"Твои волосы пахли виноградом 2"

      — Джин, — повторил он, и его ладони скользнули к щекам Хвана.       Феликс посмотрел ему прямо в глаза, и его губы прижались к губам создателя. Он целовал глубоко и жадно, и этот поцелуй был похож на прощание.       — Идём со мной. Туда, где мы будем вместе. Где у нас будет впереди целая вечность. Где будем только ты и я.       Он говорил ещё что-то, и Джин практически разобрал, что именно это было, а после очнулся. Слишком яркий дневной свет резал глаза, в ноздри забивался едкий аромат лекарств. Обычно так пахло в больницах. Хван поморщился. Память услужливо подбросила образы его последнего дня до того, как он оказался в этом месте. Вечером он спешил со съёмки домой, зазевал на пешеходном переходе и попал под машину. Впрочем, сейчас его это заботило мало. Все его мысли были сосредоточены на том, что он увидел в беспамятстве. Свою картину Хван действительно ценил, но никогда не предполагал, что она станет его болезнью, а в том, что болен, он не сомневался. Будь это не так, он бы никогда не увидел подобных снов, и после его тело не горело бы так, словно он совсем недавно занимался сексом. Его губы саднили, как после долгих и чувственных поцелуев, дыхание было тяжёлым, ладони вспотели и, что самое паршивое, где-то подсознательно Джин желал повторения. Даже тогда, когда он ощущал Феликса на своих бёдрах, Хван практически поддался на его зов, практически согласился остаться с ним где-то во тьме. Так что да, он определённо был болен. Ему нужно было избавиться от картины, наконец-то завести настоящих друзей и, быть может, найти кого-то, с кем можно было приятно проводить ночи. Конечно, он бы не смог выбросить своё произведение – в конечном итоге Джин потратил на него четыре года своей жизни, – но он вполне мог продать картину на каком-нибудь аукционе. В узких кругах его работы были достаточно популярны, и Хван знал нескольких человек, которые хотели приобрести его «Феликса» ещё в то время, когда портрет находился в завершающей стадии. Он закрыл глаза, сделал глубокий вдох и медленно выдохнул воздух.       Хван пролежал в больнице ещё три дня. Скорость автомобиля была небольшой, и его травмы оказались несерьёзными. Он выписался вечером, надел ту одежду, которую ему закинул студийный фотограф во время своего визита, и спустился на первый этаж. Солнце неспешно клонилось к закату. Холл был залит тёплыми оттенками оранжевого с розовым, вокруг было практически пусто. Хёнджин вышел на улицу, поправил на плече сумку и свернул в сторону неприметной кофейни – крохотного заведеньица с тремя столами и раскидистым фикусом в углу. Он сделал свой заказ, привычно рассчитался картой, забрал кофе и поплёлся в сторону парковки. Хван стоял, прислонившись к фонарному столбу, ждал такси и скользил взглядом по больничным окнам, наблюдая, как в них отражается закатное небо. Ему всегда нравилась эта игра бликов и ярких цветов.       Он сверился со временем и вновь поднял взгляд на здание, а после замер, столкнувшись с красивыми, тёмными глазами. Его глазами. Теми глазами, которые он так долго искал для своей идеальной картины. В какой-то момент ему показалось, что он теряет сознание или уже потерял и ему вновь мерещится оживший Феликс с портрета, но он всё ещё был на парковке и парень там, в окне, смотрел на него каким-то блёклым уставшим взглядом. Хван не заметил, как разжал пальцы. Картонный стаканчик выпал, и горячий кофе растёкся по тротуарной плитке. И парень в окне, совсем тонкий и одетый в больничный халат, коротко улыбнулся, а после исчез. Хёнджин дёрнулся. Он хотел позвать его по имени, которое сам написал на картине. Он практически сделал это, когда за спиной раздался сигнал клаксона, окончательно вернувший реальность. Хван ещё раз всмотрелся в окно, но парень с яркими голубыми волосами так и не появился. Джин поднял свой стакан, выбросил в урну и сел в машину.       Такси отвезло его домой. В квартиру, где было всё так, как он и оставил, перед тем как уйти на съёмку, а после загреметь на больничную койку. Его драгоценная картина стояла на мольберте посреди гостиной, и лучи солнца растекались по холсту. Хван знал, что оставлять её в этом месте плохая идея, что краска со временем выгорит и поблёкнет, но он всегда мог её подновить. Хёнджин подошёл ближе и привычно прикоснулся к лицу, написанному мягкими мазками.       В ту ночь он так и не уснул, хотя и пытался. Из головы не выходил тот парень в окне. Хван силился понять, кто он? Откуда он его знает? Он знал его лицо, знал его запах, но не помнил, чтобы у него были такие знакомые. Хёнджин перебрал всех, с кем когда-то учился или работал, но так и не вспомнил никого подходящего, а утром, невыспавшийся и сбитый с толку, вернулся обратно к больнице. Наверное, он выглядел странно и очень нелепо, когда пытался объяснить на ресепшене, кто именно ему нужен, но Хван хотел разобраться. Это было что-то вроде жизненной необходимости, потому что ему совсем не улыбалось провести остаток своей жизни или даже какую-то её часть в лечебнице, где его будут пытаться избавить от навязчивых мыслей, рождённых собственным воображением.       Впрочем, в тот день впустить его отказались. И в действительности это было обоснованным и справедливым решением: пациенту в палате на третьем этаже он был совершенно чужим. Хван не знал ни возраста, ни даже его имени, но, промучившись ещё двое суток, вновь оказался на пороге больницы.       В то утро за стойкой в холле сидел щуплый парнишка. Судя по неуверенному выражению, тот устроился на работу совершенно недавно, и Хван увидел для себя шанс. Он решил блефовать так, как никогда в жизни.       Приосанившись и нацепив спокойное выражение лица, Хёнджин подошёл к ресепшену, коротко поздоровался и на вопрос, к кому именно он пришёл, Хван назвал короткое имя: Феликс. Пациент с таким именем действительно находился в этой больнице. Он поступил чуть больше недели назад и лежал в палате на третьем этаже. И когда всё свелось до простого уточнения, кем именно Хёнджин ему приходится, тот задумался, а после тихо произнёс:       — Я его альфа.       Хотя он и решился на этот блеф, сказать подобное вслух было сложно. В конечном итоге Хван понятия не имел, есть ли у этого парня кто-нибудь, какой жизнью тот жил, почему здесь оказался и хочет ли вообще принимать посетителей. Он даже не знал, что ему скажет, когда увидит, чтобы тот не счёл его чокнутым. Хёнджин даже подумал, что, может быть, стоит уйти и подготовиться получше. Может, подключить своих знакомых и попытаться разузнать об этом парне хоть что-нибудь, но ему уже протянули листок с указанием этажа и номером палаты. Хван кивнул в знак благодарности и неспешно двинулся в сторону лифта.       На третьем этаже находилось отделение онкологии. Вообще он всегда об этом знал – время от времени Джин приходил в эту больницу, чтобы сдать плановые анализы, а ещё посещал дантиста, – но когда он только услышал о третьем этаже, то не придал этому значения. Ненадолго Хван замер под подсвеченной предупреждающей вывеской, а после, развернувшись на пятках, ушёл.       Хёнджин спускался вниз, ощущая, как внутри всё холодеет, и не мог понять себя. Он никогда не совершал опрометчивых поступков. Во всяком случае, не делал чего-то выходящего за рамки. А сейчас так легко собирался ворваться в чью-то жизнь, хрупкую и, быть может, уже угасающую, только потому, что увидел кого-то похожего в своём сне, навеянном стрессом и обезболивающими, которыми его накачали.       Джин уже был на улице, когда его взгляд вновь зацепился за знакомое окно. Там снова был Феликс. Он сидел спиной, так что виднелись только его яркие волосы и ссутулившиеся плечи. Фигура в окне выглядела одиноко или Хвану просто хотелось так думать. И где-то глубоко в подсознании вкрадчивый голос подсказывал, что эта встреча всё-таки неслучайна. Пусть между ними никогда не было близости, но его картина всё-таки была реальна. Она до сих пор стояла в гостиной. Хван смотрел на неё множество раз. Он знал каждую черту на этом портрете и был уверен в том, что видел.       Джин вернулся домой. Он искупался, засунул в рюкзак чистые вещи и приехал в больницу. Хван вновь оказался в тихом коридоре на третьем этаже. Он переоделся в комнате для посетителей, вымыл лицо и руки и, бросив там рюкзак, двинулся по коридору в поисках нужной палаты. Впрочем, искал он недолго. Нужная дверь была последней, в тупичке. Хван замер, вдохнул воздух, пропитанный запахами лекарств и слабым ароматом винограда, а после всё-таки постучал. Услышав короткое приглашение, он провернул ручку, открыл дверь и встретился взглядом со своей ожившей картиной. Взглядом тёмным, как все безлунные ночи, как ночи без звёзд, а ещё уставшим и обречённым.       Феликс смотрел на него долгие несколько секунд, после нахмурился. Он опустил взгляд на обувь, потом вернулся обратно к синим глазам. Он помнил этого парня – красивого, молодого и, наверное, богатого. Тот время от времени заглядывал в кофейню, в которой Феликс подрабатывал до тех пор, пока не попал в эту больницу. Они никогда не разговаривали, и Ли вообще не был уверен, что тот замечал вокруг хоть что-то, кроме заветного стаканчика кофе. Впрочем, парень уникальным не был. Стоя за прилавком, Феликс видел множество людей. Молодых, и в возрасте, и совсем ещё детей. Он видел шумные весёлые компании и одиночек, рьяно оберегающих своё личное пространство. Видел фрилансеров, которые, купив одну чашку кофе, занимали столик на целый день и пользовались бесплатным интернетом, и личностей, которые приходили ради случайных знакомств. Он видел их всех, но ни с кем не пытался заговорить. Впрочем, его это мало беспокоило. Ему нравились уединение и тишина, а ещё хороший кофе, которого там хватало, и сандвичи, срок хранения которых подходил к концу, и ему, Феликсу можно было их забрать. Это во многом экономило ему деньги. Те, которые сейчас ему приходилось тратить в этой больнице, потому что недавно во время планового обследования у него обнаружили затемнение в лёгких. Ли надеялся, что это ошибка, но заключение гистологии образования было неутешительным: аденокарценома правого лёгкого. Рак. Злокачественная опухоль, которая мешала ему дышать. Ему казалось, что она появилась из ниоткуда. Он даже не курил. Феликс вёл правильный образ жизни. Настолько, насколько ему позволяло финансовое положение. Он снимал небольшую комнату в общежитии, не употреблял алкоголь и много работал, чтобы оплачивать учёбу в университете. Он был прилежным студентом и неприметным тоже. У него не было друзей, но были стремления и планы на будущее. Он хотел стать ветеринаром, открыть свою клинику и наконец-то завести собаку. Добермана. У него были мечты и жажда жить, которую перечеркнула болезнь.       Рак прогрессировал и с первой стадии довольно быстро добрался до второй. Он загнал его в больницу и на эту койку. Он заставил его совершить те поступки, на которые он бы никогда не решился, будь у него больше времени, чтобы пожить. Ли не выкрасил бы волосы в такой яркий цвет, и не бросил бы учёбу, и не отказался бы от своей мечты тоже. Он бы не оказался здесь и не смотрел бы на этого парня долгим и немигающим взглядом.       — Кто вы? — спросил Ли, и его голос прозвучал низко и сухо. — Вы не мой врач.       Джин не сразу нашёлся, что ответить. Пока шёл сюда он пытался прокручивать в голове фразы из будущего диалога. Все они выходили какими-то обрывочными, в корне неправильными. Конечно, он понимал, что в первую очередь Феликс поинтересуется его личностью, но так и не смог придумать себе характеристику.       — Ты меня не знаешь, — сказал Хван, не пытаясь подойти ближе. В конечном итоге его присутствие могло быть неприятно тому, к чьему лицу он сам уже давно привык. — Но однажды ты видел меня. Я стоял внизу, на тротуаре, помнишь? — Джин поморщился, осознавая, насколько глупо всё это звучит. Он вновь втянул воздух в попытке взять себя в руки. — Меня зовут Хван Хёнджин. Это может показаться странным, но я пришёл тебя навестить.       — Хван Хёнджин, — повторил Феликс, и это имя, отозвавшееся горчинкой на языке, не дало ему никакого ответа.       В целом он сам не знал, что хотел бы услышать. Что кто-то изобрёл эликсир бессмертия, и ему теперь не нужно будет бороться за свою никчёмную жизнь или что два снимка, череда анализов и заключение врача были ошибкой? Оба варианта его бы устроили. Они, а не слова о том, что этот парень хочет его навестить. Парень, который даже не помнил его самого. Вернее помнил, но только потому, что в тот вечер, ему, Ли, не спалось, и он выглянул в окно, чтобы посмотреть на закатное небо и на странного одинокого парня со знакомым стаканчиком в руках. Он, этот стаканчик, и привлёк Феликса. Всё же ему нравилось работать в кофейне.       — И зачем же? Новый кофе я вам сварить не смогу, — он усмехнулся. Последнее Феликс добавил только потому, что хочет если не задеть, то хотя бы уколоть Хвана. Сделать что-то такое, чтобы он вспомнил, что они раньше уже встречались.       Джин поморщился. Этот парень, кем бы он ни был, не хотел его видеть. Во всяком случае, ему так показалось. Впрочем, тот и не должен был радоваться его появлению, но кое-что в его словах заставило Джина оцепенеть и окунуться в воспоминания. И там, в его голове, что-то сдвинулось, и постепенно вырисовалась странная, абсолютно нереальная, но чёткая картина. Это было похоже на калейдоскоп, который наконец-то сложился в причудливое изображение. Хван вспомнил, откуда знает этого парня, а после осознал и то, что его портрет – его драгоценный шедевр – никогда не являлся всего лишь плодом его воображения. Феликс работал в кофейне напротив его дома. В той самой, где он время от времени покупал пончики. Но Хван никогда не обращал на него внимания и не пытался заговорить. Он сомневался, что вообще когда-нибудь видел его лицо или, по крайней мере, вглядывался осознанно и пристально. В кофейне часто менялись сотрудники, а те, что оставались, носили абсолютно одинаковую форму. Конечно, он слышал, что форма обезличивает людей. Мало кто из его окружения пытался запомнить лица официантов, или продавцов в часто посещаемых магазинах, или, скажем, лицо бариста, который иногда подавал кофе. Но сейчас, когда Феликс сам об этом сказал, подсознание Джина всколыхнулось, и вывернулось наизнанку, и вывалило на него всё то, что он предпочитал не замечать. В частности осознание, что он начал писать свою картину как раз в тот месяц, когда там появился новый сотрудник. И новые черты портрету он добавлял не в моменты вдохновения, как ему казалось раньше, а именно в те дни, когда он, уставший, заходил в кофейню за стаканом кофе и пончиком. После его осеняло, и Хван начинал творить. И имя он придумал не сам, а, вероятно, увидел его на форменном бейджике. И аромат винограда, который он приписывал своей картине, всегда был реальным. Он оставался на его одежде, и Джин ещё какое-то время ощущал его присутствие у себя в квартире.       — Прости, — выдохнул Хван, осознавая, что молчит слишком долго. — Я помню тебя. Думаю, что помню. Только раньше твои волосы были тёмными.       — Были, — согласился Феликс.       Раньше у него много чего было, но сейчас он придерживался иного мнения. Сейчас ему казалось, что у него никогда не было работы, любимой учёбы и съёмной комнаты. Не было здоровых лёгких и, пусть и не отличного, но всё-таки здоровья. Он всё это не ценил. И в Бога не верил тоже. Иногда Ли казалось, что, может, в этом была вся проблема. В том, что он полагался только на себя, а не на Бога. Может, будь он верующим, всё было бы иначе. Бог ведь любит своих детей. Любит же?       — Но это ничего не меняет, и мой вопрос остаётся в силе. Почему вы здесь? Или вы ошиблись палатой, и вам показалось неловким уйти, ничего не сказав?       Феликс, правда, не понимал. У него не было друзей и родных тоже. Он вырос в приюте. И за те годы, что он провёл там, никто за ним не пришёл, поэтому он плохо понимал, что здесь делал Хван. Тот с ответом медлил. Он мог бы сказать, что действительно ошибся, и уйти. Мог бы выпалить, что увидел Феликса в тот вечер в окне и счёл его очень красивым. Или даже мог бы состряпать более-менее правдоподобную историю, как он, Джин, наблюдал за ним в кофейне, но не решался заговорить и, наткнувшись на него здесь, увидел для себя шанс. И будь Феликс в отделении травматологии или просто на плановом осмотре, это бы звучало вполне приемлемо, но тот лежал в палате на третьем этаже, его лицо было замкнутым и серым, а губы – сухими. И сейчас всё, что попытался бы сказать Хван, прозвучало бы очень паршиво и эгоистично тоже.       — Мне неловко сказать, что именно меня сюда привело, — честно произнёс Джин, прикрывая за собой дверь. Он осторожно подошёл ближе, но не так, чтобы слишком. Не так, чтобы продемонстрировать, что он хозяин положения. — Не знаю, какие подобрать слова, чтобы ты не посчитал меня сумасшедшим. Я приходил сюда несколько дней, но меня не впускали. Смог пройти только сегодня. Я хотел увидеть тебя и хотя бы немного поговорить. — Джин поморщился и замялся, но после всё-таки продолжил: — Знаешь, я вообще-то художник. Последние четыре года я писал одну картину и закончил её несколько месяцев назад.       Хван достал из кармана свой мобильный телефон, отыскал одно из последних фото и протянул Феликсу. Тот заметно напрягся. Он забрал из чужих рук телефон, стараясь не прикасаться кожей к коже. Ли не любил чужие прикосновения. На работе, учёбе и в личной жизни у него иногда были из-за этого проблемы – несущественные, на уровне обид. Даже со своим бывшим парнем Феликс был холоден. Он избегал прикосновений, и это очень раздражало его альфу. Тот счёл это неправильным и ушёл. Так его первые и последние отношения закончились тем, что он ни разу не целовался. А ещё у него не было секса, и Феликс не был уверен, что вообще будет. Он понял, что отношения – не для него. Да и не сказать, что у него было много поклонников. Ли был обычным. По крайней мере, он так думал до этого момента. Взгляд упал на фотографию картины. На холсте был изображён он, без рубашки и с ярко-голубыми волосами. Не такими, как сейчас. К этому дню оттенок уже потускнел и вымылся и волосы больше так не блестели, но ещё месяц назад они были именно такими.       — Вы... следили за мной? — прямо спросил Ли, подняв на Хёнджина взгляд. — И как вы могли закончить её несколько месяцев назад, если я перекрасился всего месяц назад?       — Не знаю, — ответил Хван.       Точнее как именно заканчивал эту картину он хорошо помнил: это были несколько дней напряжённой работы практически без еды и сна. Он жил на кофе и писал до тех пор, пока не затекала спина и пальцы, но этим знания Джина ограничивались.       — Волосы я писал в последнюю очередь и долго думал над тем, какими они будут. Я так и не понял, почему выбрал именно этот оттенок. Точнее... мне всегда казалось, что моя картина пахнет виноградом, но фиолетовый цвет испортил бы её, сделал бы жёсткой. Я выбрал голубой. Это холодный оттенок и в то же время это цвет неба, цвет спокойствия. — Хван поднял на Феликса взгляд. — Но я никогда не следил за тобой, — поспешил добавить он. — Только изредка заходил в кофейню, потому что она расположена рядом с моим домом. И если бы я не оказался в этой больнице, то вряд ли бы когда-то узнал, что ты лежишь здесь. И когда я увидел тебя в окне, я не сразу поверил своим глазам, потому что до недавнего времени я считал, что эта картина – всего лишь плод моего воображения. Я, конечно, желал, чтобы она ожила, но никогда не думал, что это случится на самом деле.       Хван хотел добавить ещё что-то, но после осёкся. Он усмехнулся, сжал пальцами переносицу и покачал головой:       — Прости. Я понятия не имею, зачем говорю тебе всё это. Даже для меня это звучит странно.       Лицо Феликса исказилось. В нём читалось что-то похожее на раздражение, испуг и злость. Это была отвратительная, но яркая палитра. Оттенки серого, оливкового и коричневато-фиолетового, слегка подгнившего. Феликс сжал свои сухие, немного шероховатые губы в тонкую полосу и, положив мобильный на край кровати, попытался дотянуться до кнопки вызова медсестры. Парень, стоящий перед ним, его откровенно пугал. Тот противоречил сам себе. Говорил, что не следил за ним, но рисовал его в таком непристойном виде. Он изобразил его лицо и цвет волос. Его тонкие ключицы. Почему-то Ли был уверен, что будь у Хёнджина больше времени, то он бы обязательно похитил его и запер в своей мастерской, чтобы закончить портрет. Чтобы нарисовать его в полный рост – обнажённого, испуганного и неумолимо угасающего.       — Уходите! — сжав в руках кнопку, произнёс Феликс.       Он смотрел на Хвана немигающим взглядом, и его рука в некрасивых синяках от уколов слегка подрагивала. Ли, правда, не понимал, почему всё сказанное так его испугало. Да, перед ним был альфа. Альфа, которому, видимо, понравился его запах, но это не было редкостью. Вокруг сплошь и рядом были такие, как они. Альфы и омеги. И беты тоже. И его запах не был уникальным. Так пахла выпечка в кофейне. Так пах сироп, который можно было добавить в кофе. Этот запах, химический и искусственный, использовали везде, поэтому Феликс не понимал, почему этот парень говорил так, словно аромат действительно имел значение.       — Уходите! Или я нажму!       — Не надо, — Хван покачал головой, глядя на подрагивающие пальцы в опасной близости от кнопки. — Я уйду и не стану тебя тревожить. Только дай мне минуту.       Джин бегло осмотрел комнату и пожалел о том, что не взял с собой рюкзак, но после на тумбочке он зацепился взглядом за чистый лист и практически исписанный карандаш.       — Всего минуту, — на всякий случай повторил Хван.       Он подошёл к тумбочке, почти физически ощущая, как Феликс на него смотрит. Это был настороженный взгляд, обозлённый и загнанный, наверное, тоже. Взгляд человека, который был уверен, что спустя это время на него накинутся, и готового защищаться. Впрочем, Джин накидываться не стал. Он только написал в самом верху листа свой номер телефона и адрес электронной почты. Забирая мобильный, он положил бумагу на край кровати.       — Это мои контактные данные, — сказал он. — Если тебе что-нибудь понадобится – что угодно, – позвони мне. Если у тебя нет телефона, то просто отдай этот номер медсестре. Я принесу и оставлю всё на ресепшене. Тебе не придётся со мной видеться. Прими это хотя бы в качестве моих извинений и в знак благодарности за лучший кофе, который я пробовал.       После Хван ещё вспомнил собственные слова. Причём сделал это довольно скоро. Возвращаясь домой, он зашёл в кофейню и даже всмотрелся в лицо того, кто готовил для него кофе. Лицо было непривлекательным, хотя, скорее, обычным и пресным. Все лица вокруг казались ему такими. И его напиток в картонном стакане показался ему слишком крепким, и горьким, и, может, даже кисловатым. Хван не стал его пить.       Он переступил порог своей квартиры, закрыл дверь и поплёлся на кухню. Там Джин вылил кофе в раковину, пронаблюдал, как он исчезает в сливе и ушёл в гостиную. Он бросил на портрет мимолётный взгляд и, завалившись на диван, прикрыл глаза изгибом локтя. Сегодняшняя встреча не выходила у него из головы, и ему казалось, что он всё ещё ощущает аромат винограда. И в целом Хван чувствовал себя абсолютно паршиво. В голове метались и пульсировали мысли. В основном те, в которых он считал себя редкостным подонком. Что он ждал от этого парня? Чего хотел? Тот был серьёзно болен и, вероятно, очень напуган. И, возможно, даже сидеть и просто говорить с ним Феликсу было тяжело, а он пришёл, вывалил на него всю эту историю с картиной так, словно это имело особую важность, и даже не спросил о его самочувствии, о том, хочет ли тот вообще говорить с кем-то незнакомым. Не то чтобы Хван обычно демонстрировал какое-то особое чувство такта, но это были элементарные вещи.       — Проклятье! — выплюнул Джин, ударив спинку дивана.