Кадры решают всё. Сказка про невезучего капрала

Инквизитор. Одна штука. Настоящий. Чтоб мало не было — с псайкерским посохом. Фигни не держим. Старый. Моложе лорд-капитана, но старый. Морда протокольная, спина прямая. Раз он не вояка с такой спиной, значит — из благородных. Интересно было, что он скажет про ксеносов. Боб не умел читать по губам, поэтому подкрался поближе. И жалел, что не взял тетрадку. Но пару оборотов он всё же запомнил. Хроно у него сломалось, но по ощущениям, говорил инквизитор минут восемь, с совершенно спокойным лицом. Договорил и ушёл, прихрамывая. Амаргон, то есть… как его… Кузьма Александер… смотрел ему вслед виновато и как-то ласково. Боб заметил, что он спокойнее стал, что ли. И понял — он собрал всех своих. Вот такие у него свои. Но если он там был Вольный Торговец, то ему так и положено, наверное. И никакая Инквизиция ему не указ, поэтому ничего не изменилось. Ксеносы где были, там и остались. К ним уже все привыкли. К мутантке-навигатору тоже. Абда о ней заботилась даже. Вот бесстрашная тётка. Так-то понятно, Абда старая уже, ей лет тридцать. Помирать, если что, необидно. Боб даже не заметил, когда и как тут установился почти военный порядок. Это бесило ненужностью, но и успокаивало, будто в своей части оказался. Обед по расписанию, на помывку строем. Боб сбивался в счёте времени и ему уже казалось, что так было давно и долго. Всегда. Он только отдельные вещи помнил. Много помнил про то, что было после прихода инквизитора. Как переполошились все, когда техножрец нашёл в куче поломанных агрегатов гитару, а Сестра его чуть не убила выстрелом из болтера на звук. Как сержант Хейдари после сауны, довольная, с полотенцем на голове, ему улыбнулась. Лично ему, Бобу. Ей понравилось, значит. Подмигнула и предложила ему спинку потереть. Он замялся, ничего не ответил, мужики поржали. Когда мутантка аквилу доделала, праздник объявили. Получилось у неё, конечно, мощно. Здоровенная штука, как заказывали. И орёл в подробностях. Сидели, бухали, спорили, как мутантка имперского орла рисовала: кислотой вытравила или выжгла этим своим взглядом? Позвали Абду, чтобы спросить. Но та не раскололась, только лишний стакан бухла выжрала. И сказала, что мутантку жалко, она девочка несчастная. Будто тут счастливых дохуя. — Вот помрём здесь, — сказал кто-то, а эта аквила останется. — намертво приварено, надёжно. Вздыхали, что начальство, конечно, веселее сидит — у них там и гитара, и бабы есть. — А я тогда кто? — щербато оскалилась Абда. Все заржали. — Жмот этот капитан, — сказала Абда, — выставлять надо было столько, чтоб вы со мной жариться смогли. — Да во всей Коморре столько бухла нету, — сказал Боб и все опять заржали, включая довольную вниманием Абду. Боба расспрашивали, про что с ним лорд-капитан разговаривал и кто он вообще таков, этот лорд-капитан. Опасный, сказал Боб. И безбашенный. Мужики уважительно похмыкали. Стали гадать, чего этот Кузьма Александер делать дальше собирается. — Он, — сказал Боб, — там в реальности был очень большим хуем. А теперь по ходу собирается тут стать за главного. — Он и так за главного, — удивились мужики. — Нет, — сказал Боб. — Не тут, в Яме. Во всей Коморре. Видите аквилу? Вот он хочет устроить революцию, захватить власть и всю Коморру привести под руку Императора. На нашем горбу, вестимо. Мужики притихли. — Да ну тя нахер, — сказала Абда. — как обычно всё будет. Вот увидите, он нас завтра на арену драться пошлёт. «Мудра старуха, — подумал Боб. — Я тоже так считаю». Они ведь попёрлись тихонько поглядеть, как там начальство гуляет. Всем отделением на цыпочках. Бобу интересно было: с кем она там из двоих. А оказалось — ни с кем. Она танцевала с Сестрой. И не какой-то там бальный танец, а нормальный такой карапет, который, вот чума, наяривал на гитаре инквизитор. Всё с той же протокольной рожей. У него даже боле-мене получалось. Лорд-капитан, откуда слова только знает, напевал: А когда помрёшь ты, милый мой дедочек? А когда помрёшь ты, сизый голубочек? Во середу, бабка, во середу любка… — Так-то и мы могём, — сказала Абда. Ей возразили было, что музыки нет, но у кого-то нашлась губная гармоника, а приспособить канистру и консервную жестянку под барабаны — вообще дело плёвое. Петь, опять же, можно. И хлопать. Боб сам не заметил, как уже отплясывал с Абдой, под визг гармошки, грохот жестянок и дружный нестройный хор: Чем же спекулировать, милый мой дедочек? Чем же спекулировать, сизый голубочек? Ксенотехом, бабка, ксенотехом, любка, Ксенотехом, ты моя сизая голубка… — Так-то сержант хорошая баба, — сказала Абда. — Оборотистая и не жмотская. Таблетосы мне подогнала. А то у меня кончались, я уж не знала, чо делать. — А ты чем болеешь? — спросил Боб. Сообразил, только когда Абда заржала в ответ. Она не настолько старая: если бы закончились таблетки, ей бы понадобились прокладки. Жесть вообще, как тётки справляются. Лучше уж бриться. Они стояли вдвоём, Боб был отвратительно трезвый, и вспоминал, как сержант танцевала с Сестрой. У неё очень здорово это получалось. Он подумал, что ей надо танцевать другое. Такое… вот как та женщина, что нарисована на сигаретной пачке. Достал зачем-то пачку из кармана. Решил, что если уж нажраться не вышло, так хоть накуриться. Как ни экономь, а кончится всё рано или поздно. Всё кончится. Все они тут кончатся. — Угощаю, — сказал он Абде. — Одну на двоих. — Шикуешь, — сказала Абда. Затянулась и блаженно зажмурилась, — Крепкие. «Капрал» — это вам не сушёный помёт игунца с фруктовым запахом. Боб сумел не закашляться, но в горле встал ком и после второй затяжки закружилась голова. Но он всё равно затянулся ещё раз в очередь с Абдой. — Не смотри ты на неё так, — сказала Абда. — Не твоя весовая категория. — Иди нахер, — ответил ей Боб, зная, что она права. — Не пускают, — сказала Абда. — Я лучше спать пойду. И ушла спать. Нагулялись уже все, включая начальство. Разошлись. Тихо было. И плохо очень. — Капрал, — услышал он, — покурить не найдётся? Голова кружилась, руки тряслись. А перед ним стоял инквизитор. Боб хотел соврать, но мутило очень сильно. Он вздохнул поглубже и протянул последнюю сигарету из пачки. Тот взял, зараза такая, поблагодарил. Стало как-то прохладнее и Боба перестало тошнить. Ветерок, наверное, подул и голову проветрил. Огоньку у него инквизитор не просил. Ушёл куда-то. Он хотел выбросить пустую пачку, но посмотрел на картинку и зачем-то сунул в карман. Когда он уже засыпал, прозвучала в голове фраза, то ли из книжки, то ли из фильма: «Я знаю, что у смерти моей будут твои глаза»…