгоценной вуалью. Точно такая же погода и такое же небо находились в сердце рыжего юноши — сегодня его поддержали целых три раза, вытащив из ямы боли и самокопания. Он явственно ощутил, как сильно любит каждого в своём окружении и как безоговорочно готов сделать для них всё, что только в его силах. — О, лёгок на помине! Оми, мы здесь, привет! — внезапно произнёс Себастьян, оборачиваясь. Душа замерла, упала вниз и вернулась обратно. Орган в груди пропустил пару ударов, чтобы после зайтись в нестройном галопе, терзая задыхающиеся лёгкие. К беседующим, сияя счастливой улыбкой, направлялся Мракс. Фим отёр вспотевшие ладони об одежду и, коснувшись её, вспомнил, во что одет. «Господи, я же выгляжу как мешок с дерьмом!» Он стремительно скинул капюшон с головы, сбрасывая с плеч тяжёлую мантию и перекидывая её через согнутую в локте руку. Проверил свитер на груди, расправил его и наспех пригладил рукой слегка намагниченные волосы. Выровнял очки, покривившиеся на переносице, и выпрямил спину. «Этот чёртов свитер — уродство какое-то… И зачем я вообще его надел?» Себастьян хитро наблюдал за микроманипуляциами друга, но потом не выдержал, тихо прокомментировав: — Ты ещё и накраситься успеешь, я прикрою если что. — Что ты вообще несёшь? — со смехом ответил рыжий студент. — Я просто с утра как чучело выгляжу, вот и… — Ну передо мной ты так не волновался, а перед незрячим вдруг одумался. Недошедшая сразу мысль заставила Фима скорчиться от стыда и ударить себя по лбу ладонью. Впрочем, весь негатив моментально сдуло порывом радости, что принёс с собой блондин. — Привет. Ты как себя чувствуешь? — словно не обращая внимания на немного отступившего в сторону кудрявца, произнёс Оминис. Простая, понятная фраза, полная заботы, вызвала на лице рыжего студента широченную улыбку. — Я — просто отлично! Спасибо, — ответил он, вперяясь взглядом в глаза, испещрённые радиальными иглами. — Не как вчера? Уже не злишься? — Нет, я… «Боже, вдруг он подумает, что я уже успел сделать то, о чём говорил Себастьян?! Какой стыд, ужас…» Он придал голосу немного серьёзности. — Ну, вообще-то немного есть. До сих пор потряхивает. «А теперь он подумает, что ты бьёшь все рекорды неудовлетворения и тебе не хватило одного раза. Молодец, просто гений!» Берроуз окончательно запутался в стыдных мыслях и предположениях, пользуясь воображаемой Легилименцией, но Оминис, видимо, ни о чём из придуманного не помышлял. Он досадно цокнул языком и покачал головой. — Что ж, лезть я в это не буду. Скажу только одно — не забывай следить за своим состоянием, пожалуйста. А то мне уже Натти нажаловалась… — Тебе тоже?! — воскликнул Себастьян. — Погоди, тебе? Натти? Что-то она осмелела… А когда успела? — Да вот буквально пять минут назад. Блондин наставительно обратился к Серафиму: — Она сказала, что ты ничего не ешь и постоянно пропускаешь завтраки, а иногда и остальные приёмы пищи. Не знаю, может, ты хочешь держать себя в форме, но из-за отказа от еды очень сильно портится желудок. Лечить его и голод зельями — всё равно что превращать себя в инфери заживо, так что не занимайся глупостями и не мучай себя. — Он прав! — подхватил русый маг, покивав головой. — Ты прям очень худой. Стыд охватил гриффиндорца, и он смущённо опустил взгляд. — Хорошо, я понял… Было неловко от того, что так по взрослому его отчитал ровесник. Гораздо привычнее слышать такие наставления, например, от Фига, что тоже периодически сетовал на поражающую его независимость подростка от еды и всего, что с ней связано. Вдруг Мракс приблизился к юноше, встав в любимую позу рыжего студента: положил свободную руку на пояс и перенёс вес тела на бедро, выгодно подчёркивая достоинства своей фигуры. Он расправил плечи, поднёс красный огонёк палочки ближе к новичку, и тот поднял голову. Их лица оказались всего в тридцати сантиметрах друг от друга. Чарующие глаза были слишком близко, их взгляд пронзал тело, достигая сердца. — Можно взглянуть поближе на твоё лицо? — непринуждённо, но строго спросил блондин. Не зная, чего ожидать от этой просьбы, Фим ответил: — Д-да, конечно… Он понял, что не раздумывая согласился бы на любую идею, которую ему предложит Мракс. Но то, что произошло дальше, наполнило грудь мягкими облаками, грозящими поднять тело в воздух и унести по ветру. Палочка блондина очень осторожно дотронулась до края веснушчатой скулы. Прикосновение спутало мысли, линия адекватного диалога рушилась подобно стеклянному замку. Горящий конец инструмента медленно устремился вниз, ласково обводя впадину на щеке, задержавшись там. Лицо слизеринца было максимально сосредоточенным — как тогда, при разглядывании пальцами самодельного браслета, и это движение палочки по коже вкупе с недавним моментом приковало зелёные глаза к щекам и скулам друга. Мягкие черты лица так и просили нежного прикосновения — мимолётной ласки, хотя бы кончиками зудящих пальцев рыжего юноши. Внезапно Мракс озадаченно закусил губу, что заставило гриффиндорца поражённо выдохнуть и попробовать избавиться от кома в горле. Всё в груди пылало, мир вокруг перестал существовать вовсе, и горячая лава, стекая вниз по организму, ударяла тяжёлыми каплями вниз живота, распаляя уже знакомый, но загорающийся так редко, огонь. Парень, погружённый в созерцание прекрасного лица, неспеша поднял руку, намереваясь прикоснуться к бархатной щеке, разукрашенной волшебными созвездиями, совершенно не думая о последствиях. Но конец чужой палочки, продвинувшись ниже, слишком быстро завершил свой путь, соскальзывая с заострённого подбородка. Всё существо рыжего студента закричало о необходимом, как воздух, продолжении — хотелось, чтобы красный огонёк исследовал его шею, проходя по кадыку, нарисовал невидимую линию на груди, спускаясь к животу и тому, что находилось под ним, а ещё лучше — чтобы это всё проделала не палочка, а держащая её рука. Чтобы тонкие, ледяные пальцы коснулись его скулы, а бледное лицо оказалось ещё ближе, и горячее дыхание обоих смешалось бы перед… Фим обнаружил себя схватившим кисть Оминиса, которой он сжимал инструмент, держащим её рядом со своей щекой, отчего блондин растерянно мотал головой. — Ты чего? — насторожился он. — Н-не… Я не… Ничего, я просто… «Боже мой…» Незрячие глаза испуганно расширились: — Ох, ты, наверное, прикосновений к лицу не любишь, да? — он словно извинялся всем лицом одновременно. — Сказал бы сразу, что нельзя, я бы не стал настаивать. В отчаянии рыжему магу пришлось отнять от себя чужую руку, и ощущалось это так, будто он отрывает кусок плоти от тела. — Да, я… Не очень люблю такое. «И что он теперь, вообще никогда ко мне не прикоснётся?..» — Ну, изволь. Я просто хотел проверить, так ли всё плохо. — слизеринец пожал плечами. — У тебя действительно очень худое лицо и слишком впалые щёки. Себастьян, до этого молча наблюдающий за сценой и корчащийся от смеха, заключил: — В общем, мамочка Оминис позаботится о том, чтобы ты сдох от старости — здоровым и пухлощёким, — сквозь хохот выдавил он. — Ты несёшь какой-то бред, — улыбаясь, пожурил его Оминис. — Мне просто больно смотреть на человека, который так над собой измывается. — Странно, почему-то в больнице ты… Красный огонёк инструмента словно стрела больно уткнулся в грудь кудрявца, затыкая его и с силой давя на солнечное сплетение. Глаза Мракса сузились, а губы вытянулись в тонкую нить. — Что «в больнице»? — переспросил он совершенно стальным тоном. По веснушчатому лицу друг за другом пробежали страх, осознание и облегчение. — А ты перестань тыкать в меня всякими продолговатыми штуками и дай договорить, — он отодвинул палочку слепца в сторону. — Я говорю, что в больнице тебя это не заботило, а тут ты вдруг забеспокоился — с чего бы? Теперь стушевался блондин, опустив руки. — Ну я просто подумал, что… — несмело начал он, но потом возмутился. — Так, я не обязан перед тобой оправдываться. Ты хочешь, чтобы я прекратил? Ревнуешь или что? — Тихо, тихо, хватит буянить, — Себастьян поднял ладони, хихикая и оглядываясь на Фима, тихо наблюдающего за друзьями. — Я не буяню. Мою заботу не так-то просто заслужить. Тон Мракса был как никогда серьёзен. Он выпрямился в гордой осанке и сложил руки за спиной, немного высокомерно подняв голову. «О Боги, как же он красив…» — А мне вот кажется что неправда это всё, — развязно заспорил Сэллоу и показательно обратился к гриффиндорцу. — Так-то он очень добрый, просто слишком часто и много выделывается! — Ой, всё! — всплеснул руками Оминис, развернулся и пошёл прямо в стену двора, не зажигая палочку. — Э-э, эй, а ну стоять! — кудрявец переполошился и ринулся останавливать друга. Они успели отойти на порядочное расстояние, полушёпотом пререкаясь о чём-то. Тихую перепалку поглощал ветер, и даже подслушивать было нечего, так что Фим попытался хотя бы минимально привести мысли в порядок. Заходящееся в галопе сердце до сих пор тянулось туда, в тот момент неожиданной близости, и он накрыл рукой покрасневшую, горячую скулу, по которой лишь несколько секунд назад гуляла чужая палочка. Прикосновение лёгкой вуалью ускользало с каждой секундой — хотелось прижать его обратно, припечатать к алеющей коже, оставить там выжженой полосой, вечно напоминающей об этом моменте. Растерянно оглянувшись, парень поискал глазами Фига. Увидев профессора, он оторопел: на лице опекуна горела восхищённо-счастливая улыбка. «Чего это он светится?..» Несмотря на замешательство, Берроуз улыбнулся в ответ, на что получил отклик — пару взмахов рукой в качестве приглашения к диалогу. Подросток повернулся к друзьям. — Ребят, мне пора. — Да-да, иди. Удачи! — отмахнулся от него Сэллоу, проваливаясь обратно в диалог, но Оминис вышел из него сам. — Присоединяюсь. — блондин кивнул головой и подытожил. — Не забывай о себе, пожалуйста. — С-спасибо. Двое слизеринцев размеренно ушли в сторону открытого всем ветрам коридора и зашагали прочь по его звонкому, каменному полу. — И смотри-ка — ни разу не извинился за весь диалог. Быстро учится! — прозвучал голос Мракса, и данное замечание с новой силой защекотало в груди лёгкими пёрышками. На одной лишь радости от того, что друг гордится им, подросток мог прожить, наверное, неделю. Фим немного проводил их взглядом и направился к наставнику, что оперся на стену спиной, гордо подняв голову. — Я намерен закончить диалог! — сходу заявил старик, лучась радостью. — Какой? — не понял парень. Из его головы давно вылетела та тема, которую они обсуждали до появления Сэллоу, но учитель быстро напомнил: — Про сны, мой друг! Про луну, что вам снилась! Подросток поначалу растерялся, но почти сразу оживился: — И как? Вы что-то поняли? — Да, мальчик мой… — он покачал головой и подошёл ближе. Фиг, не скрывая солнечного счастья и не пытаясь прервать лёгкий смех, положил руку на плечо подопечного и пояснил: — Видимо, Древняя Магия решила помочь вам в выборе того, кто займёт ваше сердце. Серафим застыл. — Вы влюбились, мой дорогой!***
Слова наставника разбились о темечко, словно сырое яйцо, и холодным осознанием потекли вниз. — Ч-что?.. — Фиму показалось, что он ослышался. — Вы просто влюблены, дружок, вот и всё! — пропел учитель, тепло и радостно приобнимая парня. — Именно на это намекало вам сновидение! Подумать только — любовь с первого взгляда… Фиг мечтательно вздохнул. — О таком можно только грезить или читать в художественных романах, мальчик мой, и вам очень повезло, что вы сами испытали это! Конечно, есть ещё много нюансов в таком… М-м… — он задумался. — Литературном тро́пе, если хотите. Но и в жизни такое тоже случается! А вы, разве, не сталкивались с подобным в многочисленных сюжетах, что прочли сами? Юноша слышал его как сквозь стену. Влюбился? Он? Да не может быть, это ведь совсем не было похоже на… — Я сталкивался, но там обычно были мужчина с женщиной, да и события происходили… — Ну, дружище, осмелюсь вам сказать, что и пары из двух мужчин или из двух женщин тоже имеют право на существование. В Хогсмиде, например, я лично знаю двоих людей, что женаты или замужем за человеком своего пола. — Интересно, — Серафим задумался. — Раньше я о таком даже не слышал. — Это всё оттого, что магглы слишком помешаны на продолжении рода, — махнул рукой Фиг. — А волшебники относятся к этому гораздо проще. Любовь — это ведь прекрасно, мальчик мой! Вы согласны? — Да… Да, я однозначно согласен, — решительно заявил парень. Профессор удовлетворённо кивнул. — Вот мы с Мириам, например, разнополые супруги. И что нам это дало? Детей у нас никогда не было — хотелось, конечно, но не возникало желания таскать с собой крошечное существо, что будет страдать в бесконечных путешествиях и исследованиях, не получая нужной ласки и заботы. Именно от большой любви к детям мы их и не завели, — Фиг развёл руками. — Но зато вы взяли ребёнка из приюта! — улыбнувшись, подбодрил его гриффиндорец. — И этот ребёнок, сэр, стал мне как родной! — захохотал старик, ещё больше и крепче обнимая юношу, от радости сотрясая его худое тело. Серафим утопал в любви опекуна, совсем забыв, с чего начался разговор. — Подождите, но как можно влюбиться за такое короткое время? Влюбляются ведь обычно в характер, в поступки, в слова — нужно время, чтобы узнать человека. — А очень просто, мой хороший — фраза «с первого взгляда» говорит сама за себя. — старик поддел кончик веснушчатого носа палочкой. — Сначала вас прямо в сердце поражает внешний вид избранного судьбой партнёра, а затем вы начинаете лучше узнавать друг друга, и решаете для себя — дать волю этой любви или лучше попридержать первое восхищение. Наставник поднял радостные глаза к небу. — Помню, как сам в первый раз увидел Мириам… Она была маленькой, аккуратной женщиной, словно фарфоровая фигурка на витрине антикварного магазина. Светло-русые волосы струились по плечам шёлковым полотном, голос лился как райская птичья песнь, и меня до глубины души поразили её руки. Будучи мозолистыми и натруженными — ведь она уже тогда работала на раскопках, отдавая всю себя исследованиям — её тонкие пальцы, подобно бабочкам, порхали над страницами книг и тетрадей. Она держала палочку так же изящно, как хрупкий вьюн обнимает ветвь дерева. — Фиг таинственно понизил голос, светясь восхищением. — А характер моей Мириам твёрже гоблинского металла, так же надёжен и невероятно красив. Она была бесконечно добра ко всем, кого знала, защищая близких своей абсолютной непоколебимостью, и ум её был острее всех ножей в мире, даже и гоблинской работы, кои много раз резали любопытные пальцы в процессе познаний чуждого быта. Говорящий снова вздохнул, выныривая из омута воспоминаний. — Что интересно, руки Мириам, находясь всегда в работе, очень часто были… — Холодными. — закончил за него поражённый рассказом Фим. — Всё верно, но откуда вы… — Я просто предположил, — ответил парень и произнёс почти шёпотом, — У него они тоже холодные. Ледяные просто. Старик в приятном шоке воззрился на подопечного. — Вы уже и за руки подержаться успели? — Да, но это была просто помощь. Когда мы гуляли у реки… — Я помню, вы говорили, — покивал Фиг. — Да, и, в общем, там было очень скользко, и он сам попросил меня взяться за руки, представляете? — зелёные глаза зажглись счастьем. — И руки были прямо как снег, только что в пальцах не таял. Но этот холод, он… Согревает. Юноша глубоко вздохнул. — Не знаю, как это работает, но от его прикосновений становится очень, очень тепло. Даже когда он просто заходит куда-то — сразу как-то веселее, теплее и светлее становится. Ещё он очень добрый и очень общительный, и он всегда обо мне заботится — вот даже сейчас проверял, как я питаюсь. — юноша сконфузился. — Ну хоть кто-то надоумит вас следить за рационом, — посмеялся профессор. Фим, словно не услышав шутку, продолжил изливаться восхищением: — И когда он смотрит на меня — пусть даже палочкой — внутри всё переворачивается и дышать становится трудно. А ещё у него потрясающий смех, и он очень, очень красивый. И я рядом с ним просто плавлюсь заживо как мороженое под солнцем. — юноша вздохнул. — Хочется обнять его и никуда, никогда не отпускать. Он очнулся от внутреннего созерцания светловолосого студента и обернулся к профессору. Тот, с нескрываемым удивлением, во все глаза смотрел на Серафима. Парень неловко засмеялся: — Получается, это и значит… Влюбиться? — А вы сами как думаете? — озорно подначил его опекун. Гриффиндорцу не верилось в реальность происходящего. Всё-таки странным чувствам нашлось объяснение — самое неожиданное, какое он только мог себе представить. «Так вот на что это похоже…» Вопреки новому, неописуемо-поражающему опыту, душу обуяло вселенское спокойствие, словно всё так и должно было быть. Ему было суждено самой судьбой посмотреть в эти опаловые глаза, он был обязан оказаться рядом в этот самый момент, в самом фундаменте сотворённого мира были выбиты их имена — рядом, а может и одно поверх другого, и никак иначе. Тёплый ветер трепал огненные локоны, словно соглашаясь с мыслями юноши, раздувая костёр в груди, который и так грозил сжечь в себе всё, что не касалось лёгких, окрыляющих чувств. Буря эмоций почти улеглась, и подросток чётко и ясно заявил: — Профессор! Я… — он немного замялся. — Влюбился. В Оминиса Мракса. Наставник отклонился назад, кладя руку на сердце и счастливо смеясь. — Ну вот, наконец вы и сами в этом себе признались! — он шутливо погрозил пальцем, — Только не увлекайтесь чувствами слишком сильно, молодой человек! Не забывайте про учёбу, друзей и личную жизнь! Фим посмеялся над забавным видом опекуна, но потом спохватился: — А как вы догадались? Как вы это поняли? — Мой мальчик, думаете, на друзей так смотрят? — за фразой последовала снисходительная улыбка. — При друзьях — особенно таких недавних — не расцветают как роза в пустыне и не так ярко реагируют на физический контакт. И да, ваше поведение несколько минут назад сказало последнее слово в пользу моего решения. — Вы… Наблюдали за нами? — Да. Возможно, это было не совсем правильно, но мне было важно знать, не обижают ли вас эти двое. — профессор оживился. — И, как оказалось, заботы в вашем общении даже больше, чем в нашем с вами! — А вот и нет, вот и неправда! Новая волна смеха взлетела к небу. Серафим беззаботно хохотал над ситуацией, и вдруг странное, едкое ощущение прокралось в сознание. — Получается, если видели вы, то… — он в ужасе закрыл рот ладонями. — Мог видеть Себастьян?! Старик скептически прищурился: — Не думаю, друг мой. — Но он ведь был совсем рядом! — Понимаете, мистер Сэллоу такой человек… — Фиг задумался, поводя палочкой в воздухе. — Он слишком бойкий, слишком порывистый подросток. Его характер — шутки да веселье, он не будет вдаваться в тонкости отношений между людьми. Я совсем не хочу сказать, что он глуп, просто это человек немного другого пошиба. Характеристика друга показалась юноше слишком поверхностной и не особо подходящей кудрявому слизеринцу, но говорить он ничего не стал. Не мог же профессор перезнакомиться со всеми своими учениками, коих в Хогвартсе не меньше сотни? Однако даже такое, не совсем правдивое, заявление успокоило панику в душе. Почему-то рассказывать о своих чувствах пока никому не хотелось. — Меня волнует только одно обстоятельство… — произнёс профессор, сложив руки спереди. — Почему вы раньше об этом не рассказывали? Когда вы поведали мне о прогулке на озере, то решили умолчать о взаимодействии с мистером Мраксом. Так же, как скрыли весь спектр чувств, в первый раз упомянув его глаза. Вы ведь знаете, что я вас никогда и ни в чём не упрекну и всегда буду на вашей стороне. Берроуз в душевном смятении отвёл глаза в сторону. Он никогда бы не помыслил, что это может обидеть заботливого опекуна. — Я просто даже не думал, что это важно… Наставник вдруг посерьёзнел. — Мальчик мой, никогда не кладите свои чувства на полку. Это ваше мироощущение, ваш характер, ваши мысли и ваша страсть — и это важно. Это ваша жизнь. Никогда не топите в себе настолько светлые и радостные порывы. Он ласково улыбнулся, на что Фим ответил тем же, благодарно кивнув. Разговор с умным, понимающим взрослым расставил всё на свои места, и от этого хотелось прыгать выше Астрономической башни, лучась счастьем. Однако диалог пришлось прервать, когда собеседник взглянул на свои карманные часы и воскликнул: — О, мы с вами заболтались, мой хороший! Самое время перекусить в большом зале, а у меня ещё вал работы. — Работа? В выходной день? — удивился юноша. — И вот вам ещё один минус преподавательской деятельности! — посмеялся Фиг. — Выходной у учителей бывает только один из двух доступных, и то не факт! А теперь давайте-ка попрощаемся до поры до времени, как бы грустно не было расставаться. Двое тепло обнялись, и старик приложил руку к веснушчатой щеке. — Идите обедать, дружище, не расстраивайте мистера Мракса! — он хитро подмигнул и, развернувшись, бодро удалился в сторону Башни Защиты от Тёмных Искусств, скрываясь в резном коридоре. Гриффиндорец посмотрел ему вслед. «Не расстраивать мистера Мракса… Что ж, хорошая задача на ближайшее время!» И он почти вприпрыжку отправился в большой зал, по пути решив изменить маршрут — надоевшую и уже ненужную мантию, до сих пор оттягивающую руку, можно было со спокойной душой оставить в спальне.***
За весь день он больше не увидел двух друзей и предположил, что они снова прячутся в таинственном сыром месте, пропахшем гарью. Собственно, ему не особо хотелось пересекаться с ними — внезапное открытие, касающееся Оминиса, заставляло его весь день краснеть и прятать в рукав смущённую улыбку. Хотя к вечеру парень успел соскучиться по обоим и попробовал обойти замок, держа перед собой карту, разыскивая странных слизеринцев. Поиск не дал результатов, но проходя рядом с одним из закутков студент почти слышал, как магическая интуиция подсказывает ему дорогу туда. Однако что-то упрямо отводило взгляд от таинственного уголка, а мысли будто по кнопке сами переключались на абсолютно другие вещи. До самого вечера юношу никто не беспокоил, хоть он порой и ловил на себе чужие взгляды, эмоции которых разгадать было крайне сложно. Исследуя замок, студент всё думал о том, что сказал ему Фиг. Серафиму не верилось, что он наконец-то постиг такое возвышенное, лёгкое чувство влюблённости. Никогда оно не касалось его, и он, конечно, в течении жизни испытывал и дружбу, и платоническую любовь, и привязанность, но чтобы так… На Оминиса организм реагировал совершенно по иному. Все прошлые чувства будто смешались в одном котле, разбавленные каким-то странным зельем, во много раз усиливающим бьющие через край эмоции, и приправленные жгучим желанием. В воображении Берроуза таинственное варево размешивалось бледной, твёрдой рукой — медленно и размеренно, правильно. Как тогда, на судьбоносном уроке Зельеварения. Блондину был заранее дан карт-бланш на любые действия в отношении этой ёмкости, переполненной чувствами гриффиндорца — слепец мог смело пересыпать отвар внимательными взглядами, добавлять заботу и понимание, и даже ругать и подначивать, роняя в кипящее зелье разные взрывоопасные вещества. Фим хотел всего этого, хотел быть тем самым потоком, на который симпатичный ему человек повлиял бы наипрямейшим образом. И уже повлиял, развернув все думы новоиспечённого мага к неземным глазам. Было очень больно от осознания того, что Мракс никогда не сможет увидеть, как красив сам. Настолько красив, что влюбиться в него открытому, наивному сердцу не составило ни малейшего труда. Рыжий студент бесконечно прокручивал это слово в разуме, полнящемся розовой дымкой и сладкими запахами. Влюбился, влюбился, влюбился… Он влюбился. Душа дрожала как осиновый лист и отдавалась лёгкой болью в напряжённые нервы. Мышцы лица устали от постоянной счастливой улыбки, что буквально поселилась на покрасневших, ровно как и щёки, губах. Признание романтичных чувств сняло с сердца тяжёлый, давящий камень и словно разрешило юноше бесконтрольно думать о друге в самых разных направлениях. Срочно хотелось отыскать блондина и тут же сжать в крепких объятьях, прижиматься своей щекой к его, всем телом ощущая близость, теплоту и любовь. Правда, такие мысли всё же немного пугали гриффиндорца — было стыдно перед Оминисом, не знающем о скромном, тихом подростке, который уже давно задушил светловолосого студента порывистой лаской в своих фантазиях. Не прошло даже суток, а рыжая голова уже дымилась, истекая приторными мыслями. К вечеру от волнения нервы взвинтились до предела, и когда настало время сна, Серафим понял, что уснуть ему не удастся. Можно было, конечно, отправиться в больничное крыло и попросить сонное зелье, тем более что после него спалось просто замечательно. Юноша поморщился, вспоминая обстоятельства своего знакомства с отваром, но тут же выгнал из головы отравляющую память ситуацию, снова заполняя мозг лиловыми облаками. Уснуть с помощью удобного средства намного проще, однако парень сразу подумал о побочном эффекте, который был абсолютно очевиден: если применять зелье слишком часто, то погрузиться в сон без него уже не получится. Правда, существовал ещё один способ снять напряжение и успокоить нервы. Именно им Серафим решил воспользоваться. В одной из гриффиндорских спален юноши готовились ко сну. Открытое окно овевало помещение свежестью и ароматами трав, прохладный ветер успокаивал, очищая разум. Леандер переоделся в пижаму, как всегда деловито застёгивая её на все пуговицы. Открыв скрипучую дверь, внутрь вошёл Эрик, утирая мокрое лицо полотенцем после вечерних процедур в туалетной комнате. Гаррет, небрежно распахнув верхнюю часть наряда на груди, откинулся на подушки, крутя в руках палочку и мечтательно смотря в потолок. — Эй, Фим! — вдруг обратился он к новичку, расправляющему своё одеяло. — А тебе сегодня… Ну, ничего не снилось? Берроуз непонимающе оглянулся на друга. — Насколько я помню — нет. А что? — Просто спросил. Мне тут кое-что пригрезилось… — хитрые зелёно-медовые глаза прищурились. — И что же? — с интересом уточнил юноша. Уизли было хотел что-то сказать, но внезапно очень сильно смутился, и вся решительность тут же покинула его лицо. — Да так… — он сконфузился. — Приснилось, будто я изобрёл одеколон, на запах которого сбежались лягушки со всех ближайших районов. Даже огромные топеройки, представляешь? — Ну, на такое ты и в реальности вполне способен, — ответил новичок, посмеиваясь. Интуиция тихо шептала — это было явно не то, что хотел сказать бравый гриффиндорец. Но на размышления о странном разговоре у Серафима не хватало сосредоточенности. Он сильно волновался перед предстоящим делом, прокручивая в голове порядок действий. «Так. Надо сначала проверить, плотно ли задёрнут балдахин. Потом дождаться, пока все уснут. Наложить заглушающее…» Дальше думать не хотелось. Парень так давно этим не занимался, что непонятный страх окутал его с головой. Вдруг что-то пойдёт не так? Вдруг кто-то его заметит? Может, один из сокурсников проснётся прямо посреди стыдного процесса, и даже если никаких взаимодействий между ними не будет, посторонние звуки всё равно отвлекут рыжего подростка, сбивая настрой. Учтя все риски, студент вдруг решил отказаться от этой затеи. Но напряжённый организм требовал расслабления, буквально кричал о разрядке, так необходимой перегруженной нервной системе. И на опасную авантюру всё же пришлось согласиться. Серафим подождал, пока однокурсники улягутся по своим кроватям. Шорох тяжёлых одеял навевал уют и умиротворение, сонные вздохи расслабляли мозг, ещё больше убеждая парня в том, что подслушивать его никто не станет. Эрик закрыл окно и последним отошёл ко сну, с головой нырнув под алое покрывало. Лёжа в своей постели и притворяясь спящим, Фим как обычно свернул мягкую ткань в рулон, обняв её руками. Он подождал, пока дыхание студентов выровняется и станет почти неразличимым, сел и взял в руки палочку. Чётко следуя плану, юноша тихо задёрнул практически светонепроницаемый полог, тщательно проверяя плотность покрытия, уделяя внимание каждой складке и каждой щёлочке. Затем наложил заглушающие чары, что колыхнули воздух едва заметной волной. Немного подумал — и сделал это ещё раз. «Ой, а вдруг я их каким-то образом сейчас отменил? Или наоборот усилил?..» Заклинание покрыло крошечный закуток в последний, третий раз, после чего гриффиндорец расслабленно откинулся на подушку. Что делать дальше он не знал. В голове ютились примерные предположения на тему предстоящего действия, но было непонятно — с чего же начать? Сначала Фим решил оттолкнуться от воображения. Он закрыл глаза и попробовал представить что-нибудь, что пробудило бы спящее глубоко внутри либидо. Почему-то от волнения разом сбежали все мысли и воспоминания — на ум не шло абсолютно ничего, и бросив отключившуюся разом фантазию, парень сделал выбор в пользу физических проявлений. Он несмело провёл рукой по оголённому торсу, ощущая лёгкую щекотку, и спустился к впалому животу. Пробрался пальцами под затянутые на поясе завязки пижамных штанов, преодолевая примятый, огненный островок лобковых волос, и осторожно сжал в ладони находящийся в полном спокойствии член. Парень немного потёр причинное место, слегка надавливая, и практически невесомое расслабление тронуло душу. Спустя несколько секунд орган начал наливаться твёрдостью, постепенно увеличиваясь в размере почти вдвое. Брюки стали слишком тесными, и пришлось прерваться, развязывая тонкие верёвки, выпуская на свободу воспрявшее духом достоинство. Зелёные глаза стеснительно оглядели часть тела, что, отпружинив, с мягким звуком ударилась о живот, достигая пупка. Юноша относился к ней абсолютно равнодушно, даже не думая над тем, в порядке ли нормы размеры и состояние агрегата, но теперь ему вдруг стало интересно — как она выглядит у других? Его собственный член был прямым, в готовом к действию состоянии головка отливала розовым цветом, и если сдвинуть мягкую, нежную кожу вниз, можно было увидеть яркие, синеватые вены, испещряющие орган. И даже там присутствовали несколько веснушек, непонятно как оказавшиеся так далеко от очагов их образования, что заставило парня смущённо улыбнуться. Стыд отступил на второй план, а нежные прикосновения практически полностью успокоили его. Юноша снова закрыл глаза и откинул голову назад, медленно проводя пальцами по всей длине члена, оглаживая его сквозь тонкую кожу, поднимая и опуская её. Дыхание участилось, и слабый огонёк желания начал загораться в чреслах, образуя в разуме красные молнии возбуждения. Неожиданно он заметил, что точка, находящаяся прямо под головкой, тёплой приятностью отдаётся в нервах чуть более ярко, и тихонько нажал на неё пальцами. По венам тут же пронеслось щекотное удовольствие, и юноша, не прерывая процесс, начал с нажимом массировать место круговыми движениями. Розовые облака в голове потемнели, просачиваясь наружу туманом сквозь расширенные зрачки прикрытых глаз. Из слегка разомкнутых, налитых киноварью губ, вырывалось горячее дыхание. Спустя время одних лишь манипуляций с органом любви стало мало, но на действия тихой пульсацией отреагировала грудь: чувствительные соски выделились на ровной поверхности и приобрели нежно-розовый цвет. Парень неспеша поднёс левую руку к правому, и осторожное прикосновение послало по спине табун согревающих мурашек. Казалось, что вместо сосков на груди находятся комочки оголённых нервов, и эти нервы хотелось ласкать всё больше, разливая в организме кипящее чувство. Он потёр крохотную бусину плоти большим пальцем, увеличивая нарастающую дрожь, охватывающую тело. Но и этого было мало, а посему тонкие пальцы решительно сжали покрасневший сосок, выбивая из грудной клетки весь воздух. Вспомнив о заглушающем, юноша осмелел и позволил себе тихий стон, потонувший в плотной ткани балдахина и загустевшем воздухе. Сладкий звук будто сбросил часть напряжения, упорядочивая хаотичные реакции и сбивчивые мысли. Мозг очистился и принялся тихо подкидывать просыпающемуся воображению смутные образы. Силы пальцев нехватало, и вдруг захотелось, чтобы что-то сжало нервный комочек ещё сильнее. Со скоростью света в разуме друг за другом пробежали мысли. Что-то?... Зубы. Боль. Неожиданно для себя парень понял, что именно этого ощущения ему сейчас так недостаёт. Ему неудержимо хотелось почувствовать едкую муку, о которой он вспомнил, поднимая из памяти момент с запястьями. Не прекращая ласкать порядком окаменевший член, он отнял руку от груди и поднёс её ко рту. Обдав горячим дыханием, приник к венам губами и нежно провёл по коже мокрым языком. Приятная прохлада повысила градус возбуждения, но простое, ласковое прикосновение не принесло желаемого, поэтому юноша аккуратно оттянул тонкую кожу запястья зубами. В голове тут же пролетела горящая искра, за одно мгновение увеличившая костёр в груди в три раза. Не раздумывая, зубы вцепились в вены, почти смыкаясь на дрожащей руке. Разум немедленно разлетелся снопом фейерверков, и снова жидкая лава наполнила всё тело, сосредотачиваясь внутри насыщенного кровью органа. Это ощущение зацепило ещё одно воспоминание, подтянув его на свет, вытаскивая из глубин сознания. Палочка с красным огоньком, что так нежно вела тонкую нить взгляда по щеке парня. Воображаемые ледяные пальцы, прикасающиеся к его лицу. Бледные губы, представляемые так близко, как только возможно. Опоясанные голубыми иглами глаза, смотрящие прямо в душу. Теперь этот незрячий взгляд совершенно не охладил пыл Серафима, а наоборот добавил в клокочущее пламя приятных специй, оставаясь на языке перечной мятой. Чувства смешались в единый поток, и память услужливо рисовала картину, собранную из кусочков реальности. Холодные, бархатные руки, что вдавливают камни браслета в запястье. Светлые радужки, лишённые зрачков, обрамлённые длинными, словно крылья бабочки, тёмными ресницами. Шелковистые волосы, слепящие своим блеском. Тёмные, сладкие на вкус родинки под высокими скулами. Мягкие, влажные губы, прикушенные ровными, белыми зубами. Бурная фантазия совершенно не жалела беспокойного юношу, и он, рывком поднявшись выше, согнул руку в локте, подняв её вверх, приложив искусанное запястье к деревянной спинке кровати. С остервенением отирая чувствительное место о недостаточно лакированный край он каждой порой веснушчатой кожи источал сладко-горькое, обжигающее желание, сглатывал начавшую быстро набираться слюну и насыщал тяжёлое дыхание голосом. Ладонь на члене ускорилась, и из аккуратного отверстия уретры выделилась густая смазка. Тонкие пальцы устремились к налитой соком, алеющей головке, обводя крохотную дырочку, собирая прозрачную жидкость и без стеснения распределяя её по всему стволу от конца до самого основания. Подвижная кожа, скользящая то вверх, то вниз, полностью смазалась предсеменем и стала в десятки раз нежнее и в сотни — чувствительнее. Тихие, влажные звуки, казавшиеся мерзкими в обычной жизни, сейчас ласкали слух, добавляя ещё одну каплю взрывоопасности в хрупкое тело. Воображение было не остановить, и следующим, во что вцепился разгорячённый мозг, был чарующий, ласковый голос, образующий фразу, не до конца повторяющую реальность. — Можно взять тебя за руку? Тон говорящего был подёрнут странной пеленой, понизившись на октаву. — Можно взять тебя за… Мягкие, желанные губы словно приблизились на критически малое расстояние, изливая в ухо за рыжими локонами горячий, пронзающий шёпот. — Можно… взять… тебя?... — Боже, да… Ответ вырвался сам, порождённый испепелённым разумом, и сразу после по телу полились фантомные касания ледяных ладоней: оглаживая щёку юноши, они спустились к шее, проводя по груди, до громкого стона задевая торчащие соски, кончиками пальцев порхая по животу, останавливаясь на подтянутых бёдрах, сквозя холодом через тонкую ткань штанов. Нежные прикосновения переместились на внутреннюю их часть, застыв между ног в странном намерении. — Не расстраивай… меня… От снедающего желания парень взвыл, разводя ноги, согнутые в коленях, подчиняясь приказу воображаемого голоса, насыщенного серьёзностью и убивающей соблазнительностью. К его разгорячённому члену внезапно прильнул холод призрачных пальцев, обхватывая твёрдый ствол, следуя за рукой юноши, опускаясь и поднимаясь в бешеном темпе. — О, Нис, как же ты… А-ах! Боже!.. Сердце грозило взорваться, разлетевшись на мириады блестящих осколков, запястье пронзала острая боль, вводя в кипящую кровь заточенные ножи, что устремлялись по её течению и били в артерии, разрывая плоть. Неудержимая пульсация скопилась чуть выше лопаток, и услужливые холодные руки тут же оказались там, сжимая тонкую шею, со всей силы надавливая на нежный изгиб над седьмым позвонком. Это стало точкой невозврата: схватившись за простынь, парень изогнулся в спине, а из глаз его посыпались звёзды, сопровождаемые оглушающим стоном. Рука сжала раскалённый член, и на живот пролился жидкий жемчуг, обжигая кожу. Та самая волна небывалой силы устремилась в стороны, ударяясь о плотный полог, колыхая и слегка приподнимая его. Всё тело дёрнулось в ужасающей агонии, тяжёлые капли пота стекали по плечам, мгновенно испаряясь с пылающего тела.***
Находясь в полном шоке, Серафим смотрел вверх, распахнув светящиеся синим пламенем глаза и хватая ртом воздух. Взрыв, случившийся в голове, не оставил после себя ни одной мысли, ни единого слова, что могло бы описать произошедшее. Он вытер лоб тыльной стороной ладони, смахивая испарину. Грудь заходилась рваной одышкой, было необходимо срочно попасть в помещение попрохладнее. Внутренние мышцы бёдер подёргивались, а по животу небольшой щекоткой пробежала крошечная капелька эякулята, стекая вниз. Внезапным ударом в душу первым вернулся стыд. «Господи, отвратительно… Убери за собой всё это безобразие и ложись спать. Извращенец.» Последнее слово беспричинно рассмешило парня, и он захихикал, зажав рот рукой. Запястье до сих пор саднило, и, взглянув на него, Фим узрел неглубокие царапины, алеющие тонкими нитями. Да, с утра надо было определённо выпить Рябиновое, чтобы скрыть следы преступления. Юноша взял палочку, и тихое Экскуро тут же испарило остывающее семя, приводя в порядок не до конца расслабленный орган. Решив, что это явление временное, он поборол желание отправиться на поиски какой-нибудь жидкости — жажда сжимала горло, даже не позволяя толком прокашляться. Агуаменти деть было некуда, а посему он повернулся на бок и расслабленно выдохнул. Вернул удовлетворённый, казалось бы, член на место, стягивая тазовые кости завязками. Подтянул к себе скатанное одеяло, снова обнимая его, закидывая одну ногу сверху. Немного подумав, одёрнул балдахин, впуская в полутьму укрытия белый, звёздный свет. Случившееся только что кружило в голове несколькими эмоциями сразу: там были и смятение, и восхищение, и стыд, и восторг, но главенствуя над всем этим возвышалось непонимание. От него исходили миллионы нитей, ведущих к вопросам, начавшим зарождаться в рыжей голове, но парень зажмурился и приказал себе не думать ни о чём до завтра — сегодня сил на решение проблем уже не осталось. Он расслабился и почти уснул, как вдруг услышал, что кто-то встал с кровати, направляясь к окну. С остервенением распахнув его, студент в явной злости вернулся на свою кровать. — Ты чего?.. — послышался чей-то сонный ответ на порывистое действие. — Да жара эта задолбала, вот здесь она у меня уже! — раздался возмущённый шёпот. — Дышать нечем, вчера тоже вон… — Ну ты печку охлади немного и будет нормально. — Что? Печку? — голос говорящего был насыщен смехом. — Ты в курсе, что печки здесь только для вида? — Что?! Слишком громкое удивление позволило узнать в сонном студенте Эрика, а смешливо-презрительный тон обнаружил собой Леандера. А ещё ночной разговор разбудил Гаррета, который, всхрапнув, обиженно вклинился в диалог: — Чё орёте? — в собеседников полетела подушка. — Чё так жарко… — Вот и я об этом! — оживился злой Пруэтт, надменно поясняя Эрику ситуацию. — Эти печки здесь с таких времён, которые даже профессора не помнят, наверное. А помещения отапливаются согревающим заклинанием. Вообще весь замок отапливается им. Повисла оглушающая тишина. — И ты только сейчас узнал? — Ну да. Я до этого как-то вообще не задумывался. — М-да. Плохо быть тобой, что я ещё могу сказать. — сонный зевок сопроводился шуршанием одеяла. — Только вот лучше бы на печки перешли, а то согревающее, видимо, сбоит как не в себя. — А кто его накладывал? — Ронен, конечно, кто же ещё? Надо будет его завтра выцепить и спросить про это. Буду надеяться, что не сдохну от стыда, слушая очередной вагон шуток на тему. Разговор затих, но через полминуты в кровать Уизли отправилась злосчастная подушка, ударяя спящего адресата по голове. Тот никак не отреагировал, продолжая похрапывать. — Скотина… Фим краснел всем телом сразу, сливаясь с разукрашенными клетчатыми штанами. Неужели это из-за него повысилась температура? Но как это вообще получилось? И будет ли это происходить каждый раз, когда он… «Какой каждый раз?! Ты ещё от этого не отошёл! Спи!» Он выдохнул, закрывая глаза, прижимая к себе толстую, свёрнутую ткань, и вдруг застыл, чувствуя повторный прилив возбуждения. Наглый член упрямо торчал кверху, упираясь в одеяло. Парень в замешательстве слегка потёрся им о валик покрывала, долго и горячо выдыхая в подушку, но не позволил себе продолжить сие мероприятие. Эмоциональное истощение и усталость, а так же тепло комнаты окончательно срубили его, выталкивая из реальности в глубокий, обволакивающий сон, овеваемый свежим ветром ночной темноты.