сокол взмывает в небо

      Леви поёжился ― студёный вечерний ветер забирался лапами за ворот капюшона.       Обещал исцарапать. Так крепко, что никому не исцелить.       Даже Эрвину?       Спросить бы вслух ― а костёр украдёт до буквы.       Развели его в лесной прогалинке ― где не слыхать ни птиц, ни шагов.       Ни даже дыхания.       Закутавшись в плащ, Леви слушал ― разговоры да редкое постукивание ложкой о котелок.       До утра можно спать спокойно.       До утра можно спать.       Только глаза не смыкались ― сон, верно, страшился Леви.       Всё одно, дескать, прогонишь.       Всё одно ― захочешь забыть поутру.       Что, так же       я не пьяный       как       не веришь мне?       Леви вздохнул ― туман густился за лесом, словно накипь на вареве.       ― Не опасно, командор? ― спросил кто-то Эрвина справа.       Парнишка ― ещё цыплячий пух не осыпался.       Пищи, пищи погромче.       Всё равно найдутся те, кто заклюёт.       ― До утра, может, сойдёт, ― ответил Эрвин. Костёр ему поддакнул потрескиванием. ― Хотя ночь вообще-то влажная.       Заклюёт.       Парнишка       имя выкорчевано из головы       подал ему в миске хлёбово. И даже вытер ложку изнанкой плаща.       Леви сковырнул на ладони мозоль. Нахмурился ― словно то волдырь, прорвавшийся однажды от ожога.       Я помню       я не пьяный       ты помнишь?       Лучше бы Леви никогда не касался его лица. Даже во снах.       Наверное, поэтому они стали пугливыми, что дикие птахи.       ― Говорят, хороша, ― промолвил кто-то из солдат ― лица под капюшоном не видать. ― Вы не смотрели, командор Смит?       ― Пока не случилось. Полагаю, и на следующую не попаду.       ― А кстати, хвалят.       Леви прислушался ― каёмку мозоли подковырнув вновь.       ― О чём это ты? ― спросил, голову повернув к солдату.       Тот ― в ответ. Свет костра наконец коснулся его лица.       ― Постановка одна, капитан, ― ответил Фок, поскрёбши ложкой по донцу миски. ― Там вроде как неразделённые чувства и всё такое… Любите театр?       ― Не понимаю.       Не понимаю, зачем поведать об этом целому лесу да туману, крадущемуся с севера.       Крадущему тепло.       Леви казалось ― карабкается порой на подмостки. Когда заключительный акт?       Наша пьеска ― тоже о неравных чувствах.       Поглядел сквозь костёр на Эрвиново лицо ― тени спрятались в глубине глаз.       Он воззрился в ответ ― словно пронзив колотыми льдинами. Даже костру не растопить.       Он дотлевал ― голодал по хворосту. Было сыро ― и пахло могильной землёй.       Вдруг мы оба здесь умрём?       Подходящая сцена для заключительного акта.       Поделиться бы вслух, да Эрвину не услышать.       Да услышат ― другие. У них острый слух, острый взор ― кромсают-пронзают-препарируют.       Сколько на нас с тобой ран?       Леви верил ― не счесть. Больше, чем тех, что обмелели на теле до шрамов.       Он потёр глаз, пристроившись под ольхой. Задремать?       Сон не пойдёт.       Сомкнувши глаза, внимал храпанью лошадей и негромким разговорам отряда. Голоса Эрвина не слыхать ни в одной беседе.       Хоть и понимает больше Леви. И в театре, и в книгах       я не пьяный       и даже в пойле.       Леви не доводилось ни смотреть, ни читать, ни пригубить.       Только ― чужой рот.       Не забывай       не веришь мне?       ты просто отребье из трущоб, где крысы цапают за пятки.       Сон шугался ― чай, прогонишь меня до рассвета.       До заката?       Когда ты последний раз спал?       Леви не помнил ― и глаз не смыкал, хоть и не слышно поблизости дыхания титанов.       Мысли ведь куда страшнее. Против них не работают ни лезвия, ни фугас.       Сны забрызгивают рассудок, лопаясь поутру, ― как гноем.       Инфекция рыщет       глубже       по телу.       Не ковыряй мозоли ― доверь их Эрвину.       Воспоминание пронеслось всполохом костра ― хмельное, как       тогда       Эрвинов рот.       Помнишь? Он не пьян.       Веришь?       Леви сберёг ― словно страницу вульгарной книжонки для солдачья.       Что ещё там находил?       Всякое. Себе-то не доверишь.       Эрвину ― больше, может.       Эрвин.       Промолвил? Позвал?       А точно ли? Может…       Сон.       Леви разомкнул глаза от чужого       Эрвин?       бережного касания. Очки Ханджи блеснули на болезном свете солнца.       ― Дреманул, капитан? ― улыбнулась она. ― Нам пора. Не хотелось тебя будить, но…       ― Я в норме, ― ткнулся ей запястьем в плечо Леви.       Разглядывала, словно подопытного.       Ну и какой диагноз выставишь?       Не счесть, сколько внутри цветёт. Напоминал себе       я не пьяный       не давал этому погибнуть, словно целому саду ― от гнили.       Он огляделся ― за суетой солдатни не видать глубины леса. Озябли руки.       Покосился на костёр ― давно пал.       Завещал им ― следом?       В таком тумане собственных рук-то не углядишь, а то ― титанов.       ― Что-то ни лучика… ― протянул кто-то.       ― Отступаем, ― голос Эрвина пробился сквозь полупрозрачную пелену. ― В таком молоке блудить ― самоубийство.       Узнал бы даже во тьме.       Небо придавливало их ― словно титан лапищей.       Крылья не распахнуть. Свои Леви плотно сложил за спиной ― будто птица в ливень.       Свои ― неровня крыльям Эрвина.

* * *

      В штабе прятались, чтобы зализать раны.       Друг другу?       Словно щенки из одного помёта. Сколько ни вглядывайся, а Леви ― волчонок, мастью им не под стать.       А порой даже кусал хозяйские руки.       В штабе коридоры наводняются болтовнёй, словно судно.       Мы тонем. Дай мне руку.       Уж давно пробило последний отсек.       Сколько ни вслушивался, Леви не улавливал сплетен-слухов-домыслов. Все, небось, затаились в казармах.       В общей столовой мимо прошагал белобрысый новобранец       как-там-его?       метит, верно, в лучшие легионеры. Думает ― покажу размах своих крыльев. Ты, дескать, воробушек. А я — настоящий ястреб.       Только сокол клюнул поцелуем не его.       Ужин ― пресное рагу ― не лез в глотку. Не грел руки чай.       Мозоль Леви больше не сковыривал ― каёмка резалась огрубелой кожей. Почёсывал, от солдачья упрятывая взор.       Не на правой ведь. Чего прицепились взглядами?       Он помешал в алюминиевой миске рагу ― глаза смыкались. Может, хоть на базе навестит сон.       Где Эрвин вновь клянётся ― что не пьян.       Не ври мне. Ты…       Слова проваливались в мыслях ― как в топком вонючем болоте.       Ничему на нём не взойти ― кроме ряски.       Вскинул взгляд, заслышав шаги поблизости, ― рядом села Ханджи, перекинув ногу через скамью.       ― Эрвин просил тебя завтра заглянуть к нему для обсуждения новой стратегии. Затейник, скажи? ― сказала, поболтав остатками чая в стальной кружке. ― Хочет предъявить руководству или типа того…       Известное дело. Ты ведь приходишь       я не пьяный       только попрекать во сны. В яви от тебя не слыхать с тех пор ни словечка.       Сколько Леви ни пытался выстрелить своими ― чтоб попало прямо в сердце.       У Эрвина есть, и большое. Болтают только, что каменное.       Ерунда. К земле-то в полёте не тянет.       ― Он мне ничего об этом не сказал, ― заметил вполголоса Леви, левую руку смяв в кулак.       А хотелось ― Эрвиново сердце.       ― Вы что, поцапались? ― нахмурилась Ханджи, подпёрши голову рукой.       Очки в свете керосинки блеснули ― словно лезвия мечей.       Да оставь ты. Не кромсай.       И без того себя сбираю       с тех пор       по кусочкам.       ― С кем это ещё? ― хмыкнул Леви.       ― С Эрвином, конечно. Из-за кого б ещё ты так переживал?       Глянул на неё ― взгляд растворялся за бликами очков. Ханджи носит их, чтоб лучше разглядеть мелочи, ― разбить бы эти глупые стекляшки.       ― Не твоё дело, ― отсёк Леви, отведя от неё взор.       Чаю глотнул ― остывший. Да и язык обволокла горечь.       Эрвин, помнится, баловал другим ― привезённым из города. И аромат тоньше, и лист ― крупнее…       Заглянув к нему комнату, словно делаешь глоток. Аромат ― тоньше. Руки ― крупнее.       ― Может, и не моё, ― заключила Ханджи, шевельнув плечом. ― Только не люблю, когда вы, это… ссоритесь. Он, знаешь, на титанов в такие моменты мягче глядит, чем тебе ― в спину. Бр-р, аж дрожь берёт!       Да ну?       Спросил, наверное, вслух.       Чудилось ― блудил в каком-то тягучем сне. Проснёшься ― на ногах до сих пор его слякотные следы.       ― Даже не сомневайся, ― заверила Ханджи. Значит, точно ― вопрос во рту не удержал.       ― Я не переживаю, ― дёрнул Леви плечом, мысль эту словно прогоняя. ― Просто мне нужно поспать.       ― Интересно, что-о снится капитану… ― протянула Ханджи, упёршись подбородком в мякоть ладони. ― Может, бой с девиантами? Или как он пинает одного новичка…       Этого ещё не видел.       Леви покосился на неё ― Ханджи вновь глотнула из кружки.       Её примеру не последовал. Выпить бы что покислее ― чтоб растворило все колкости, проткнувшие язык.       ― Просто тошнит, когда кому-то лижут жопу, ― отскочило всё-таки.       Ханджи вгляделась в него ― препарировала взором, как подопытного.       Что, удачный эксперимент, очкастая?       Гордись собой.       Она улыбнулась ― горжусь.       Продолжаю наблюдение. За вторым подопытным ― тоже.       Интересно, знает ли она       я не пьяный       о том случае?       Спросишь ― вопьётся в уши ещё кому-нибудь в столовой. А они ― вытряхнут из них в казарме.       Глядите, чего уволокли-и.       ― Давай взглянем правде в глаза, ― промолвила Ханджи, кашлянув в кулак, ― от неё потянуло горькизной чая. ― Он выслужиться хочет, вот и всё. Хаживает тут бесстрашным воякой, вовремя подлизывается ― не больше того. Только командора этим не купишь.       Цена, наверное, просто выше.       У меня-то средств хватит?       Отдал ему, казалось, всё ― до ломаной монетки.       ― Так что спи спокойно, капитан, ― подмигнула Ханджи. ― Никуда твой сокол не порхнёт.       Она ушла ― напоследок сжав плечо тяжёлой ладонью.       Леви не верилось ― порхнёт, конечно. Больно велики крылья ― такие за спиной не удержишь.