***
Чан и Чанбин навещают его, словно какого-то больного. Приносят с собой пакеты с едой, которые Джисон, видимо, решивший прописаться у него в квартире, утаскивает к холодильнику, разбирая с тихим шуршанием. Минхо спрашивают, как он себя чувствует, и он упорно молчит, пялясь в потолок, потому язык не поворачивается сказать хотя бы банальное «нормально». Он чувствует себя никак. Опустошение, отголоски вины и постоянное прокручивание в голове прошлого — Минхо кажется, что он плывёт в густом, липком тумане, и не может из этого выбраться; должно быть, это не слишком-то нормально, и стоит обратиться к специалисту, но он не готов. Психотерапия — отличный метод борьбы с трудностями, но для того, чтобы бороться, нужны силы и желание, которых у Минхо нет. На автомате выполняя привычные действия вроде чистки зубов и похода в душ, он оторван от реальности настолько, насколько это вообще возможно, полностью погружённый в мысли о возможных исходах событий, если бы он всё сделал правильно. К сожалению, а может быть, к счастью, он никак не может уловить момент, когда Джихун стал тем, кем он является; должно быть, память Минхо, измученная, истерзанная и такая же уставшая, как и он, выкинула это, чтобы его не накрыло снова, ведь если он поймёт, что мог бы предотвратить, но не сделал этого, ему станет гораздо хуже. Джисон сам разбирает вещи Джихуна, передавая некоторые из них, вроде предметов первой необходимости, Чану, чтобы тот организовал передачу самому Джихуну, а остальные, рассортировав по пакетам, относит на мусорку, игнорируя тяжёлый, мрачный взгляд Минхо. Ему не жалко, совсем нет, это стоило сделать с самого начала, но он смотрит, как Джисон без жалости расправляется с его прошлым, и ему становится гадко. Гадко от того, что он жил рядом с этим человеком, пил с ним из одной кружки, рассказывал ему, как продвигается дело, и жаловался на свою усталость от всего этого, получая в ответ наигранное сочувствие. Как долго Джихун врал ему? Это ведь не было спонтанным решением. Так как долго Джихун, наливая ему кофе утром или глядя на него, уставшего после работы вечером, прокручивал в голове этот блядский план? Вина сменяется злостью. Злостью на Джихуна, на всю эту ёбаную жизнь, в которой нет возможности предугадать, за каким поворотом тебя ждёт полный пиздец. Минхо режет их детские фотографии, острыми ножницами вырезая лицо Джихуна со всех, словно пытаясь вместе с этим вырезать его из своей жизни, своих воспоминаний. Сука. Лживый ублюдок. Тварь. Он всхлипывает, ложась на пол рядом с распотрошённым фотоальбомом, и скулит, обнимая себя руками, чувствуя, как внутри всё горит от невозможности избавиться от всех этих разрушительных, отравляющих чувств. Джисон приходит к нему спустя пару минут, устраиваясь рядом, и рыдания душат ещё сильнее, когда чужие пальцы зарываются в волосы, нежно массируя кожу головы. — Ты был забавным, — в голосе Джисона слышится улыбка, когда он смотрит на одну из фотографий, где Минхо один. — Такой важный. Полный свэг, а не ребёнок. Минхо фыркает, сквозь дымку из слёз глядя на снимок, где он совсем мелкий. В кепке и смешном комбезе, стоит, показывая «пис», нахально улыбаясь, и бормочет: — Я был модником. — Давай приберёмся здесь, да? — Джисон говорит ласково, буквально окутывая Минхо теплом присутствия другого человека рядом, и подтаскивает коробку ближе. Они раскладывают фотографии, отделяя те, что с Джихуном, в отдельную стопку, и оставляя те, на которых его нет. Минхо кажется, что он прямо сейчас перерезает невидимую нить, что их связывала, и от того, что рядом с ним есть кто-то ещё, становится легче. Джисон болтает о всякой ерунде, рассказывает, что учится на графического дизайнера, жалуется на одногруппников и показывает свои проекты, и Минхо слушает его, кивая и посмеиваясь; он впервые за последнее время включается в реальность, и это не травмирует. Готовить вместе ужин оказывается почти терапевтически. Минхо зависает периодически, вспоминая моменты того, как они с Джихуном жили; замирает испуганным зверем, пялясь в пустоту, но Джисон выводит его из этого состояния, мягко прикасаясь к локтям, шее и тихо зовя его «Минхо-я». Хёном даже не пытается звать, прекрасно помня, как сильно это стриггерило Минхо однажды, и тактично молчит, когда замечает, как Минхо плачет, поджимая губы. Минхо чувствует себя лучше. Не так, чтобы твёрдо сказать о том, что он пережил всё это, но так, чтобы найти в себе силы лежать на диване, глядя какую-то документалку про дикие реки Африки, пока Джисон копошится у него в ногах, всё время меняя положение, чтобы устроиться поудобней, и тихо вздыхает. — Можешь лечь, если хочешь, — Минхо похлопывает по месту рядом с собой, и Джисон, явно не собираясь отказываться, с тихим кряхтянием устраивается рядом. Минхо закидывает на него ногу, устраивая голову на его груди, вслушиваясь в биение сердца, и тихо спрашивает: — Почему ты пришёл? — Подумал, что должен. Я... — Джисон замолкает. — Знаешь, мне было очень страшно, когда я увидел там, у вас в отделе всё это... — На что это похоже вообще? Всё это время Минхо даже не думал о том, что стало началом всей этой истории, но теперь, успокоившись, он вспомнил, что именно с появлением Джисона клубок из бесконечных бесплодных попыток начал распутываться. Теперь он хотел получить ответы. Что Джисон видел. И как он это видел. Видел ли он сами убийства или просто почувствовал нечто неуловимое, что-то вроде ауры Джихуна, которая окружала Минхо? Его мозг не был способен вместить в себя понимание того, как Джисон чувствовал этот мир, но ему хотелось приблизиться к этому самому пониманию. Он не мог сказать точно, было ли ему действительно интересно, или это было просто попыткой уставшего сознания переключиться на нечто другое, но Минхо не собирался разбираться в этом вопросе прямо сейчас. Ему просто стало легче от того, что в голове освободилось место для чего-то иного, чем сожаления, злость и разочарование. — Это похоже на диафильмы. Знаешь, кадры просто сменяют друг друга. Иногда я не понимаю, что они означают, но иногда они складываются в цельную картину, где есть начало, середина и конец. Но тогда... — Джисон сглатывает. — Я не видел уже случившегося. Но я видел, что будет после. Новых жертв. И... Тебя. Он замолкает, не договаривая до конца, но Минхо понимает всё без слов. В конце концов, эту жажду не утолить так просто; в какой-то момент Джихуну стало бы мало, и Минхо стал бы тем, кого он убьёт. Возможно, его воспалённый мозг посчитал бы это приемлимым решением, а может быть, Джихун бы окончательно поехал, и это случилось на волне острого сумасшествия. Интересно, если бы он убил Минхо, его нашли? Понёс бы он наказание за свои действия? — Так... Почему ты пришёл после? Ты ведь меня не знаешь, — Минхо вздыхает, ёрзая, чувствуя, как Джисон выводит круги на его спине, успокаивая. — Я очень трусливый. Правда. До уссачки боюсь бабочек, глубины, темноты и ужастиков. Поскорее спешу запрыгнуть в кровать, если возвращаюсь ночью из туалета, и звоню друзьям, чтобы они поболтали со мной после очередного видоса с какими-нибудь мрачными историями. Под них, кстати, засыпается как-то легче. В общем, я тогда из вашего отдела бежал дальше, чем видел, мне так стрёмно было, понимаешь? Ну, Феликс меня попросил просто помочь с каким-то там расследованием, я не знаю, я думал, может, воришка или что-то типа того... Я не знал, что вы таким занимаетесь. А потом... Ну, когда уже новости появились и всё такое... Я снова увидел тебя. — Джисон выдыхает, и едва слышно шепчет: — Мёртвого. И я дико ссу, что не смогу всё это вывезти, потому что, ну, Минхо, ты правда в ужасном состоянии, но я думаю, что этому уёбку будет слишком жирно, если ты помрёшь, не сумев пережить всё это дерьмо. В этом есть смысл. Минхо прикрывает глаза, ворча, когда чужая рука останавливается, и Джисон, с тихим смешком, продолжает гладить его спину, даря долгожданное утешение. Может быть, это его ведьмины штучки, а может быть, Минхо и правда становится легче только от этого, но он наконец расслабляется — отпускает зажатые мышцы, растекается по дивану и медленно дышит полной грудью, чувствуя тонкий, пряный аромат от кожи Джисона. Если бы он и правда умер, как бы чувствовал себя Джихун? Как бы он это воспринял? Посчитал бы он это знаком того, что Минхо просто не смог без него жить? Вряд ли он бы сожалел — у таких, как он, явно отсутствует эмпатия, и всё, на что он способен, — лишь бесконечная жалость к самому себе. Минхо это понял, ещё просматривая записи допросов; Джихун повторял о том, что мир сделал его таким, какой он есть, и его вины во всём этом — нет. Он просто хотел любви. Но любовь не получают с помощью убийств невинных. Любовь не получают манипуляциями и паршивым последним словом на суде. И у него была любовь Минхо, вот только он был так жаден и так зациклен на своих грязных фантазиях, что ему этого было мало. Минхо не даст ему и шанса на то, чтобы хотя бы допустить мысль о том, что ему, Минхо, плохо без него. Это тяжело. Это сложно. Но он будет жить. И будет счастлив.***
Минхо продлевает свой отпуск, честно сообщая начальству о том, что не готов выйти на работу. Он ожидает, что могут начать говорить об увольнении, но об этом нет и слова; ему выражают сочувствие и подписывают бумаги. Чан просит отписываться ему о своём состоянии, а Чанбин подбрасывает до дома, заключая в медвежьи объятия на прощание. Он растерян. Стоя в пустом дворе и докуривая последнюю сигарету из пачки, Минхо понимает, что понятия не имеет, куда ему двигаться дальше; он так долго был в отрыве от мира, происходящих вокруг событий и нормальной жизни, переваривая внутри свои переживания, что теперь не знал, как продолжать жить дальше. У него накопилось много всего, и со всем этим ему хотелось разобраться; на краю сознания смутно маячила мысль о том, что на работу он возвращаться не хочет, даже после отпуска, но она не успела оформиться до конца. Минхо хотелось чего-то нового, но и бросать то, чем он занимался долгие годы, было сложно — так резко обрывать и начинать с чистого листа казалось просто неразумным. — Минхо-я! — голос Джисона, громкий и звонкий, вырывает его из мыслей, и Минхо часто моргает, глядя на подходящего к нему парня, словно впервые видит его. Высветленные волосы, длинное пальто и тяжёлые ботинки; Джисон подходит к нему, гремя металлическими браслетами на запястьях, улыбается десневой улыбкой и склоняет голову на бок, пытаясь заглянуть в глаза. — Как съездил? Всё прошло хорошо? — Да, — Минхо кивает, продолжая пялиться на Джисона. — Да... Всё хорошо. — Отлично. Пошли, я купил нам булочки в пекарне. Ты не поверишь, там такая очередь была, и какая-то женщина назвала меня придурком, а я... Джисон болтает без умолку, пока они поднимаются наверх; наводит чай, продолжая рассказывать про универ и про то, что его проект приняли; говорит, что недавно у него подозрительно чесалась коленка, и он начал гуглить, в итоге чуть не поймал паничку. Джисон заполняет собой всё пространство вокруг Минхо, но это не кажется гнетущим. Невозможно не сравнивать. Минхо помнит тяжёлую атмосферу своей квартиры, когда в ней был Джихун — мрачную тишину, разрываемую тихим поскрипыванием полов, нежелание выходить из комнаты и вечно закрытые окна, потому что Джихуна раздражал солнечный свет. Джисон распахивает окно, высовываясь на улицу, перегибаясь через подоконник, и тянет: — Так тепло... Я в пальто так запарился. Надо бомбер забрать из общаги. В косых лучах солнца, с растрёпанными от ветра волосами и улыбкой, Джисон стоит на его кухне, заполняя собой окружающий мир, разрывая тревожные мысли Минхо тихими смешками, и действует как обезболивающее. Сколько времени Джисон тянет его на себе, вырывая из цепких лап истерик и панических атак? Сколько раз он боролся за Минхо, не получая ничего взамен? Сколько раз Джисон отдавал себя для того, чтобы Минхо мог сейчас сидеть на кухне, не захлёбываясь слезами? Джихун считал, что любит Минхо, и забирал жизни. Джисон не знал о Минхо ничего, и давал ему возможность жить. — Спасибо, — Минхо хрипло шепчет это, глядя на Джисона. Он его так ни разу и не поблагодарил. Ему нужно это исправить. — За что? — Джисон улыбается, подходя ближе, и запускает пальцы в волосы Минхо, почёсывая кожу головы. — За всё, — Минхо жмётся к нему ближе, утыкается носом в живот и шумно дышит. — Всё будет хорошо, Минхо-я. Всё точно будет хорошо. Честное ведьминское. Они забирают бомбер Джисона из общаги, а затем, закинув вещи в машину Чана, который услужливо её одолжил, едут на кемпинг. Джисон визжит, отмахиваясь от комаров, и расчехляет гитару, пока Минхо пытается настроить газовую горелку и расправиться с мясом; и они засыпают в палатке, прижавшись друг к другу. Запись к терапевту назначена на полдень понедельника, и Джисон идёт с ним, дожидаясь в коридоре, а затем обнимает Минхо, пока тот плачет, пряча лицо в сгибе его шеи, наверняка пачкая слезами и соплями новую футболку Джисона; ему говорят, что предстоит много работы, но он знает, что справится. Злость сменяется принятием. Минхо знает, что не может изменить прошлого; знает, что чувство вины — огромное, но пустое изнутри, потому что для него нет оснований. Джихун внушил ему, будто бы он мог что-то сделать, но это всегда был его собственный выбор. Он пришёл к этому сам, и даже если бы Минхо держал его за руку, это не давало никаких гарантий. Минхо взахлёб смотрит видео о монтаже и, пока что только рассматривая это как один из возможных вариантов, думает о том, чтобы создать свой трукрайм канал на ютубе. Он озвучивает эту идею Джисону, и тот кивает, говоря, что мог бы помочь с оформлением, а затем с осторожностью спрашивает, не станет ли это триггером для Минхо. Это сложный вопрос, но Минхо предпочитает столкнуться со своим страхом лицом к лицу, чтобы сказать, что он не боится. Он хочет рассказывать о том, как дерьмовые вещи случаются, чтобы люди знали о них. И чтобы те, кто переживает похожий опыт, понимали, что они не одиноки.***
Триггер настигает его внезапно, так, что Минхо оказывается не готов. Чан говорит ему, что Джихун передал ему письмо, уточняя, что, если Минхо не готов, он просто выбросит его, но он, сам не зная зачем, забирает смятый лист бумаги, исписанный кривым, нервным почерком, вчитываясь в него, сидя на кровати, словно пытаясь найти в нём ответы. Надежда умирает последней. Осознавать, что твои мысли, действия и чаяния — глупые, совсем не означает, что ты не будешь как последний дурак надеяться на то, что ты получишь тот ответ, которого ожидаешь. И Минхо рассчитывает найти в неровных строчках ответы на свои вопросы. Он ждёт раскаяния. Осознания вины. Извинений. Чего угодно. Но только не того, что Джихун снова скажет ему о том, что смерть всех этих людей — на совести Минхо. Что это Минхо был тем, кто породил в нём чудовище. Это Минхо дразнил его собой и не давал любви, которой Джихун заслуживает, ведь: «хён, я же был хорошим, помнишь, ты сказал, что нельзя убивать котят, и я прекратил, но в этот раз ты ничего не сказал». Его трясёт так сильно, что он сворачивается клубком на кровати, пытаясь вспомнить всё, о чём говорил на сеансах с терапевтом: и о том, как правильно дышать, и о том, как заземлиться, но мысли вылетают из головы, не задерживаясь, и Минхо, абсолютно неверущий, молится, чтобы Джисон вернулся домой как можно скорее. Он не знает, сколько проходит времени, прежде чем из подъезда раздаётся звон ключей и скрип дверного замка. — Минхо-я, я пришёл! — голос Джисона звучит как спасение. — Ты спишь или... Господи, малыш. Минхо прячет лицо в шее Джисона, прижимаясь к нему так крепко, словно пытаясь слиться с ним воедино, и Джисон принимает его в свои объятия, удерживая и заземляя. Шепчет что-то успокаивающее, мажет губами по виску, пытается посмотреть в глаза, повторяя, что он рядом, и Минхо жмурится, сталкиваясь губами с губами Джисона, просто чтобы почувствовать ещё больше. Чтобы понять, что он здесь и сейчас, и что он — в порядке. Что он не разваливается на части, что у него есть руки и ноги, которые Джисон мягко оглаживает, что его сердце бьётся — быстро и беспокойно, разгоняя кровь по организму. — Тише, малыш, — Джисон осторожно целует кончик его носа и смотрит в глаза. — Что случилось? Хочешь поговорить? — Нет. Джисон, пожалуйста, потрогай меня. Я... Я сейчас умру, Джисон, — Минхо никогда не слышал, чтобы его голос звучал так жалобно, но ему плевать. Он отдаётся чужим прикосновениям, растворяясь в них, заменяя ими пережитый стресс; подаётся бёдрами навстречу ласкающей руке, тихо стонет во влажные, мягкие поцелуи, возвращающие его на землю, и кончает с едва слышным всхлипом, чувствуя, как бельё становится неприятно влажным. Ему это было нужно. Минхо знает, что это не лучший способ вновь ощутить свою телесность, но он лучше, чем то, что он использовал до; Джисон мягкий и тёплый, он прикасается с нежностью и осторожностью, позволяя Минхо вернуться обратно. Переживания всё ещё отдаются отголосками где-то глубоко внутри, но Минхо чувствует себя, чувствует ритм собственного сердца, влагу на коже, слышит своё дыхание; он чувствует шершавую ткань футболки Джисона, за которую цепляется; чувствует, как щёки горят от слёз. Он всё это чувствует, и хотя спонтанная дрочка на кортизоловой волне — не самый лучший механизм защиты самого себя, на фоне разодранной в кровь плоти, лишь бы снова почувствовать себя в себе, она выглядит куда лучше. Джисон смотрит на него в ожидании, чистой рукой поглаживая щёку, и Минхо бормочет: — Джихун написал. — О, родной... — Джисон тихо шепчет это, прижимая Минхо ближе. — Ты прочитал, да? Минхо кивает, снова утыкаясь лицом в шею Джисона, шумно дыша, впитывая ставший близким и безопасным пряный запах чужого парфюма, и мелко дрожит. У него даже нет сил злиться на себя за беспомощность, когда Джисон отводит его в душ, вставая под тёплые струи воды вместе с ним, да и вряд ли в этом есть смысл — Минхо снова разбит, не окончательно, но достаточно для того, чтобы позволить Джисону снова взять управление в свои руки. Они лежат на диване в гостиной, переплетя между собой ноги, и Минхо ловит дежавю. Так уже было. Тогда, когда он только приходил в себя, и его пугает, что он снова откатился назад, обнулив весь свой прогресс из-за глупых надежд, но Джисон обхватывает его щёки ладонями, коротко целуя в лоб, и говорит: — Обсудишь это со своим терапевтом, хорошо? В смысле, ты и со мной об этом можешь говорить, но я бы хотел, чтобы ты обсудил это и с ним. И письмо, и твою реакцию, и твои методы борьбы со стрессом. Хорошо? Минхо кивает, прикрывая глаза. Это был дерьмовый опыт, но он ещё раз убедился в одном — спасти Джихуна он мог бы только в том случае, если тот этого действительно хотел. А этого не было. Он горел в аду по собственному желанию.***
Минхо хочет поставить окончательную точку. Терапия даёт свои плоды, но ему необходимо сказать то, что он думает, лично, и хотя Чан ворчит, а Чанбин пытается отговорить, он всё же едет к Джихуну на свидание. Проходит досмотр и оказывается в комнате с толстым стеклом, разделяющим её. Джихун уже ждёт его — заметно похудевший и осунувшийся, его взгляд загорается, как только Минхо садится напротив и берёт трубку. Раньше он считал, что это радость. Теперь он видит лишь маниакальный блеск. — Хён, привет, — Джихун улыбается, пристально глядя на него, и Минхо возвращает ему улыбку. — Привет, Джихун. Как ты? — О, ты соскучился по мне? Не хватает меня, да? — голос Джихуна звучит игриво, но Минхо улавливает в нём нотки отчаяния, словно Джихун ждёт, что он оправдает его надежды. Скажет ему то, что он хочет услышать. Но Минхо здесь не за этим. — Нет. Я не скучаю по тебе. Я скучаю по временам, когда у меня был друг, которого я любил и ценил, но по тебе — я не скучаю. — Так быстро пережил утрату? Ах, хён, ты такой бесчувственный. Неужели ты не думал обо мне? — Я думал о тебе так часто, что чуть не поехал крышей, Джихун, — Минхо усмехается. — О тебе, и о обо всём том дерьме, что ты мне наговорил. О том, что я виноват. И знаешь... Я виноват только в том, что любил тебя так сильно, что не был готов к правде. Я любил тебя, а то, что это было не так, как ты хотел — не моя вина. Джихун молчит, глядя на него, а затем медленно вешает трубку, прося его увезти; Минхо смотрит, как он скрывается за дверью, и встаёт с жёсткого стула, уходя, оставляя в крошечном помещении для свиданий всю свою боль, разочарование и страх. Он оставляет там своего друга, который был не способен на любовь — ни принимать её, ни отдавать. Оставляет и выходит из мрачного здания тюрьмы в летний полдень, переплетая пальцы с Джисоном, который знает об этом мире многое, даже то, чего не знают другие. Но больше всего Джисон знает о любви. Минхо предстоит ещё многое сделать, многое принять и осознать, со многим смириться. И он делает шаги навстречу будущему, не боясь оступиться, потому что с ним рядом, в конце концов, ведьма. И Джисон дал ему «честное ведьминское», что, в конце концов, всё точно будет хорошо.