Наше лето

Аяка с силой сжала край юбки. Страшно, как перед первым уроком по фехтованию, перед первым днем в институте, перед прыжком в воду. Страшно, как молодой жене в первую брачную ночь. Страшно, как молодой девушке перед первым серьёзным свиданием. Аяка горько усмехнулась своим мыслям. Она может и хотела бы этого свидания. Чтобы робкий юноша держал её за руку, говорил кучу комплиментов, возможно даже невинно поцеловал. Только вот такого смелого юноши на горизонте не наблюдалось. Нет, Аяка не была некрасива, больна или бедна. Проблема была полностью противоположной. Аяка происходила из одной из старейших семей Инадзумы, в свое время имеющей дворянский титул и только преумножившей своё богатство. Сама девушка, наследница прекрасной крови многих поколений своего семейства, обладала изящной, утонченной, возможно даже холодной красотой. Не смотря на кажущуюся хрупкость, Аяка могла за себя постоять, с десяти лет занималась фехтованием и носила в сумочке электрошокер. А ещё, у девушки был любимый старший брат, Аято, опекавший ее чересчур сильно и считавшийся в городе то-ли бандитом, то-ли меценатом, то-ли кем-то средним между этими двумя вариантами. Поэтому у двадцатилетней Аяки не было ни то, что серьезных отношений, но даже невинного приглашения на свидания. Слишком высокого полёта этот зяблик, слишком из непростого стекла выбит. С ней не получится закрутить интригу на пару ночей, обольстить красивыми словами, сорвать сакуру девичьей невинности и разойтись к обоюдному удовольствию. На такой придётся жениться, за её слезы придётся держать ответ перед влиятельным братом. Поэтому парни предпочитали просто с ней не связываться, даже не смотреть дольше положенного на округлые бедра и тонкую шею. Лучше связываться с цаплями попроще, из привычного мира фильмов для взрослых и и сериалов по Netflix, а не из дворянского фэнтези мира с фарфоровыми чашками, этикетом и турнирами по фехтованию. Здоровее будешь. Как любой молодой девушке, Аяке хотелось двух вещей: любви и свободы. И если любви пока не предвиделось, по крайней мере, до того, как в её жизни появится мужчина, воспылающей к ней искренним чувством, не испугающейся её брата, и, что важно, не являющейся очередным шестидесятилетним денежными мешком, видящим в Аяке корову на рынки, то свобода была близко. И вместе с тем так далеко. Говоря о чрезмерной опеке брата, девушка ни капли не преувеличивала. Иногда Аяке казалось, что будь у Аято такая возможность, он бы с удовольствием посадил её в кукольную коробку, чтобы ни один хитрый кицунэ не сумел выцарапать ее фарфоровое сердечко. Когда Аяке было пять, их родители погибли. Взорвались в своей белоснежной машине с комфортными креслами, умерли в один день, как в романтичной сказке. Это убийство было. Не несчастный случай. Все давно расследовано и доказано; подписаны протоколы, получены признание, оглашен приговор. Давно закопаны тела, установлены памятники, отлиты слезы. И столь же давно в сердце Аято цветёт паранойя. Он не за себя боится, нет. За Аяку: младшую сестру, драгоценное сокровище, белого журавля. Поэтому душит её безопасностью и комфортом. Защищённый особняк. Камеры. Телохранители по периметру. Если прогулка без брата, с двумя вечными тенями за спиной. Если поездка, то с личным водителем, и опять неизменными тенями. Единственное место, где Аяка могла побыть одна был университет. Туда просто не могли пустить двух вооружённых до зубов мужчин с угрюмыми лицами. Но и туда Аято отпустил её, только получив досье на весь педагогический состав включая ректора. Вечный взгляд в спину, вечной контроль, вечное присутствие кого-то лишнего рядом. И продолжается это всю жизнь. Аяка устала. Аяка хотела свободы, хоть на день. Аяка сбежала из дома. Сегодня в городе проходил фестиваль Амаканэ. Аяка знала, попроси она брата он бы отпустил. С двумя соглядеями, конечно, на празднике весь так много людей, желающих причинить ей вред. Но Аято сегодня уехал на деловой ужин, который плавно затягивался до утра. Аяка подозревала, что ужинает брат в компании какой-нибудь красивой женщины, но лезть в его личную жизнь не хотела. Из них двоих она явно обладала большим тактом. Тем более сегодняшнее его отсутствие явно играло девушке на руку. Пожаловавшись домашним на головную боль и попросив её не беспокоить, Аяка удалилась в свою комнату. Заперевшись на ключ, девушка переоделась в уличную одежду, взяла немного наличных денег (она знала, что брат отслеживает все ее траты) и оставила телефон на тумбочке. Прямо под окном росла сакура. Именно по ней Аяка выбралась из комнаты, ободрав в процессе руки и выскользнула из дома через дальнюю калитку, охранник которой периодически отлучался с поста. И вот сейчас, стараясь дышать полной грудью, девушка стояла в самом центре фестиваля. До её носа доносится восхитительный запах жареного мяса, молока и сладкий закусок. Со всех концов слышались крику продавцов, пытающихся привлечь потенциальных покупателей. Её саму обтекало бурлящее людское море. Где-то жгли бенгальские огни. Где-то запускали яркие фонарики. Где-то театральная трупы играла сценку из популярного романа. Здесь была жизнь и свобода, и Аяка была частью этого. Наконец одна. Ей захотела что-нибудь купить. Тот чарующий дух праздника, массовый старый инстинкт, твердящий, что если вокруг куча вещей, и все эти вещи берут, надо последовать их примеру. Выбор девушки пал на очаровательный кулон в виде журавля. Стеклянный и хрупкий, сверкающий тысячью граней, как бриллианты в сережках покойной матери, он напоминал Аяке саму себя. Грустная птица, одинокая птица. Расплатившись с милой женщиной продавцом и надев кулон на шею, Аяка задумалась, что делать дальше. Можно было прогуляться по торговым рядам, купить что-нибудь поесть, посмотреть выступление, поучаствовать в розыгрыше… Так много возможностей, что у девушки кружилась голова. Аяка не привыкла к свободе, она рвала её на части сотней маленьких журавлей. Нет телохранители никогда не ограничивали Аяку ни в чём, но сам факт, что за любым твоим действием наблюдают два посторонних мужчины, готовые сломать руку любому сделавшиму неосторожной движения в твою сторону… удручал. Аяка только начала привыкать к свободе. Привычка, не успев расправить крылья, разбилась о твердую землю. — Госпожа Камисато? Я догадывался, что найду вас здесь. Аяко резко повернулась к источнику голоса. В ее глазах отразился панический страх. Тома. Он жил с ними сколько Аяка себя помнила. Он был сыном старшей кухарки и жил с матерью в особняке семейства Камисато, в специальным крыле для прислуги. Тома был ровесником Аято и не смотря на разное социальное положение, мальчики очень крепко дружили. Тома был верен брату какой-то звериный верностью. Это что-то из прошлого, из рыцарей и королей, из господ и слуг. Аяке Томаи нравился. Как друг и советник, как солнце, которое всегда могло рассмешить. Но сейчас она не желала его видеть, ведь видеть его, значило потерять долгожданную свободу. Аяка хотела метнуться в сторону, затеряться в людской толпе, слиться с какофонией праздника. Но предусмотрительный Тома уже вцепился в ее руку своей. Со стороны этот жест походил на романтический, и окружающий могли подумать, что они с Томой встретившееся на фестивале возлюбленные. Никто не подозревал, что сейчас происходило пленение не сердца Аяки, а ее самой. — Как ты догадался? Она ведь специально оставила дома телефон и карточку, ни разу даже не упомянула о планирующемся празднике. — Как у управляющего, у меня есть запасной комплект ключей и я знаю пароль от вашего телефона. Вы искали информацию об этом мероприятии между французскими романами и новой серией вашего любимого сериала. Аяка покраснела. Так удачно спланировать побег и так глупо проколоться на такой мелочи, как история поиска. — Брат знает? — Господин Камисато? Нет. Мы решили не беспокоить его по пустякам. Но если бы вы не нашлись, моя прекрасная леди, мне пришлось бы ему сообщить. Аяка ненавидела, когда Тома говорил таким тоном, как кот сметаны объевшийся. Он показывал превосходство над ней так легко и естественно, что хотелось достать электрошокер и опробовать его в действии. — Отведешь меня домой? — без особой надежды в голосе спросила девушка. — Не говорить таким тоном, будто я отправляю вас в тюремную камеру, а не в отчий дом, — усмехнулся Тома, и от его улыбки у Аяки что-то защимило в груди, — я вообще не могу понять почему вы сбежали. Господин Аято не тиран и отпустил бы вас погулять на празднике. — Ага, преставив этих двух нянек с пистолетами. Ты не поймёшь, что такое всю жизнь ощущать этот взгляд в спину. Ты не можешь отвлечься, ты не можешь успокоиться. Они вроде бы должны внушать мне чувство безопасности, но вместо этого заставляют ощущать один сплошной дискомфорт. Аяка понимала, почему так просто разоткровенничалась. Её извиняло только то, что этот Тома, человек, которого она знала всю жизнь, человек, которому брат доверяет, как себе. Тома посмотрел на нее как-то жалостливо. Потом вздохнул. Потом выдохнул. Потом поиграл бровями, прикусил ноготь и наконец сказал: — А мое общество вас не тревожит, госпожа Камисато? Прислушавшись к своим внутренним ощущениям, Аяка ответила: — Нет. — Отлично. А если мы поступим так. Я позвоню вашему брату и скажу, что вы хотите посетить праздник. Пообещаю лично отвечать за вашу безопасность. Если господин Аято разрешит, мы вместе прогуляемся по этому чудному фестивалю. Аяки кивнула, не веря своему счастью. Брат разрешил. Аяка не слышала, как именно Тома его убеждал: тот отошёл в отделение, чтобы какофония фестиваля не выдала, что они уже присутствуют на нём. Позже как настоящий галантный джентльмен, Тома предложил Аяке локоть, чтобы не потерялась и дальше по празднику они пошли плечом к плечу. Аяка подумала, что это похоже на настоящее свидание, о котором она мечтала. Потом усмехнулась своим мыслям. Это же Тома, вряд ли она могла нравиться ему… ну, как женщина. Он просто, как всегда решил развеселить её. В этом не было никакого романтического подтекста, как и в том, что они шли так близко к друг другу, что между ними совсем не оставалось пространства. Цвета, звуки и запахи праздника продолжали наступать на Аяку со всех сторон. Присутствие Тома совсем не ощущалось как что-то лишнее и давящие, наоборот. Он словно стал недостающим кусочком пазла, без которого картина имела бы незавершенный вид. На фестивали же обычно ходят с кем-то особенным и дорогим для тебя. С другом там, или с возлюбленным. Из-за последней мысли Аяка сбилась с шага. Они купили маски для защиты от злых духов, одну бронзовую статуэтку и две порции собы. Посмотрели финал драматичной пьесы о несчастных влюбленных, которые так и не смогли быть вместе. А ещё их сфотографировали на память. С последним была вообще связана веселая история. Фотограф сказал, что влюбленный пары он снимает бесплатно. Аяка хотела рассказать, что они не вместе, но Тома не дал ей и рта раскрыть, вежливо поблагодарил мужчину средних лет и обнял Аяку за талию, несмотря на ее протестующий писк. Щеки опять обжог румянец стыда. Аяка продолжала убеждать себя, что Тома не испытывает к ней никаких чувств, а сделал вид, что они пара, только для того, чтобы сэкономить её деньги. Почему-то от собственных мыслей хотелось расплакаться. Убеждать себя, что цвета, запахи и звуки фестиваля не стали звучать ярче, когда рядом появился Тома, аяка уже не могла. Мысли о исключительно дружеских чувствах со стороны Томы утонули в лаве чувств, когда в конце фестиваля, под яркий салют, его губы обрушились на её. Аяка тонула в своем первом поцелуе, первой любви и первом свидании. Тома не был старым денежным мешком, не боялся ее брата и, Аяка смела надеется, любил ее. Кажется в один день юная госпожа Камисато обрела и долгожданную свободу, и долгожданную любовь.