Мера беспорядка

      В пятницу Чуя отсидел практикум по современной физике и семинар по электродинамике; в последнее время мозг начал уставать от большого количества новой информации — Накахара винил в этом Дазая. Из-за лишнего стресса, вызванного совместной работой с этим бакланом, Чуя тратил много энергии на то, чтобы держать себя в руках. Осаму высасывал жизненные силы, как какой-то сраный вампир, но поддаваться той самой меланхолии из стихотворения Накахара отказывался. С интересом послушав лекцию по астрофизике, Чуя сообщил Рюноске, что на физику мягкой материи он не пойдёт на правах конкурсанта; сегодня Мори попросил их собраться пораньше, чтобы не задерживаться после пар.       Акутагава отреагировал равнодушным кивком, а Накахара, поддавшись внезапному порыву, пригласил его к себе в гости в воскресенье. Коё собиралась посетить какую-то выставку со своими знакомыми, а такие походы обычно заканчивались только к вечеру, когда сестра приходила навеселе после ресторана. Чуя этому даже завидовал — ему тоже порой хотелось приобщиться к культурной жизни, но отчего-то не находилось подходящих людей в окружении. Трудно было представить, как они с Рюноске рассматривают картины, а потом пьют вино в дорогом баре. Им больше подходили студенческие вечеринки или походы друг к другу в гости, так что Чуя предложил своему другу провести выходной день за размеренными разговорами под хороший сидр.       Поднимаясь в аудиторию 313, Накахара поймал себя на мысли, что уже не пытается делать вид, будто его занесло на этаж к филологам случайно. Открыв Акутагаве свои намерения участвовать в конкурсе, он неосознанно обрёл уверенность и был полностью готов отражать возможные подколы со стороны одногруппников. Постучавшись в кабинет, Чуя дёрнул за ручку, но дверь оказалась закрыта — наверное, он пришёл слишком рано. Ещё неделю назад он бы выбрал подождать Мори на втором этаже, но теперь, когда на косые взгляды стало откровенно плевать, Накахара остался у кабинета. Чтобы не тратить время впустую, он достал свои записи по математической физике и приступил к решению смешанных задач.       Почти все теоретические материалы Накахара хранил на ноутбуке — так было проще успевать записывать самое главное на лекциях; но вычисления он по привычке проводил на самой обыкновенной бумаге. В каком-то смысле он понимал Дазая, который вчера нагло забрал его блокнот — собственные хаотичные пометки и черновые записи всегда помогали лучше думать. Этим Чуя и занялся – расписывал смешанные задачи в удобном блокноте с твёрдой обложкой, пока не услышал знакомый раздражающий голос где-то вдалеке. Подняв голову, он увидел Осаму, который шёл в сопровождении двух однокурсников, пока Ацуши, по всей видимости, оставил его ради Рюноске. Сдерживаясь, чтобы не закатить глаза, Накахара опустил голову обратно в вычисления.       — Привет! — послышалось неподалёку, но Чуя, полностью сосредоточенный на решении, никак не отреагировал. — Эй, я с тобой говорю вообще-то, — забинтованная рука махнула у него перед лицом.       — Сделаешь так ещё раз, и я сломаю тебе пальцы, — огрызнулся Накахара, резко хватая Осаму за запястье.       — Мне безумно страшно, — Дазай расплылся в улыбке и ловко выпутал свою руку из чужой хватки. Чуя с ужасом понял, что свита этого кретина пошла дальше, значит, дожидаться Мори придётся вдвоём. — Чем занимаешься, коротышка?       — Не твоё дело, — он захлопнул блокнот. — А ты, видимо, напрашиваешься на проблемы? — Накахара стиснул зубы.       — Ты слишком эмоциональный для физика, знаешь? — Осаму отступил на шаг и невинно усмехнулся.       — А ты слишком тупой для филолога, раз так и не научился следить за языком, — ощетинился Чуя. — Или просто больной на голову мазохист.       — Или мне интересно наблюдать за твоей реакцией? — пожал плечами Дазай, поддерживая между ними безопасное расстояние.       — Это ещё что должно значить? — озадаченно выпрямился Накахара.       — А говоришь, это я тупой… — разочарованно выдохнул Осаму.       — Какое же ты мудачьё, — Чуя впился бы ногтями в кожу, если бы не перчатки. — Скажи спасибо конкурсу, я только из-за него до сих пор не размазал тебя по стенке.       — А я ведь попытался сказать, что нахожу тебя интересным, — пробормотал Дазай, скрестив руки на груди.       — Ты меня терпеть не можешь, — Накахара скептично вскинул бровь. Раздражение хотелось куда-нибудь деть, но не бить же стену?       — Одно не исключает другого, — он пожал плечами. — С тобой ведь та же история, правда?       Едва Чуя начал задыхаться от возмущения, на этаже появился профессор Мори. В такие моменты хотелось посильнее уебать Дазаю за это его умение моментально заталкивать эмоции поглубже. Почему-то вспомнились слова Рюноске о том, что Чуя ненавидит Осаму слишком громко — настолько, что это очевидно для всех. Огай не должен быть свидетелем очередной их перепалки. Дазай выглядел так, словно сам только что подошёл, и Чуя понял, что должен немедленно взять себя в руки, ведь только от него зависело, спалит Мори всю контору или нет. Отойдя поближе к стене, Накахара начал считать про себя.       — Дазай-кун, Чуя-кун, — Огай поздоровался, поспешив вставить ключ в дверь. — Приятно видеть вас вместе.       Мори будто издевался. Будто бы вообще весь мир издевался над Чуей, проверяя его нервы на прочность. Заходя в класс, он думал над тем, что ляпнул забинтованный ублюдок. Что значило его «с тобой ведь та же история»? Он допускал мысль, что Накахара находит его интересным? Это уж точно было в корне неверным. Дазай по какой-то причине считал себя неотразимым и глубоким человеком, когда на деле ничего особенного из себя не представлял. Чуе, в общем-то, было бы плевать на очередного выскочку в его жизни, если бы тот первым не пересёк черту и не навлёк на себя его злость. Видимо, всё нутро Дазая сопротивлялось появлению Накахары на горизонте, раз он никак не мог держать колкости при себе.       Чуя устроился за привычной первой партой у стены, стараясь не вспоминать, как вчера они с Осаму сидели за ней, словно старые приятели. Проморгавшись, он только сейчас додумался убрать блокнот с задачами в сумку; профессор Мори отнёс две мензурки с преподавательского стола в раковину и залил их водой. Дазай развалился за партой соседнего ряда, продолжая вести себя беспечно, ни единой мышцей на лице не выдавая, что несколько минут назад они были опасно близки к новой драке. Нет, Чуя точно не считал Осаму интересным. Даже в качестве соперника он был так себе, мог только пиздеть без остановки и разбрасываться обидными прозвищами. И это его стихотворение было гораздо поверхностнее, чем сперва решил Накахара; попросту переоценил его, поддавшись очарованию лёгкой рифмы.       — Давайте начинать, — повернулся к студентам Мори.       — Чуя, — голос Дазая неприятно лип к нему. — Лови, — он бросил к нему на парту вчерашний блокнот.       — Чуя-кун, когда будешь готов, прочитай нам вслух, — сцепив пальцы, попросил Огай.       Накахара с плотно сжатой челюстью взял в руки свой блокнот. На оставшихся пустых страницах Дазай устроил себе херов литературный черновик, исписав их практически полностью. Финальный вариант стихотворения был переписан довольно аккуратным почерком в самом конце — Чуя даже удивился, что прочитать дазаевские французские слова было легко. На другом языке стихотворение обрело дополнительные краски, став более осязаемым. Японская версия полностью полагалась на чувства и ощущения, французская же добавляла интересную картинку в воображении.       Прочитав стихотворение несколько раз про себя, Накахара начал декламировать его. Публичные выступления редко доставляли ему дискомфорт, хотя сейчас, зная, что его внимательно слушает Дазай, Чуе было несколько не по себе. Он был готов к тому, что тот будет перебивать его на каждой строчке, комментировать акценты, которые Накахара решил расставить, спорить по какой-нибудь ещё идиотской причине, но он молчал. И от этого Чуе становилась ещё больше не по себе. Закончив читать вслух, он поднял голову, наткнувшись на задумчивое выражение лица Дазая и сосредоточенного Мори.       — Как по мне, прозвучало хорошо, — Огай кивнул и бросил на Осаму выжидающий взгляд.       — Я бы прочитал немного по-другому, — задумчиво протянул тот.       — Ну, конечно, — закатил глаза Чуя. — Валяй, — он забросил блокнот на соседнюю парту.       Дазай сверкнул глазами, открыв блокнот на нужной странице; Накахара поджал губы, проглатывая очередной комок злости. Его никто не учил читать стихи с трибун, но он был убеждён, что в этом деле ему уж точно не нужно ничьё стороннее мнение — голос у Чуи был громкий, а слова на чужом для всех языке лились легко и естественно. Однако, когда начал читать Дазай, он узнал кое-что новое. Автор любого написанного текста знал как никто другой, что именно требуется вкладывать в прочтение. Французский Осаму звучал коряво, но эмоции, расстановки и акценты казались такими естественными, что Накахара невольно заслушался, и оборвал себя, когда Дазай закончил.       — Чуя-кун, — начал Мори, — мне понравился твой вариант, но вариант Дазай-куна почти достал до моего сухого сердца. Сможешь прочесть так же?       — Попробую, — Накахара протянул руку, в которую Осаму поспешил вложить несчастный блокнот.       — Да сели бы уже за одну парту, — ворчливо подметил Мори.       Чуя вместе с Дазаем проигнорировали это замечание, продолжая упорно делать вид, что передавать блокнот от одного к другому им очень удобно. Просьба повторить интонации Осаму была довольно неприятной, хоть Накахара и понимал, для чего это было нужно. С его, Чуи, произношением, такое прочтение точно никого бы не оставило равнодушными. Однако, читая знакомые строки про себя, Накахара вдруг понял ещё одну простую вещь: он совершенно не знал, что вкладывал Дазай в стихотворение, когда оборачивал слова своим голосом. Он не знал об Осаму вообще ничего, так откуда мог догадаться, какие переживания скрывались за этой полуулыбкой и звучным тембром? Тембром, который, оказывается, мог вызывать не только раздражение.       Сдаваться Чуя не привык, поэтому уже через пару секунд он начал декламировать «Право и улыбку» по-новому. В голосе появились более сдержанные, но лукавые нотки, словно у чтеца имелись никому не известные секреты, и только самые внимательные слушатели могли попытать удачу в разгадке. Дазай сощурился, из-за чего Накахара снова несколько напрягся, но присутствие профессора Мори помогало разрядить обстановку. Чуе казалось, что он действует вслепую, пытаясь нащупать нужные точки и попасть наугад. Закончив, он снова оглядел присутствующих, ожидая реакции.       — Так лучше, — прокомментировал Мори. — Однако, должен заметить, у Дазай-куна вышло более естественно.       — Потому что он знает, о чём писал, — с тяжестью выдохнул Чуя.       — Именно, — отрешённо подтвердил Мори. — Я хочу, чтобы вы обсудили это стихотворение друг с другом. Мне всё равно, когда и где, но на следующей неделе, скажем, во вторник, мы повторим репетицию. Дазай-кун, расскажи Чуе-куну больше о том, что ты вкладывал в «Право и улыбку». Я не прошу вас становиться друзьями, но для проникновенного прочтения требуется взаимопонимание между вами.       Чуя молчал. Просьба, больше напоминающая приказ, имела смысл, но требовала неимоверных усилий. Он не был уверен, что справится с таким поручением: что могло быть хуже, чем болтовня Дазая? Ядерная бомба, разве что. Накахара снова кусал щёки, заставляя себя вспомнить, ради чего он в это влез. Денежный выигрыш, даже поделённый на троих, был огромным, а стихотворение мадам Корсо, озвученное его голосом, было и вовсе бесценным призом. В сущности, ради этого можно было даже справиться с таким чудовищем как Дазай. Тот молчал тоже — наверное, подбирал изощрённые оскорбления и список причин, почему Мори не прав.       — Ладно, — послышалось вместо того, что ожидал Чуя. — Только не в универе. Я свободен завтра в пять, давай встретимся. Так и быть, расскажу тебе про глубину своих стихотворений, чиби.       В ушах раздался знакомый звон. Хотелось прямо сейчас послать Дазая подальше: вместе с конкурсом, идеей профессора Мори, проклятой поэзией и вообще всем универом. Чуя вдруг пожелал вообще не знать ни о визите Рене Корсо, ни о денежном выигрыше, ни о сборнике и аудиокниге. Если бы эта чёртова крыша не обвалилась, он был бы занят сейчас совершенно другим, освобождённый от этого жуткого бремени. Но он сидел здесь, в классе 313, под пристальным взглядом профессора Мори и выжидающей ухмылкой Дазая, за которую всё ещё тянуло ему врезать. Накахара ощутимо долго молчал, прежде чем вновь отвернуться от своей принципиальности. Было такое чувство, что он жертвует слишком многим ради непонятно чего.       — Завтра в пять, — слова полыхнули внутри него, вырвавшись наружу.