Карусель

Ты подкрашиваешь губы изумрудной, в тон глазам, помадой перед треснувшим в углу зеркалом школьного туалета. В свете тщедушной лампочки лицо кажется мертвенно-бледным; белки в лопнувших капиллярах — всю ночь не спалось. Снова. А на стене, среди непристойных рисунков и сумбурных признаний в любви, красуется лаконичное: «С🖤СС :3». Знакомый почерк: Непета, кошатница из девятого, как всегда, в курсе чужих дел амурных. Цокаешь языком, помадой размашисто перечёркиваешь сердечко крест-накрест и элегантным броском отправляешь ту в урну — косметики у тебя видимо-невидимо. Но в чём же дело, спросите вы? Пришла весна, и объявился он. Друг детства — то есть враг. Гадкий задира с торчащими во все стороны волосами. Путающийся под ногами недомерок. Спэйдс Слик. Почти никто не знает, что из прошлой школы его исключили за поножовщину — хоть это была не драка, а дуэль, гордо пояснил он. Ещё и одевается так, словно на дворе двадцатые — воображает себя мафиози, придурок. У вас же Слика знают как способного ученика и талантливого пианиста, пусть и эксцентричного. О таких говорят: шило в заднице. К счастью, угодил он не в твой класс, а в параллель, иначе вы ненароком прибили бы друг друга. Или однажды принялись бы лизаться прямо на уроке. Ненависть с первого взгляда — как любовь, только ненависть, знаете? Вы познакомились в безоблачные двенадцать и с тех пор не расставались. Девочка-загадка, девочка-опасность, ты единственная умела противостоять энергии Слика, внушая ему ярость и привязанность. Впрочем, никто не играл на твоих нервах искуснее: его хотелось схватить за плечи и — встряхнуть! стереть зубастую улыбочку со смазливого личика! усмирить! подчинить! Между прочим, паршивец украл твой первый поцелуй. Отвратительно. Дружить и враждовать со Сликом было, что кататься на карусели — до эйфории, до тошноты, без конца, без отдыха. Но иногда она замедляла ход, и ты задумывалась: что там, за никчёмном, непреодолимом друг для друга расстоянием? Что, если остановить её, ступить на землю и соединить руки, чтобы не упасть, ведь весь мир теперь кружится, кружится, кружится? — Девушка тебе не светит, разве что блаженная или мазохистка, — сказала ты когда-то Слику, а голос твой почему-то звенел. — Признай, у меня несоизмеримо больше шансов найти любовь. — Не льсти себе, — усмехнулся он. — Рядом с бесстрастной стервой вроде тебя кто угодно покроется инеем скорее, чем сам оттает к тебе. Слик ошибался — ты умела притягивать других. Вот и неделю назад Кроубар, капитан спортивной команды, пригласил тебя на свидание — ты отказала, не объясняясь. Бедняга! Он и не подозревает, что местная femme fatale сходит с ума по психопату в старомодном костюмчике с фетишем на ножи. Пусть Кроубар утешится компанией своего друга Дая, чудака, уверовавшего в магию вуду — разве эти двое не идеальная парочка? Ты — снежная королева всея школы — и твои фрейлины: приторные дамские сигареты, выкраденные у матери — под пасмурным караулом рощи. Капроновые колготки не спасают от апрельского холодка; ты вся сжимаешься, дрожишь, кутаясь в строгое чёрное пальто. Картина под стать Хэллоуину, лишь птицы в ещё голых кронах деревьев заливаются: весна! — Бросай курить, Сноу, — говорит Друг, щёлкнув зажигалкой. — Даме не к лицу запах табака. Фыркаешь и почти вызывающе затягиваешься. Услышь ты такое от Слика, выпустила бы облако дыма ему в лицо — он умилительно закашлялся бы, отплёвываясь. А может и нет, потому что уж слишком это напоминает поцелуй. Но, знаете, ради него ты бы бросила. Наверное. Вы с Другом похожи: высокие, изящные и холодные как лёд. К тому же оба курильщики, не то что Слик: зачем сигареты, если можно пачками глотать странные конфеты в виде собак? Невероятно, но они — лучшие друзья. И почему тебя волнует мерзкий коротышка, а не этот ухоженный красавчик? Небо хмурое, под цвет асфальта — вот-вот расплачется: точь-в-точь как в тот злосчастный, восхитительный день, когда... Обещали дождь — вы со Сликом вспомнили об этом, только когда ослепительная синева уступила облакам. Небосвод задребезжал, полыхнул и разверзся. Слик схватил тебя за запястье и, перейдя на бег, не отпускал, даже когда ты попросила об этом, пока не показался его дом. Ты устроилась у него на кровати; он швырнул одеяло тебе на плечи и, не спрашивая, приготовил какао (в доме имелась особая кружка — твоя, — к которой Слик прикасался так, словно та была радиоактивна). — Меня тянет сыграть, — указал он на пианино. — Хочешь — сиди и слушай, не хочешь — скатертью дорожка; надеюсь, вымокнешь до трусов и сляжешь с простудой. Вот бы от тебя отдохнуть. Ты не стала напоминать, что именно он пригласил тебя на прогулку. — Ну и дрянь же ты, Слик. Не знала, что тебя интересует моё... — Замолчи. И ты слушала, наблюдая, как танцуют по клавишам его руки, как едва уловимо покачивается голова в такт мелодии. Вы обменялись угрюмыми взглядами, и ваши лица совсем некстати разукрасил румянец. Тебе вспомнилось вдруг, как однажды он взял смычок для твоей скрипки и зачем-то облизал его, как леденец. Ты отлупила бы извращенца им же, а тресни он пополам, заставила бы купить новый, но при виде твоего искажённого отвращением лица Слик рассмеялся, и вслед за ним, не удержавшись, рассмеялась ты. Мысль о том, чтобы оторвать Слика от ненаглядного пианино, показалась просто уморительной: пусть думает, что это месть. Кошкой ты подкралась к нему и уронила руки на плечи: от неожиданности он ударил по клавишам — пианино точно вскрикнуло. Ах, всё это закончилось бы очередной мимолётной перепалкой, но... — И это — всё, что ты можешь? Позволь же мне, — промурлыкала ты. И мягко приземлилась ему на колени. Слик не возмутился, не попытался тебя оттолкнуть. Втайне смущаясь, ты вывела расплывчатый аккорд: пианино жалобно зазвенело, словно сопротивляясь чужой руке. Вы оба прекрасно знали: тебе повиновался смычок, а не клавиши. Его дыхание на твоей шее. Тепло его тела. Аромат его дешёвого одеколона. — Сноумэн... Карусель замерла. Ты обернулась, встретившись со Сликом почти нос к носу. А мгновение спустя — едва не потеряла сознание от... счастья? От омерзения? Слик поцеловал тебя — нет, вгрызся, точно норовя оторвать лоскут плоти: задыхаясь, ты простонала от боли и наслаждения. Когда твои зубы капканом сомкнулись на кончике чужого языка, высвободив металлическую ноту, Слик приглушённо взвыл, и ты хихикнула — это всё-таки не сон! Его пальцы в твоих волосах (безумно модном тогда косом каре), твои пальцы у его горла. Целуя, он щекотал шею едва проявившейся щетиной. Добрался до плеча, приспустив рукав чопорного чёрного платьица. Его рука у твоей груди — и звонкая пощёчина, отозвавшаяся эхом от стен. За это он укусил твою ключицу, так, что ты вскрикнула. Что-то выступало там, меж его штанами и твоим бедром. Твои глаза распахнулись; ты вспыхнула, замахнулась для ещё одной пощёчины... Слик поймал твою руку — его пальцы наперекор твоим, — и в первое, лишь в первое мгновение ты попыталась вырваться. С минуту вы не отрываясь смотрели друг другу в глаза, прежде чем он отворил губы и слегка подался вперёд. — Отстань от меня, — задохнулась ты. Он застыл, наклонил голову вбок, словно не расслышал тебя — или не поверил тебе. Ты соскользнула с его колен. Слов не нашлось; ты сбежала со своей кружкой на кухню и обливала её кипятком из-под крана, пока руки не начали пульсировать болью. Заставить себя вернуться к Слику ты не смогла и, не попрощавшись, упорхнула прочь. Дождь перестал, словно желая утешить тебя. Дома, прячась под обжигающим душем и рассматривая алый полумесяц на молочно-бледной ключице, ты почему-то расплакалась. Карусель продолжала кружиться: вы смеялись, обменивались колкостями, а неделю спустя выбрались в кафе, словно на первое свидание. Ты ждала, что, улучив момент, он вновь пристанет к тебе — и пусть до крови, до искр из глаз, только сделай, вспомни, прости... Ты ждала. Может, если бы ты тогда... Переплести пальцы в ответ, улыбнуться одними уголками губ, закрыть глаза... Из грёз тебя вырывают два силуэта на заднем дворе школы. Там, спрятав руки в карманы брюк, стоит Слик. А рядышком с твоим Сликом — Пэйнт, художница стенгазеты на класс младше в чудно́м розовом платке. Недавно она, представьте себе, угостила его кексом, который сама испекла. Ну и мерзость. «Сука», — думаешь ты и... осекаешься, вздыхая. Забавно, но ненавидеть очаровательную простушку Пэйнт не получается. Даже если она — твоя соперница. Про кекс тебе рассказал Слик — ты помрачнела, а он так и заулыбался: может, всё выдумал, лишь бы поиздеваться? «А они неплохо смотрятся вместе, — оживает внутренний голос. — Ни дать ни взять гангстер и мирная жительница». Ты морщишься, как от зубной боли, и рывком тушишь сигарету о запястье. Ожог отрезвляет: ты ахаешь, выронив её на асфальт. Как же он бесит. До головокружения, до адского пламени в груди. Вонзить бы ему в глаз раскалённую сигарету. Сломать руку, чтобы не смог больше бренчать на своём пианино. За тот ненастный день, за дурной характер, за близость с белой и пушистой. — Пэйнт замечательная девушка, — произносит Друг, словно прочитав твои мысли, — ты и сама знаешь. Но вряд ли у неё есть шанс. Сердце заходится, в руки вселяется дрожь, язык немеет и наливается сладостью. Не решаешься спросить почему, ведь как же страшно, как же больно представить, что причина этому «вряд ли» — не ты. Курить больше не хочется. Смотреть на них — тем более. Моргнув на прощание Другу, ты удаляешься. Пустырь: здесь, в королевстве прошлогодней травы и строительного мусора, наверное, никогда не наступит весна. Каблуки полусапожек утопают в застоявшемся снегу. Безразлично взирают издали окна многоэтажек; не слышно ни птиц, ни людей. Холод овладевает тобой, пробирается под пальто, под свитер, под кожу. Смахиваешь злые слёзы: нет, Слик, тебе их не видать. Не сегодня. Когда ты провалила долгожданный конкурс скрипки на один-единственный балл, то плакала у него на плече — он пришёл на выступление, хотя вечно твердил, что ему плевать. А когда умерла его собака (ты называла её шавкой), плакал он, сжимая твою руку в своей — и, безутешный, неприкаянный, сам напоминал брошенного пса. Вы похоронили её: ты несла лопату, а он — коробку из-под обуви, которая не закрывалась до конца. Такой противный, такой родной голосок — у тебя за спиной: — Сноумэн. Жизнь — не слащавая мелодрама, но порой, кажется, она подчиняется чьему-то сценарию. Ты не откликаешься, притворяясь глухой, и тогда он запускает руку в твои волосы и туго, до боли, накручивает локон на палец. Наотмашь бьёшь его по руке и наконец оборачиваешься, взглядом готовая испепелять. — Прогуляться бы сегодня, — беззаботно сообщает он. Глаза смотрят не на тебя, а сквозь, куртка расстёгнута, рюкзак болтается на одной лямке. — Ты со мной? Тебе пора развеяться: от твоей постной физиономии блевать охота. Огрызнуться бы, отправить куда подальше вместо того, чтобы привычно съязвить в ответ — и пусть гадает, почему же ты не в настроении. Но губы сами собой складываются в вопрос: — А как же Пэйнт? Он хмурится; густые брови собираются на переносице. — При чём здесь она? Улыбаешься — ядовито, чуть обнажая зубы. — Может, лучше посвятить вечер вашей с ней трогательной дружбе? Его взгляд останавливается — а руки блуждают по воротнику, шее, подбородку. Пульсирует кровью в висках дурное предчувствие. — Я сказал ей нет. Сердце взлетает, воспламеняется, взрывается фейерверком. Неужели?.. — Она попросила помочь со стенгазетой, а какой из меня художник? Наверное, он видит разверзшуюся пропасть в твоих глазах и примирительно вздыхает. — Она призналась, что я ей нравлюсь. А я, — произносит он нараспев, — взял и отверг её. — Почему? — Почему нравлюсь? Не знаю. Но ведь я такой милый. — Взмахивает ресницами и ухмыляется. — Разве ты не согласна? — Прекрати. «Продолжай играть со мной — сможешь выиграть незабываемый приз: удар по лицу», — проворковала бы ты, если бы не пожар внутри, если бы не весна, если бы не он. — О, почему я ей отказал? — Зачем-то отводит взгляд. — Не твоё дело. — Слик... Его имя из твоих уст действует как заклинание; он вскидывает голову — серые глаза напротив зелёных. В скважинах его зрачков отражается смятенная воительница за любовь и ненависть. Размозжить эту карусель! Ну же! Сейчас! Хватаешь Слика за косо завязанный галстук (задушить бы!), заставляя встать на носочки, потому что ростом он тебе по плечо. Обезоруженный, он ахает и ладонями целится тебе в грудь, прежде чем застенчиво — да, застенчиво — опоясать твою талию. Дождь обрушивается как конфетти. Поцелуй медленный, почти нежный. У тебя во рту привкус дурацких конфет, у него — ванили и никотина. Изумрудная помада размазана по твоим губам. Изумрудная помада размазана по его губам. Может, ты плачешь, но как же просто перепутать со слезами капли дождя. — Я ненавижу тебя, Сноумэн. — Я тоже тебя ненавижу, Слик. Разноцветные обломки — вот увенчанный полумесяцем наконечник шатра, а вот улыбающаяся голова лошадки — покоятся в мёртвой, в кляксах снега, траве. Вы отпускаете друг друга — и целуетесь ещё раз.