механизмы защиты

      Минхо заебался.       И это неудивительно — просиживая в участке днями и ночами, он чувствует, как сдаёт позиции; казалось бы, от такой производительности должен быть выхлоп, да только по факту — толку ноль, и всё, что он имеет, — это недосып, головные боли и блядское раздражение на весь мир, когда ему в очередной раз сообщают, что нашли новое тело.       Опознания, экспертизы, попытки понять, кто может совершать все эти преступления — Минхо кажется, что он барахтается в холодной воде и вот-вот утонет. День идёт за днём, а зацепок всё нет, только сухие факты, и их крайне мало.       Дерьмо.       Он давно перестал злиться на этот мир за то, что существуют такие люди, как тот, кого он ищет. В самом начале карьеры и злился, и проклинал всё вокруг, и на допросы ходил как из-под палки, боясь, что однажды сорвётся. Перед ним сидели разные личности, и почти никто из них не раскаивался; кто-то из них изображал идиотов, надеясь, что это поможет ему избежать заслуженного наказания, кто-то рассказывал о своих преступлениях с гордостью, едва ли не раздуваясь от чувства собственной важности, полагая, что это нечто потрясающее (конечно, они не были совсем здоровы, но Минхо мало интересовали их побочки, для него главным было то, что в момент убийства они прекрасно знали, что делают и чем это грозит); кто-то даже пытался ему угрожать, и тогда Минхо выходил на перекур, чтобы успокоиться. Нет, его не пугали их слова, но его пугало то, какой гнев закипал у него внутри.       А потом Минхо смирился. Это было необходимостью, потому что иначе он бы съехал с катушек от всей той боли, что пропускал через себя: матери убитых чьими-то руками детей плакали при встрече с ним, задавая один и тот же вопрос: «почему?» —на который у Минхо не было ответа.       Потому что принцип «со мной этого не случится» — не работает. Безопасность — лишь фикция. Сам факт твоей жизни означает то, что ты в любой момент можешь умереть, и неважно, от чего — сердечный приступ, упавший на голову цветочный горшок или же от чужих рук.       Минхо выучил это достаточно быстро.       И в какой-то степени жалел о том, что однажды решил связать свою жизнь с этим.       Он гордился своей работой, конечно, он безумно гордился, особенно тогда, когда дела закрывались, а очередной ублюдок оказывался за решёткой, и вместе с тем Минхо не мог не думать о том, что ему было бы проще, если бы он не знал, что происходит в мире. Если бы серийники оставались для него лишь звуком голоса очередного подкастера на тру-крайм канале, ему, наверное, было бы проще. Он бы охал, и, возможно, ему снились мутные, вязкие кошмары после просмотра, но это было бы лучше, чем спать без снов, а утром собираться и ехать туда, где бесконечная череда из чужой злости, ненависти, больного сознания порождает всё новые и новые дела.       И сейчас он был занят одним из таких.       Пять уже найденных жертв, убитых в одном районе. Больше всего Минхо злило, что это было совсем рядом от квартиры родителей, более того, все места, где их находили, были для него знакомы и в какой-то мере значимы — школа, в которой он учился; секция по волейболу, куда ходил почти всю старшую школу; парк, где произошёл его первый поцелуй; небольшой пруд, где он проводил жаркие летние дни; заброшенная в далёких годах стройка, где он впервые попробовал сигареты и алкоголь. Всё это было неотрывно связано с ним, и Минхо казалось, что это какая-то издёвка. Мол, держи, чтобы чувствовать себя ещё хуже — мало того, что все твои попытки отыскать виновного бесплодны и ты крутишься на одном месте, но и все твои воспоминания будут осквернены тяжёлым, смрадным запахом мучительной смерти невинных людей.       Он это всё ненавидит.       В отделе тихо.       Минхо работает не один, у него есть Чан и Чанбин, и они профессионалы своего дела, но это нисколько не помогает — дело не двигается с мёртвой точки. Стаканчики из-под дерьмового кофе из автомата в холле заполняют мусорку, и Минхо пинает её ногой в раздражении.       Ему кажется, что он столько раз просмотрел фото с последнего места преступления, что каждое уже отпечаталось у него на сетчатке — так долго и часто он смотрел на них, словно это могло дать ему хоть какой-то ответ. Они опрашивали людей, живущих в этом районе, смотрели камеры, которым увешан каждый подъезд, но ничего.       Ничего, ничего, ничего.       Пусто.       И жертвы… Минхо ищет логику. Ищет и не может найти, потому что они не похожи друг на друга — пожилая женщина, студент, маленькая, блять, девочка, рюкзак которой остался валяться рядом с ней, и Почакко на нём словно с издёвкой подмигивал ему; девушка и ещё мужчина, которого сам Минхо знал — он работал в одном из магазинов охранником, и Минхо болтал с ним каждый раз, когда приезжал в родительскую квартиру, чтобы прибраться.       Никаких следов сексуального насилия.       Разный способ убийства.       Их вообще могли бы никогда и не объединить в одну серию, если бы не одно «но» — у всех находили один и тот же брелок с маленьким пластиковым котом. Во внутреннем кармане, прицепленным к рюкзаку или просто лежащем на теле; он маячил, как сигнал о том, что всё это — дело рук одного человека, и Минхо смотрел на него с нарастающим каждый раз ужасом, потому что, блять, точно такой же был у него раньше. Болтался на телефоне, пока тонкий шнур окончательно не протёрся, и Минхо всё думал о том, что надо бы поменять его, но теперь даже представить не мог, чтобы снова повесить его на место.       — Давайте закругляться, — Чанбин устало вздыхает, потирая глаза, и захлопывает папку. — Блевану, если ещё раз отчёт с места преступления прочитаю.       Минхо не то чтобы не согласен — домой, на самом-то деле, хочется жутко, но внутри зудит беспокойная мысль о том, что они не успеют. Потеряют драгоценные минуты, потратив их на сон, и, кто знает, может быть, завтра утром их будет ожидать очередная жертва.       Самое дерьмовое во всём этом — груз ответственности, который вынести невозможно; Минхо знает, что ничего не добьётся бесконечным чтением документов и просмотром фотографий, ничего не получит, если будет раз за разом читать показания людей, потому что в них нет ничего, что могло бы натолкнуть на предполагаемого убийцу, но ему кажется, что если он остановится, то проиграет.       В конце концов, Чан выпихивает его из отдела, кидая дежурному ключи от их кабинета, и вызывает такси, сонно пялясь в экран телефона.       — С нами поедешь?       — Не, — Минхо качает головой. — Прогуляюсь.       — Удачи, — Чан улыбается самыми кончиками губ и подталкивает Чанбина к подъезжающей машине.       До дома минут двадцать пешком, но Минхо растягивает это время как можно дольше; идёт так, словно к ногам гири привязали, на краю сознания держа мысль о том, что можно бы и комнату в мотеле снять, сказав Джихуну, что остался на работе.       Всё словно быстро и безудержно катится в пизду.       Минхо думает об этом, садясь на лавочку и закуривая, пялясь себе под ноги, где трудолюбивые муравьи тащат стройной колонией пожухший лист.       Словно бы мало ему того, что в отделе творится чёрт знает что, жизнь Минхо дома постепенно превращается в ад, и он глушит в себе это, пытаясь не зацикливаться, но получается откровенно дерьмово.       С Джихуном он знаком примерно… Вечность? Если его жизнь — это вечность, то столько они и знакомы. Друзья детства, словно попугаи-неразлучники, Минхо не помнит ни дня, когда Джихуна не было рядом с ним; и если раньше Минхо воспринимал это как нечто нормальное, то в последнее время… Это напрягает. Они живут вместе, потому что так удобнее, да и Джихуну некуда больше пойти, а Минхо — безотказный и приютил его, полагая, что быт с другом детства будет лёгким и приятным, но…       Слишком много «но». Слишком много мелочей, которые выводят Минхо из себя: то, как Джихун ест, противно чавкая; то, как он оставляет мокрое полотенце неаккуратным комом валяться на стиралке; то, как он смотрит на Минхо чуть ли не с раскрытым ртом, прося рассказать, как там дела на работе.       Он списывает всё это на усталость и стресс, но он не совсем идиот, и, помимо всего прочего, он знает, что для Джихуна он не просто друг. Минхо тысячу раз намекал, что между ними ничего быть не может, и Джихун кивал, улыбаясь, говоря, что ему всё равно, да и вообще: «хён, с чего ты взял, что ты мне нравишься?» — но Минхо понимал, что это всё ложь.       Ему бы найти в себе силы, чтобы сказать Джихуну о том, что тому пора в свободное плавание, вот только сил не находится совсем; они так долго были рядом друг с другом, что Минхо к нему, вроде как, прикипел.       И отодрать его от себя — слишком сложная задача.       Он бросает смятый бычок в урну, перешагивая через колонну из муравьёв, и бредёт домой, поднимаясь на лифте на предпоследний этаж.       — Хён! — Джихун радостный, чуть ли не светится, вываливаясь в коридор из гостиной; Минхо слегка морщится, снимая новые кроссовки, натёршие мозоль на пятке, и вздыхает, когда видит свою толстовку на чужом теле.       — Как дела на работе? Что-то нашли?       Иногда Минхо жалеет, что вообще рассказал Джихуну о том, какое дело ведёт. Даже СМИ получили запрет на распространение информации, чтобы не спугнуть преступника, а Минхо поступил так непрофессионально — растрепал всё Джихуну. Правды ради, произошло это после того, как обнаружили труп девочки, и он пришёл домой разбитый ещё больше, чем обычно, накупив себе пива по акции, которое дико горчило на языке, но с ним было проще игнорировать стоящий в ушах звон от рыданий убитых горем родителей, цепляющихся за тонкую, хрупкую и, к сожалению, безжизненную детскую ручку. Он тогда вывалил всё, и впервые за долгое время Джихун казался ему спасением; Минхо лежал у него на коленях, пока он нежно перебирал его волосы, тихим шёпотом повторяя, что всё будет хорошо.       В это хотелось верить. Хотелось верить, что всё так и будет, но не верилось, потому что Минхо не пять лет. Он не верит в Санту, не верит в Пасхального Кролика и не верит, что там, где речь идёт об убийствах людей, что-то может быть хорошо.       — Хён, что-то случилось? — Джихун хмурится, глядя на него, стоя в дверях кухни.       Такой, на самом деле, крошечный. Минхо помнит, как его дразнили. Как над ним издевались и как Джихун не мог постоять за себя, только пялился на всех вокруг диким взглядом загнанного в капкан волчонка. И с какой благодарностью смотрел на Минхо каждый раз, когда тот его спасал.       Минхо, видимо, очень любит спасать.       — Всё в порядке, — он давит из себя усталую улыбку. — Расскажи лучше, как у тебя дела?       Он видит, как Джихун словно расцветает у него на глазах, суетливо наводя чай и разогревая ужин, и рассказывает о всякой ерунде; это странным образом помогает забыться, и Минхо с улыбкой смотрит на него, устраиваясь на одном из стульев, слушая.       Покой обнимает его крепкими, надёжными объятиями родного дома и голосом близкого человека, и Минхо сонно моргает, щурясь.       А затем едва ли не задыхается, глядя на переливающийся в мягком свете кухонной лампы брелок из дешёвого пластика в виде кота, болтающийся на чехле от телефона Джихуна.

***

      — Серьёзно? — Минхо чувствует, как внутри закипает злость, сжимает руки в кулаки и смотрит на Чана так, словно тот во всём этом дерьме виноват. — Серьёзно? Вы решили позвать ведьму? Мы что, устраиваем из расследования блядское тв-шоу для домохозяек?       Он в ярости.       Нет, правда.       Он в ярости.       В отчаянии.       И бессилии.        И он знает, что злиться на Чана и Чанбина — бесполезно и как будто бы глупо, ведь им тоже тяжело. Новая жертва найдена на детской площадке, и Минхо душит, душит чувство собственной беспомощности, ужаса и страха, когда он понимает, что в блядской песочнице, где он когда-то лепил куличи и строил трассы для игрушечных машинок, прокапывая кислотно-зелёной лопаткой туннели в песке, был найден труп.       Больше всего добивает то, что это труп его одноклассника. Минхо с ним не то чтобы общался, просто иногда обсуждал что-то, но всё равно это хуже, чем находить тех, о ком он не знал. Его кроет, его так, блять, кроет, что хочется кидаться на стены; ещё в случае с тем мужчиной из продуктового он понял, что у него осталось крайне мало сил и энергии на то, чтобы всё это вывозить, и сейчас он словно достиг крайней точки кипения.       А потом узнал, что его напарники позвали ведьму.       Цирковое выступление, а не отдел по особо важным делам.       — Эй, Феликс сказал, что он хорош, — Чанбин пожимает плечами. — И у нас всё равно нет вариантов.       — А может быть, мы передадим это дело Феликсу? — Минхо взрывается. — Кто он там у тебя? Фотограф? Ему же, блять, лучше знать, что…       Он осекается, натыкаясь на тяжёлый взгляд Чанбина, который смотрит на него с предупреждением, и стыд накрывает с головой.       Боже. Эта работа делает из него ублюдка, который не видит берегов, потому что начать говорить что-то дерьмовое про Феликса — это как котёнка пнуть, ведь Феликс — самый солнечный парень на этой земле, и даже Минхо, обычно проходящий долгий период привыкания к человеку после знакомства, через пару минут общения перешёл в фазу «я почти не знаю его, но убью за него».       Но он так сильно злится. Дело даже не в том, что они решили позвать ведьму, дело в том, почему это произошло. Они в тупике. Свидетели говорят примерно ноль полезной информации, как и в прошлые разы; камеры в старом районе расставлены кое-как, да и те такого плохого качества, что, если опираться на съёмку, то искать они должны пиксель. Никто ничего не видел, никто ничего не слышал, а даже если что-то и показалось подозрительным, то люди предпочитают убираться от опасности как можно дальше, чтобы не пострадать. Никому нет дела до того, что происходит с другими, но при этом все хотят ответа на вопрос о том, когда же поймают убийцу.       Никогда, блять. Вот что хочется ответить Минхо. Потому что у них почти нет информации, кроме того факта, что всё происходит в пределах одного района. Района, где Минхо когда-то жил, а теперь должен охотиться на другого охотника, только всё безуспешно.       — Минхо, не кипятись, — Чан пожимает плечами, а затем криво усмехается. — Мы сидим здесь уже несколько месяцев без каких-либо успехов, что изменится от того, что мы попробуем даже самый идиотский вариант?       — Ты тоже в это веришь? — Минхо поднимает брови, глядя на Чана, и опускается на стул, складывая руки на груди. — И мы реально собираемся раскрыть материалы дела какому-то… Неизвестному чуваку?       — Нет, конечно, — Чанбин фыркает. — Просто… Спросим его, что он видит. Ну, как они там… Я не знаю… Пусть просканирует или что-то типа того.       Минхо качает головой, махая рукой в сторону напарников, и уходит за кофе.       Он во всё это не верит.       Не верит в астрологию и сверхъестественное, не верит, что у каждого есть своя предназначенная ему судьба, ведь тогда получается, что все те люди, что стали жертвами поехавшего ублюдка, которого они ловят, были рождены лишь для того, чтобы потерять свою жизнь.       Это даже звучит безумно.       Минхо понимает, что у всего есть конец, и существование человека — не исключение, но не может принять тот факт, что единственной целью может быть только смерть. Жить, чтобы умереть.       Он предпочитает думать, что мы рождены для того, чтобы жить.       Без какой-либо цели.       Просто жить.       Это уже само по себе ценно.       Кофе горчит на языке, и Минхо морщится, устраиваясь на жёсткой скамейке в коридоре, пролистывая входящие сообщения от Джихуна. Раздражение утихает, когда тот присылает ему фото бродячих котов, которых подкармливает, и Минхо замечает знакомый пейзаж на заднем фоне — ряды многоэтажек и тихие дворы, фасад крошечного магазина, в котором когда-то они вместе покупали жвачки и конфеты на карманные деньги.       Родной район Минхо.       Сердце болезненно сжимается, когда он думает, что Джихун был там; в голову лезут картины того, как ему сообщают о том, что это не одноклассника нашли в той проклятой песочнице, а самого Джихуна, и в горле стоит ком. Минхо пытается запить его горьким кофе, жмурится от внезапной боли, простреливающей виски, и блокирует телефон, пытаясь забить мыслями о работе тревогу.       Блять, ему нужно в отпуск.       Как только они найдут виновного — он точно напишет заявление на отпуск без содержания. Ему нужно отдохнуть.              Минхо возвращается в кабинет, выбрасывая по пути стаканчик в почти заполненную до краёв урну, и примирительно спрашивает:       — Ну что, когда там ваша ведьма придёт?       — Написал, что скоро будет, — Чанбин смотрит в телефон, всё ещё явно обижаясь, но Минхо знает, что скоро это пройдёт.       Чанбин не держит злости долго. К тому же в последнее время они все на нервах, и это неудивительно. Минхо кажется, что даже его раздражение на Джихуна — это рабочее, потому что сколько бы не говорили о том, что нельзя смешивать работу и личную жизнь, эти советы мало помогают, когда дело касается таких вещей.       Не думать не получается.       Они постоянно в режиме ожидания; просыпаясь посреди ночи и листая ленту социальных сетей, Минхо видит Чана и Чанбина онлайн, и прекрасно понимает, что это значит.       Бессонница преследует. Если честно, он с трудом может вспомнить, когда последний раз чувствовал себя бодрым, его организм держится исключительно на паршивом кофе из автомата, злости и адреналине.       Время тянется медленно, как жвачка, и Минхо сонно зевает, жмурясь.       — У меня есть энергетик, — Чан отрывается от одной из папок, захлопывая её с тяжёлым вздохом. — Будешь?       — Нет. Я умру от разрыва сердца, если выпью ещё и его, — Минхо качает головой, подтягивая к себе стопку документов, собираясь в очередной раз прочитать почти выученные наизусть материалы дела, и вздрагивает от хлопка двери с проходной.       Чанбин вскакивает со стула, спеша из кабинета, и возвращается спустя пару минут, ведя за собой парня.       И это ведьма?       Минхо смотрит на незнакомца, разглядывая длинное чёрное пальто, очки в роговой оправе и небрежную укладку, и давит в себе желание высказаться по поводу того, что их так называемая «ведьма» больше похожа на студента с какого-нибудь факультета искусств. Или хипстера. Или тиктокера, который снимает эстетичные видосы под слоумо ремиксы популярных поп-песенок, рассказывая, как прошёл его день и какой тост с авокадо он сегодня съел.       Он похож на кого угодно, но только не на ведьму.       Да и вообще, он же парень, почему ведьма-то?       — Это Джисон, — Чанбин смотрит на них с Чаном, ожидая хоть какой-то реакции, и Минхо ёжится.       Как они до этого вообще докатились?       Джисон десневато улыбается, протягивая им руки по очереди, а затем падает на один из стульев, закидывая ногу на ногу, и кивает на кипы бумаг.       — Я могу потрогать? Открывать не буду.       Чан кивает, пододвигая к Джисону закрытые папки; у Минхо складывается впечатление, что всё это — ёбаный сюр, потому что он работает в отделе по особо важным делам, имеет корочку, ловит убийц, но сейчас он сидит на стуле в кабинете вместе со своими напарниками и рассчитывает на помощь человека, который позиционирует себя как тот, кто обладает сверхъестественными силами.       Немыслимо.       С таким же успехом они могли бы разложить таро онлайн и надеяться, что это хоть чем-то поможет.       Джисон молчит. Папки не открывает, только держит их в руках, сосредоточенно хмурясь, и Минхо хочется ляпнуть что-то вроде, «что, третий глаз закрылся?» — но он молчит, не собираясь накалять атмосферу ещё больше, а потом…       А потом у него из-под ног уходит земля, и он вцепляется в столешницу до белеющих костяшек, когда Джисон смотрит прямо на него и тихо говорит:       — Ты его знаешь. Ты его всегда знал.       В воздухе повисает неловкая тишина; Минхо кажется, что он задыхается, что ему не хватает воздуха, нет сил вдохнуть. Пальцы по прежнему держатся за столешницу, и, будь у него чуть больше сил, он бы сломал её к чёртовой матери, потому что Джисон, отложив в сторону папку, продолжает, нарушая молчание:       — Ты подозревал его, не так ли? Чувствовал, что он может быть причастен, но не позволял себе думать об этом. Боялся правды. И боялся его.       Первый раз паническая атака накрыла Минхо в далёком прошлом, когда он впервые попал на место преступления: обычная бытовуха, и на тот момент он был лишь стажёром. Залитая солнечным светом кухня с запёкшимися пятнами крови на большинстве поверхностей, труп, лежащий лицом вниз, и рыдающий ребёнок где-то на фоне — всё это отпечаталось в его памяти так сильно, что он решил, что это не его, пока блевал под ближайшим от подъезда кустом, а затем сидел в машине, вцепившись в бутылку с водой и переживая худшие минуты. Ему казалось, что он прямо сейчас умрёт; чувство полной безнадёжности происходящего накрывало с головой, и Минхо долго приходил в себя.       Работу он всё же не бросил.       Такое повторялось ещё несколько раз: Минхо накрывало с головой, так, что он трясся, словно через тело пропустили ток, и пытался зацепиться хоть за что-то, чтобы заземлить себя.       И сейчас он чувствовал подступающую панику как никогда отчётливо; Чан обеспокоенно опустился перед ним на корточки, оторвав перед этим его руки от стола, заставил считать от одного до десяти и обратно, пытаясь привести в чувства, и Минхо механически повторял за ним, не осознавая ничего, только глядя на Джисона, не сводящего с него глаз.       Потому что Джисон, кем бы он там ни был, произнёс вслух то, что Минхо хранил в себе долгое время, боясь, что оно всплывёт на поверхность.              

***

      

      Самое яркое воспоминание Минхо из детства — растерзанный птенец в руках у Джихуна, которого тот принёс ему после слов Минхо о том, что ему бы хотелось хоть раз подержать птицу.              Минхо тогда заревел, и его увела мама; Джихун остался на улице один, держа в руках крошечного, бездыханного птенца, которого сам же и задушил.              После этого — котята. Они родились у уличной кошки, о которой заботился весь дом, а затем Минхо начал находить их, раскиданных по кустам. С переломанными лапками, без глаз, некоторых — с подпаленной шерстью.              И он знал, кто это сделал. Даже спросил у Джихуна, зачем, на что тот с улыбкой ответил, что ему было интересно. И Минхо, чувствуя внутри смутную тревогу, попросил так больше не делать.              Джихун кивнул и сказал: «конечно, хён», — и правда прекратил.              Многим позже, на лекциях в академии, Минхо узнал о том, что такое триада Макдональда, и воспоминания из прошлого вернулись к нему горьким комом в горле, но он предпочёл их игнорировать.              Игнорировал он и то, что Джихун был с ним рядом всегда, даже тогда, когда сам Минхо этого не очень-то и хотел.              Минхо игнорировал тот факт, что у него не получалось с отношениями, а его первый партнёр после расставания с ним получил тонну хейта в интернете, потому что неизвестный обнародовал о нём грязные факты из его биографии, подкрепив это всё фотографиями и видео с его облака.              Минхо игнорировал.              И в этом была вся проблема.              Он раз за разом повторял себе то, что фраза: «со мной этого не случится», — глупая, разрушительная по своей мощности ложь; повторял и сам же в неё верил, не в силах принять тот факт, что самый близкий человек может сделать нечто такое, от чего кровь в жилах стынет.              Джихун был прилипчивым, у Джихуна явно были проблемы с тем, чтобы жить своей жизнью, но он был добрым и отзывчивым. Он смотрел на Минхо взглядом, полным обожания, и всегда называл его «хён». Джихун радовался его успехам и говорил, что всё наладится, если Минхо терпел неудачи.              Джихун был тем, о ком Минхо всегда помнил.              Джихун был тем, кто порождал внутри беспокойство и мысль о том, что он способен на куда более худшие вещи, чем можно себе представить, но Минхо упорно гнал её от себя.              Джихун был тем, кто сидел перед ним в комнате для допроса в худи из шкафа Минхо и смотрел на него тёмным, немигающим взглядом.              У них не было никаких доказательств, кроме слов Джисона и душащих тревогой мыслей Минхо о том, что тот может быть прав, но слежка за Джихуном дала свои плоды.              В тот вечер Минхо вернулся домой с трясущимися от страха руками и, старательно пряча их в карманах, сказал о том, что они нашли убийцу. Он смотрел на Джихуна, молясь всем богам, чтобы его реакция оправдала себя, но не увидел ни капли радости, лишь тихое: «о, это здорово, поздравляю».              И это стало спусковым крючком.              Период охлаждения у того, кого они искали, составлял чуть меньше двух недель и на тот момент он ещё не закончился, однако стоило Минхо уйти на работу, он получил информацию о том, что Джихун вышел из дома и, как показала слежка, направился в район, где они с Минхо когда-то жили.              Очередной жертвой должен был быть мальчик, который возвращался с учёбы домой. Позже Минхо расскажут, что он здорово испугался, но они успели вовремя.              При обыске — нож с засохшими пятнами крови около рукояти (видимо, Джихун не особо следил за чистотой орудий убийства) и пакет с теми самыми пластиковыми котами.              Он даже не сопротивлялся. Вёл себя, как послушный гражданин, когда его погружали в полицейскую машину, заломив руки за спиной. Даже обещал дать признательные показания. И единственной его просьбой был разговор с Минхо. Только вот он никак не клеился; Минхо молчал, а Джихун сидел напротив, глядя на него словно в ожидании.              Чего он ждёт?              Минхо не знает.              В голове крутится лишь один вопрос, но задавать его страшно, однако время их встречи подходит к концу, и он не выдерживает.              — Зачем?              Джихун словно оживает. Смотрит на него, улыбаясь, как довольный кот, которому только что перепало нечто вкусное, и тянет:              — Ради тебя, хён.              Слова Джихуна впиваются под кожу иглами; Минхо застывает во времени и пространстве, вслушиваясь в чужую речь, и не понимает, почему всё обернулось именно так.              В какой момент всё пошло под откос?              И мог ли он хоть что-то с этим сделать?              Он всегда подходил к расследованиям разумно; даже когда ему хотелось задушить обвиняемого голыми руками, он терпел, держался, делал всё, чтобы наладить с ним контакт и получить показания. Часами слушал, как они жалуются на жизнь, давя в себе злость, вскипающую изнутри. Некоторым носил шоколадки. Разбирался в тоннах чужих воспоминаний, погружался в болото по шею, а иногда и нырял с головой, лишь бы разобраться, что там, внутри того, кто готов забрать чужую жизнь.              Так ли там темно, как может показаться на первый взгляд?              Он работал с такими людьми. Он знал, как они себя ведут. Изучал их привычки, паттерны поведения, методы убийств и мотивы.              И не заметил монстра рядом с собой.              Джихун говорил о том, как любит Минхо, всегда знал, что любит его и что им суждено быть вместе; приправлял собственную историю ностальгическими «а помнишь?» и смеялся, омрачая этим смехом светлые, тёплые воспоминания; говорил, что Минхо так долго не обращал на него внимания, что он решил стать тем, о ком Минхо не сможет не думать.              В подробностях рассказывал, как долго и грязно дрочил, пачкая вещи Минхо своей спермой, когда приходил с очередного убийства, потому что сама мысль о том, что Минхо его ищет, Минхо не может найти себе покоя — сводила его с ума, заставляя испытывать такое удовольствие, какого не получить с человеком.              Минхо слушает всё это, глядя перед собой немигающим взглядом, чувствуя, как на глазах выступают слёзы.              И Джихун, заметив это, шепчет:              — Хён, почему ты плачешь? Осознал свою вину?              — Что? — голос подводит; Минхо кашляет, пытаясь избавиться от кома в горле, и тянется к бутылке с водой, хотя пить совсем не хочется.              Он так полон, что его сейчас вырвет.              — Хён, если бы не ты, все они были бы живы. Ты ведь не хотел принимать мою любовь. Мне пришлось пойти на крайние меры.              Чан уводит его, потому что сам Минхо двигаться не в состоянии. Он идёт, повисая на чужом плече, чувствуя, как слёзы обжигают глаза, и ему так сильно плевать, что он буквально рыдает на глазах у всех. Джихун остаётся за спиной, в комнате для допроса, забрав у Минхо перед этим годы воспоминаний, сделав их грязными, и хуже всего то, что избавиться от его последних слов никак не выходит.       Если бы он только заметил.       Если бы он только не пытался придумать оправдания всем тем странностям, что замечал долгое время.       Если бы…       Минхо сожалеет.       У Джихуна сожалений нет.       Он рассказывает обо всех совершённых убийствах с хладнокровной точностью, в подробностях описывая каждое, и Минхо против своей воли смотрит через толстое стекло за тем, как его допрашивают. Просматривает записи следственных экспериментов, читает каждый отчёт и особенно — отчёт психиатра о состоянии Джихуна.       Это глупо, но Минхо до последнего надеется, что его признают невменяемым.       Не потому, что он боится, что Джихуна накажут, но, если бы он не отдавал отчёт своим действиям, может быть, Минхо было бы легче всё это пережить?       Может быть, будь Джихун не в своём уме, Минхо нашёл бы в себе силы, чтобы скинуть с себя хотя бы часть вины за содеянное им; может быть, его не трясло так сильно, если бы он знал, что Джихун делал это, не понимая, к чему это приведёт?       Это пустые надежды.       В строчках мелькают слова о парафилиях, склонности к садизму и гомицидомании, но итог неутешительный — Джихун не просто понимал, что делает, он готовился к этому, потому что знал, что после совершённого ему будет хорошо. Это был его извращённый, дикий способ получить удовольствие. И он прекрасно осознавал это.              Сил на то, чтобы поприсутствовать на суде, у Минхо нет. Он пишет заявление на отпуск, всерьёз задумываясь о том, чтобы уволиться, потому что находиться на работе становится невыносимо: шепотки за спиной сводят его с ума, а то, что вокруг только и говорят, что о Джихуне, не даёт покоя.              Он всегда полагал, что сильный. Даже после той панической атаки на первом выезде, даже тогда, когда он плакал, читая отчёт судмедэксперта о состоянии тела маленькой девочки, которую убил собственный отчим, Минхо думал, что он сильный.              Что он справится.              Что это его призвание — ловить тех, кто причиняет людям боль.              Видел в этом какую-то высшую цель, вроде служения всему человечеству, и хотя он заёбывался примерно двадцать четыре на семь, его раздувало от гордости, когда он закрывал очередное дело.              Но сейчас ему казалось, что это всё бред.              Как он может продолжать считаться защитником, если не заметил рядом с собой того, кто представлял из себя настоящую угрозу? Он ведь понимал, что Джихун — немного странный. Понимал, и ничего с этим не делал.              Его механизмы защиты сработали на ура, вытесняя всё травмирующее из головы и тем самым подвергая опасности других.              Отлично, Ли Минхо.              Как тебе теперь жить?              Джихун принимает слова судьи о высшей мере наказания с ледяным спокойствием.              Его последнее слово звучит эхом в голове Минхо, хотя Чан буквально умолял его не смотреть запись из зала суда.              «Я сделал это из любви, и ничуть не сожалею. Минхо-хён, надеюсь, ты будешь обо мне помнить.»              День вынесения окончательного приговора заканчивается для Минхо рыданиями на полу туалета, разбитым телефоном и рвотой до тех пор, пока его не покидают силы окончательно.