Расцвет

      Повозившись с сониными одноклассницами неделю, стало предельно ясно, что Соню в общем-то в её классе все недолюбливают. У Сони оказалась очень безразличная мать и всем учителям в школе, почему-то, тоже оказалось совсем на неё наплевать. Получилось так, что разобраться в сложившейся ситуации было важно одной только Саше. Арина говорила, что девушка страдает ерундой и к сониным выходками надо привыкать.       А у Саши, на этот счет, кажется имелся незакрытый гештальт. Её отец, сколько она себя помнила, занимал такую же должность, с какой сейчас возится она. И наблюдательницей такой нелюбимой для неё сейчас работы — она была с самых ранних лет. По-началу просто оставлять не с кем было — вот она и грела уши в участке после школы. Потом там же появился первый на всю деревню «Микроша» и она бегала к отцу на работу только чтобы повтыкать в него — работал он сложно, но интерес обуздать новые технологии заставлял засиживаться с ним до последнего. Но суть, в общем, в другом: всё детство она наблюдала, как жестоко обращаются с детьми те, кто вроде бы, должен их защищать. Отец, хоть и очень любил и её, и сестру, и в общем семья их была очень дружелюбной и счастливой — на работе был жестким, даже… жестоким? Вся работа с детьми, стоящими на учетах, заканчивалась на криках, откровенных орах, угрозах и — это Саша узнала когда стала постарше, — прилетах валенками по разным участкам тела. Какой бы сильной не была в ней любовь к отцу, к его коллегам на работе, которые к ней-то относились хорошо — она не хотела становится такой же как они. Ещё когда она узнала, что судьба складывается так по-идиотски и батрачить ей предначертано не там, где она мечтала — комсомольская часть души заставила взять с себя обещание, что работать она будет добросовестно. А потом, к тому же, она дала себе это же обещание снова, когда клялась. Время сейчас не то, чтобы самое приятное — детей и подростков ведь тоже кто-то должен защищать? Саша просто для галочки работать не хотела; она искренне хотела помогать и не важно какой величины проблемы и какой сложный характер у тех, кто в этих проблемах погряз.       Инцидент с дракой вроде бы кончился примирением, по крайней мере в виноватых осталась не Соня. У неё, к слову, оказался вывих локтевого сустава и она всю неделю угрюмо проходила с гипсовой шиной от трети плеча до пястных костей. Она пару дней показательно надувала губы и во дворе, подъезде и школе с Сашей не здоровалась. Потом забыла и снова начала угадывать её Родину.       Саша считала это первой своей маленькой победой и сегодня, после последнего рабочего дня недели, перед выходными, шла домой в очень приподнятом настроении.       Днём её отпускала всеобщая апатия: ей нравился рабочий коллектив, нравилась Арина (с которой они пока только по большей части смеялись из-за всего подряд) и Москва. А вечером накатывала тоска по друзьям, родителям и Дому. За три недели она, конечно, никаких друзей тут не нашла, а в деревне был всего один межгородний телефон-автомат. Звонить было дорого и линия передачи вечно была загружена. А Саша, водившая всю жизнь дружбу с буквально всеми ровесниками своей деревни (даже самыми необщительными), совсем не была приучена к даже малейшему одиночеству. Когда-то оно было очень желанным, а теперь, как казалось, совсем невыносимым. Смертельно хотелось с кем-то поговорить по душам, с тем, кому хоть чуть-чуть можно доверять.       Вот так и сегодня. Её радовал путь до дома — она заглядывалась на вечерние закатные лучи солнца, весёлую детвору и прислушивалась к пятничной суете, в перемешку с чириканьем птиц. А в самой квартире резко стало дурно. Затошнило, начала раскалываться голова и под рёбрами засело какое-то странное, но до ужаса противное и неприятное чувство.       Она заварила чай и даже не переодевшись в домашнее, засела на кухне с кружкой кипятка, распластавшись по столу. Он стоял впритык к окну и она уныло глядела в него, хотя ничего и не было видно. Окно на кухне загораживал широкий раскидистый дуб, который, наверное, по жизненным годам обгонял её саму. Жила Саша на втором этаже и если бы не треклятый дуб, то её положение было бы самым выгодным, чтобы следить за дворовой жизнью. А так можно было пялиться только на просторное уродливое дупло в стволе и редких птичек, которые останавливались на ветках. Одна ветка, очень даже толстая, почти упиралась в стекло и уже пару раз было такое, что в него стучались голуби. Саше казалось это забавным и, пожалуй, такие гости были единственным плюсом сего вида из окна.       Но сейчас не было ничего отвлекающего: только пустое дупло и мирно покачивающиеся кроны с наполовину пожелтевшей листвой. Это в какой-то момент начало жутко давить на нервы и странное чувство в груди принялось разрастаться. Оно в какой-то момент стало таким омерзительным и нестерпимым, что Саша не выдержала: так и не допив чай, ушла в комнату за поиском подходящей одежды для долгой прогулки.       Она надела первый попавшийся свитер поверх рубашки и отчего-то побоялась посмотреть в зеркало. Сейчас всё ощущалось таким странным, что вполне что-то страшное она могла разглядеть и в себе.       Она вылетела из подъезда, громко хлопая хлипкой дверью. Обдало свежим воздухом, тут же отпустила тошнота.       Чёткого плана куда идти не было и она решила просто побродить по району, изучить его. Новая работа пока только забирала все силы и время, и дальше дороги до магазина Саша ничего не знала и не видела.       Начинало темнеть и дневные стражи дворов в виде бабушек сменялись ночными — в лице местных алкашей. Саша прошла мимо угрюмого винно-водочного и с ужасом впервые увидела туда длиннющую очередь.       Их район был полностью застроен пятиэтажными хрущёвками и девятиэтажными брежнёвками. Было серо и не так красиво как в центре. Тут не было каких-то архитектурных излишеств: тут просто было, не для красоты, для жизни — экономно и наспех. Юля раньше, когда писала письма в деревню, всегда на них сетовала и говорила, что сталинки лучше. Саша ей верила и почему-то ожидала, что здесь всё куда хуже. Но сейчас она видела в этих панельках свою привлекательность и серость в купе с однотипностью пока не отталкивали.       Ещё одним маленьким потрясением стали граффити на стенах, заборах и детских площадках. Они в большинстве своём не изображали совсем ничего. Это были уродливые расплывчатые надписи: либо совсем не разборчивые, либо состоящие из мата или бессмысленного набора слов. До Москвы Саша вообще не знала и даже не слышала о таком понятии. Об этом говорила Арина, мол, пошла странная мода на порчу имущества государства и надо это как-то брать под контроль. Но пока это тоже было чем-то абстрактным, увидеть своими глазами не доводилось.       Саша с интересом наблюдала за второй стороной столичной медали и для себя отмечала, что тут всё в целом относительно спокойно. В участке рассказывали, что сейчас процветают бандитизм и группировки, так что было отрадно видеть, что на их районе ничего такого криминального нет. Были пьяницы, но дебошев не устраивали и никто их не пугался. Дети спокойно гуляли по улицам, никак не запуганные родителями; девушки не торопились поскорее скрыться с тёмной улицы.       Вдоволь находившись и избавив голову от тревожных мыслей, Саша двинулась в сторону дома. Она даже как-то усмирила свои переживания по поводу одиночества и решила, что завтра напишет родителям и вытянет Юльку погулять. Ещё она подумала, что стоит купить каких-нибудь книг, чтобы время, проведённое наедине с собой, заимело хоть какую-то пользу. Читать она любила с самого детства, а в последние года для этого было критически мало времени.       У самого подъезда к ней пристала соседка по лестничной клетке, усердно пытаясь убедить в том, что Саше очень нужно фортепиано. Соседку звали Таней, по её словам ей было тридцать пять, но выглядела она болезненно и точно старше лет на десять. Если говорить откровенно, то Саше с самого заезда в квартиру и их знакомства в тот же день показалось, что она немного не в своём уме. Таня говорила несвязно, всегда была неряшливо одета и ходила с засаленными волосами. Саше было её жалко и она старалась говорить с ней как можно мягче, когда та заводила беседы, но сама предпочитала её избегать. Сейчас она говорила о каком-то фортепиано, которое надо куда-то пристроить и о дочери, которая как раз на нём когда-то и играла, а сейчас — выросла и уехала.       Двор уже практически опустел и они были одни, стоя под подъездным желтым фонарём. Только на детской площадке уже по-привычному оставалась Соня.       Она всё также сидела на своей неизменной скамейке, правда теперь не по привычному одна, как случалось каждый вечер, а в компании двух пацанов примерно её же возраста. Выглядели они несколько быдловато и невежественно, но девчонка в их компании как-то слишком уж заливисто смеялась и говорила притворно мягким и нежным голосом. Сашу её личные дела никак не касались, но почему-то казалось, что здесь что-то совсем не так. Она не могла вернуться к разговору с соседкой всецело: глаза то и дело падали снова и снова к компании подростков на площадке, а сонин приторный голос отчаянно врезался в уши. Примерно тогда же, когда соседка уже начала прощаться, Соня встала со скамейки, игриво заулыбалась и сцепив за спиной руки, склонилась к одному парню, коротко целуя его в губы. И нарочно виляя бёдрами, покинула площадку, направляясь к подъезду. Саша взглянула на неё, когда та почти подошла к ним и увидела как она чуть кривится и усердно вытирает рукавом пальто свои губы.       Таня убежала в подъезд и Соня, криво улыбаясь ей вслед, остановилась возле Саши. Прокатилась с пятки на носок, сцепив за спиной руки и подняла на неё свои глаза. — Чё, тоже фортепиано впарить пытается? — Ага, — хмыкнула Саша и шумно выдохнула. — Про дочь что-то рассказывала ещё… — Ну это классика, — Соня плюхнулась на подъездную скамейку и похлопала ладонью по месту возле себя, в призыве сесть рядом. Саша безропотно села. — Не знаю как там на самом деле, но я никогда не видела эту самую её дочку, которая типо выросла и переехала, — девушка откинула голову на спинку скамейки и уставилась на фонарь над ними, вокруг которого кружили мошки. — Говорят, что дочь-то у неё и вправду была — только она умерла от менингита, когда ей лет пять было. Она с тех пор, типо, крышей и поехала. — Жаль… — тихо отозвалась Саша, не зная как ещё реагировать на такие внезапные подробности.       Соня больше ничего не говорила и становилось неловко. Саша поёжилась и шмыгнув носом, сказала: — Ладно, я домой… Поздно уже. И ты иди.       Соня мельком взглянула на площадку, откуда ещё не ушли парни и вцепилась пальцами в рукав сашиной кожанки. В её глазах словно проскользнул некоторый испуг, совсем ненадолго, но этого мгновения хватило, чтобы его заметить. Успевшая подняться Саша, осторожно опустилась назад и с готовностью выслушать, уставилась на Соню. Та стушевалась и опустила глаза, но пальцы так и не разжала. — Посиди со мной чуть-чуть, а?       Саша кивнула и тоже мельком посмотрела на площадку. — Это… типо, твой молодой человек? — осторожно спросила она. — Его боишься? — Нет, — Соня улыбнулась краем губ. — Я даже не знаю как его зовут. — Странные подростки нынче... — Чем? — Целоваться и даже не быть знакомыми — какая-то пошлость. — А-а, поняла, — со смешком протянула Соня. — Ты типо веришь в любовь и поцелуи, объятия, секс и всё прочее — должны быть только по великой любви? — Ну… — Саша неловко замялась, рассчитывая в голове насколько вообще правильно будет говорить о таком со своей подопечной. Потом сошлась на том, что вроде бы, ничего такого в этом нет и неуверенно отозвалась: — Да? — Жалко тебя, Жук, — Соня вздохнула, изображая на лице яркое сочувствие. — Наверное, будет очень неприятно, когда ты прозреешь. — Ну ладно вот с психологией, — с некоторой нервозностью ответила Саша. — О ней недавно начали говорить, в неё ещё обоснованно не верить. А какая причина в том, чтобы не верить в любовь? — Жук, любовь — это книжная лирика. В жизни её не существует. Чувства проходят и если им поддаваться, единственное, что ты получишь — это валкую психику. Не придавай поцелуям и сексу какое-то философское значение. Этим можно пользоваться для выгоды и только.       Саша тоже откинула голову на спинку скамейки и прикрыла глаза, слабо улыбаясь. Чем она вообще занимается? Сидит в одиннадцатом часу вечера под подъездом и слушает бред шестнадцатилетней девочки, с которой вообще, по-хорошему, нужно бы соблюдать субординацию. — Маленькая ты ещё, Сонька, — умозаключила Саша, повернув голову к ней. — Глупенькая ты ещё, Жук, — со стёбом ответила та и тоже повернулась.       Сонины глаза были глумливыми и не выдержав, Саша снова села прямо, уставившись перед собой. Хотелось узнать кто тут так её страшит, но было понятно, что она не скажет. Девушка опустила глаза на руки девчонки и снова взгляд прицепился к левой руке, к шраму, на месте которого должен быть указательный палец. Снова тело бросило в беспричинное оцепенение и холод. Она не хотела спрашивать и об этом — нетактично, неприлично , но почему-то интерес возрастал до вселенских масштабов именно с этой сониной особенностью. От этого детского любопытства буквально сводило мышцы и она тихо позвала её: — Сонь, — собеседница тоже села прямо, вопросительно на неё вытаращившись. — Извини за этот вопрос, но что случилось с пальцем на левой руке?       Соня усмехнулась, словно ожидала этого вопроса всё это время и буднично сообщила: — Брат отсёк.  — Чего? — Чего слышала, Жук. Взял и отсёк, — она изобразила руками что-то большое: — Вот таким вот мясным ножом, представляешь?        Саша недоверчиво нахмурилась и коротко усмехнулась: — А если серьёзно?  — Так я серьёзно, — Соня шмыгнула носом и глянула в вечернее небо, поджимая губы. — Мне пять было, брату десять. Мама ему поручила курицу разделать и меня на него повесила, а сама куда-то слиняла. Я возле него мельтешила, потому что… ну бля, мне пять лет, понимаешь? А потом как-то выбесила его и единственное, что запомнила — как нож прям перед лицом пронёсся и кровь. Прям пиздец много крови.  — Хочешь сказать, прорубил кость кухонным ножом с одного маха? — всё ещё не веря в эту историю, с усмешкой уточнила Саша. — Нет, — Соня посмотрела ей в глаза. — Сказал маме не говорить, а то плохо будет. Ну я и не говорила, страшно же. А потом рана гнить начала: он то не хило резанул. Началась гангрена, чернеть начало всё. Тогда и рассказала. А там уже всё — только ампутация, ниче не сделаешь. Понимаешь? — Сочувствую, — единственное, что смогла выдавить из себя Саша. Соня улыбнулась краем губ и снова откинулась на спинку скамейки.       Больше они не разговаривали, а через пару минут из подъезда вылетел высокий парень лет двадцати на вид и проследовал в темную часть неосвещённого двора. Соня внимательно проводила его взглядом и как только он вышел из поля зрения, поднялась со скамейки. — Спасибо, что посидела со мной, — хмыкнула она и протянула руку. — Пошли по домам. — И ты, конечно же, не объяснишь что это было? — ухватившись за сонину ладонь и встав следом, спросила Саша. — Мне нравится твоя сообразительность.       Они зашли в подъезд вместе и Соня, оставив Сашу на её втором этаже, молча ускользнула выше по лестнице даже не попрощавшись.       Саша солжёт, если скажет, что Соня её не удивляет. Каждый разговор с ней заканчивается чем-то странным и совершенно неоднозначным. Соня ведёт себя несуразно, но в эту несуразность заложено что-то серьёзное и искреннее, что сама Соня за искренность не считает. Она прямолинейна и не беспокоится о вежливости, статусах и в общем о своих словах. Иногда она раздражает и говорить с ней неприятно, но избегать её почему-то не хочется. Может, будь Саша её ровесницей, она бы страстно желала водить с ней дружбу.       Девушка, вновь не переодеваясь, плюхнулась на диван и уставилась в потолок. После прогулки стало легче. Она сначала раздумывала о том, какая Москва всё-таки красивая, даже в отдаленных районах и как всё же ужасно обстоят дела в её деревне. Потом она отчего-то задумалась о соседке Тане и её в очередной раз стало жалко. И наконец мысли снова пришли к Соне и Саша задумалась о её высказываниях.       Саша вдруг поняла, что совсем не имеет чёткого понятия любви в романтическом плане. Она любила родственной и дружеской любовью, но такой — ни разу за все свои двадцать лет. Не было у неё тех самых страдальческих первых чувств: она даже ни разу ни с кем не целовалась и максимум, что было — это прогулка за ручку. Как-то всё не до отношений было: сначала бесконечная учёба, потом работа. Да и не было в деревне никого привлекательного. Хотя, по словам подруг, очень даже было, просто самой Саше никто не нравился. Противоположный пол всегда отпугивал и ухаживания, с которых так сходили с ума другие девчонки, не вызывали ярких впечатлений. Когда-то отсутствие каких-либо влечений к парням пугало, казалось, что она вовсе какая-то не такая. А потом лучшая подруга Маринка забеременела в семнадцать и Саша успокоилась, сойдясь с собой на том, что она, по крайней мере, в такой ситуации так рано не окажется. Да и жить особо не мешало.       Но относилась-то она к любви трепетно. Все физические контакты она считала допустимыми, только при наличии чувств и если кто-то пользовался ими просто так, ради собственной выгоды — в душе зарождалось невольное презрение, хоть она и не была склонна к тому, чтобы за что-либо осуждать других людей. В её понятии, это самые светлые и сильные чувства, поэтому всегда казалось, что если влюбляться — то только один раз и навеки вечные. Наверное, поэтому ничего пока и не клеилось.       Всё ещё копошась в ворохе мыслей, она сходила в душ, расстелила постель и уснула довольно быстро. Перед сном проскочила мысль, что неделя удалась, а ещё: стоит разузнать про сониного брата чуть побольше.

***

      Ноги подмерзали и пальцы на руках тоже. Соня поёживалась на скамейке, упорно рисовала двор в тетрадке. Вставала, ходила туда-сюда, в попытке согреться и садилась обратно. Оглядывалась на свой дом и выглядывала в окнах своей квартиры на восьмом этаже чьё-либо присутствие. Натыкалась на включенный свет и силуэт брата. Вздыхала нервно и шумно, возвращалась к рисованию, и так целый вечер.   — Привет, малая.        Соня подняла глаза и поочередно глянула на незнакомых парней в замызганных телогрейках. Взгляд старалась держать безразличный и подвинулась к краю скамью, освобождая место.  — Чего одна грустишь? — они неаккуратно падают рядом и Соня натянуто им улыбается.  — Не грущу, просто занята, — пальцы совсем одеревенели от вечернего холода, но она упорно вырисовывала детальки своего рисунка, создавая видимость того, что она стопроцентно увлечена.  — Недурно рисуешь, — хмыкнул один из парней, придвигаясь к ней почти вплотную и заглядывая в тетрадь. — В художку, небось, ходишь?  — Закончила.  — Круто, — это было сказано едва ли не над самым ухом и Соня отодвинулась ещё дальше, неуютно дёрнувшись. — Ты с этого района?  — С этого.  — С кем ходишь?        Соня снова негодующе вздохнула и подняла на собеседников глаза: — Ни с кем, — она улыбнулась краями губ, чуть поджимая их. — Но мой брат — Алик Суворовец. Это так, к слову. Вдруг знакомы. — Не знаем такого, — тот, что сидел ближе заулыбался откровенно дебильной улыбкой и Соня была готова плюнуть ему в лицо, если бы было куда потом сбежать. Он отвёл от неё оценивающий взгляд и уставился на тёмное небо. Достал из карманов пачку сигарет, предложил ей. Она отказалась, но согласился его товарищ. Запахло дешёвыми сигаретами. — Не хочешь по городу покататься?  — Нет, — она изобразила сожаление, жалобно приподнимая брови. — Мама потеряет. — А завтра? Днём?        На колено легла рука со сбитыми костяшками и Соня закусила губу, пристально глядя на кривые и жёлтые от сигарет пальцы.  — Не знаю.  — Тебя как звать-то?  — Маша, — рука поползла выше, под юбку и Соня подскочила, прижимая к себе свою школьную сумку. Она заулыбалась настолько глупо и невинно, насколько только могла. Взяла сигарету из рук того, что с ней всё это время беседовал и затянулась. Сморозила какую-то глупую шутку, с которой сама рассмеялась и вернула сигарету парню. Кокетливо поправила юбку и волосы, склонилась перед своим собеседником, коротко поцеловала и снова улыбнулась, оголяя зубы. — Завтра покатаемся. Спросите про меня тут, вам подскажут.        Она ещё пару секунд поразглядывала пошлые улыбки и ушла с площадки, убедившись, что ажиотаж наведён, условия приняты и сегодня за ней никто не потащится.        Плетясь к подъезду завидела около него соседок, среди которых оказалась Жук и настроение улучшилось. Домой она идти пока не хотела — брат уйдет ближе к одиннадцати, а мать не появляется там уже третий день. Находится наедине с братом она не любит. Компания девушки, которая её пока только веселила своей зелёностью, была куда приятней, чем пристающие пацаны с площадки или брат дома, любивший наезжать по любому поводу. Соня подошла к ней, глядя в спину уходящей соседки, по которой плакала дурка и настроившись на то, чтобы задержать Сашу на подольше, хмыкнула: — Чё, тоже фортепиано впарить пытается?