Пустота

      Под ногами хрустит бетонная крошка. Телефон разрывается от входящих вызовов. Вечереет. Прошёл месяц с безумной игры ныне погибшего психа, но Игорь чувствует: ему срочно нужно нажраться. В сопли.       Останавливается у неоновой вывески. Совершенно бездумно. Поток людей косится — часть даже косеет при виде некогда кумира. Кто-то кидает фразу-иглу, а Игорь только и рад проглотить очередную. Но сейчас не до того, некогда, не место. Игорь просачивается внутрь.       Без подвыпивших коллег в баре особенно скверно: музыка бьёт по ушам набатом, а кислотный свет мешает сосредоточиться и думать. Хотя с последним проблем нет — нельзя лишиться способности, которой не пользуешься уже дней тридцать. Также нет дела до подвыпивших за стойкой, узнавших его или нет — Игорю глубоко плевать. На всё.       Стул под ним скрипит по полу. Бармен протирает замызганным полотенцем очередной стакан. Глаза-зеркала напротив не отражают внятности. Изо рта-приемника выходит переведённая азбука-морзе, именуемая речью. Игорь прерывает её, хрипит:       — Налей. На все, — и хлопает по столешнице остатками пособия, что выглядит как-то особенно жалко.       «За наш счёт, Игорь Константинович».       Жалко и смешно. Но уголки губ всё так же книзу.       Бармен, ненадолго задержав на опухшей роже взгляд, поворачивается к шкафам. Достаёт рюмку, заполняет струёй незримого горючего. Чище любой вещи Игоря, к которой он прикасался. Кроме юлиных и диминых — они свои хотя бы в порядок приводят.       Игорь машинально осушает сосуд, со звоном ставит обратно, пихает, мол, давай ещё. Безмолвный собеседник давно научен читать такие жесты у невменяемых посетителей. Лучше собеседников, чем бармены, за этот месяц Игорь найти не смог.       Ему и жизни на это не хватит. Ничего не хватит. И смерти тоже. Всего. Слишком мало.       Слишком поздно.       По прошествии третьей стопки разум томится в сладостной неге — думать не только не хочется, но и не можется. Пространство утекает через пальцы облачками в июльском небе. Не то чтобы хорошо, но наконец-то не так плохо. Какофония из грязного шума танцпола притупливается, смешивается с отголосками улицы и посетителей в нечто выносимое. И сердце кукушкой бьётся у уха. Может, Игорю хоть раз повезёт? Да, ему и раньше было легче, чем он того заслуживал. Но сейчас Игорю хочется жалости — милосердия над его душой, что и без того растëрта в мелкую крошку. Он найдёт себе наказание за излишнюю сердечность к остаткам собственной души, но завтра. Потом. Пока кто-то кому-то «эйкает», разбиваются посудины и где-то в туалете блюёт очередная пьянь.       Игоря пошатывает — даже потрясывает. Видать, уже перепил. Неделю назад его только с пяти вынесло. А ещё месяц-       Пустота.       Игоря будто лихорадит, причём одно конкретное плечо — правое. Оборачивается, чтобы убедиться — не висит на нём случаем змееныш какой или чья-то псинка.       И глазам поверить не может.       — Ты что, оглох?       Глаза напротив — карие кратеры — слегка расширяются в удивлении. Как и наверняка его собственные. Игорь в натуральном ахуе. Просто смотрит на худое острое лицо, на приоткрытые губы, на почти прилизанные именитым парикмахером волосы, в свете бара отдающие рыжиной, и в эти чертовы глаза, на дне которых плещется тёмная вкрапинка. И голос такой — молодой.       Как у-       Пустота.       — Какие люди в Голливуде, — выдыхает незнакомец, отцепляясь от рукава отцовой куртки, — вот и причина несвойственной здешней обстановке турбулентности, — Думал, мне показалось. Реально ты.       — Ты обознался, — прожевал и кое-как выплюнул в ответ Игорь, тряхнув головой для пущей убедительности, — Я тебя не знаю.       — Ещё бы знал, — на красивом — Игорь уже успел смириться с этим определением — лице расцвела саркастичная усмешка, — Дядь, твой face на всех заборах вместо хуёв налеплен.       А, понятно. Очередной.       — Очень смешно, — устало выдыхает Игорь, специально наклоняясь, чтобы шутник учуял его перегар. Тот кривится, морщит нос, — один-ноль, — Может, ещё на видос запишешь? Идеек на название накину — бесплатно.       — Да нах ты мне сдался? — фыркает парень, — I've got enough things without wasting my time with some drunk cops, — добавляет про себя, еле слышно. У Игоря с детства хороший слух.       — Have you? — вздернутая бровь и недоумение на лице стоили того.       — О, так Гром ещё и English speaker. Думал, у таких, как ты, мозгов хватает только на файтинги.       — А я думал, что такие, как ты, о «файтингах» слышали только в игрушках на смартфончике.       — Завидуешь, дядь?       — Было бы чему, — и снова смотрит перед собой — на меню под пластиком.       И что этот пацан к нему прицепился? Ладно бы от обиды — он просто подстëбывает. Точно не местный. Ещё сидит, пялится, будто городской мальчик лет семи, которому дед с рыбалки рыбку в пакете принёс. С неподкупным интересом к диковинке. И всё продолжает болтать. Обычно Игорь бы ответил тем же или давно пустил в ход кулаки — они всегда работают лучше, чем навык красноречия, который кончился на конкурсе сочинений в классе восьмом, — но сейчас даже на это сил нет. Максимум отплевывать желчи понемногу да пить.       — Даже девка твоя больше не снимает о «герое Санкт-Петербурга», — хитро щурится раскосыми глазами, голову склонив, — Бросила, что ли? Ищет нового hero для своих videos? Кажется, я видел одну red-hair russian girl на Only Fans…       — Ты обалдел? — оказывается, чтобы из апатичной сопли нагреться до двигателя Жигулей, Игорю достаточно одной фразы — одного плевка змеевидной суки с самодовольством на лице, — Ты сейчас закроешься, встанешь и свалишь отсюда.       — Напугал ежа голой жопой, — приподнятые уголки губ собеседника способствуют новым волнам раздражения, отдающимся нарастающим покалыванием в пальцах, — Тем более после суда. Думаю, твоя ex-girlfriend вряд ли обрадуется, когда узнает, что её защитник снова вляпался в говнище.       — А ты под ногами не путайся — и вляпываться не придётся, — бормочет сквозь сжатые зубы.       — Судя по твоей роже, — тыкает своими длиннющими бледными пальцами куда-то в щеку, — так должен говорить я. Ты, дядь, когда в последний раз себя в зеркало видел? На поминках прошлого прокурора?       Злоба и гнев. Если спросить Игоря, что он чувствует, то лучше слов ещё не придумали. Или он просто заебался их подбирать. Одним движением осушив уже дважды пополненный сосуд, Игорь спрыгивает со стула, призывая к тому же собеседника. Тот неторопливо сползает, не меняясь в лице. Только глаза бегают уже не столько по лицу, сколько по всему телу. Игорь совсем не думает о том, что мог заинтересовать мутного типа с языком без костей. По крайней мере, с положительной стороны. Такая выветрилась ещё у цирка. Тогда же и-       Пустота.       Головная боль нарастает. Равномерный стук уже перерастает в барабанное соло. В глазах на мгновение темнеет. Тем лучше — не видно раздражающей морды. Красивой, оттого ещё бесячей. Сучьей, одним словом.       Хочется стереть с неё всё: слишком хитрые карие глаза, слишком ровный нос, слишком острые скулы, слишком болтливый рот со слишком тонкими губами, отдающих каким-то блеском, и…       Игорь выдыхает. Всю жизнь он справлялся грубой силой. Думал и бил, бил и думал. Сейчас может только последнее. Но Игорь остаётся верен своему слову. А перед тем как забрать комплект ключей, он обещал.       «Я больше не буду влипать в неприятности, Юль. Обещаю».       Видимо, крепление груши к потолку придётся снова менять.       — Эй, дядь, — останавливает сука, когда Игорь начинает разворачиваться, чтобы свалить, — Даже не ударишь? — его голос — молодой и звонкий — звучит даже как-то обиженно.       — Обойдешься.       — Окей-окей, understand. Перегнул палку. Ну стой, — не видя изменений, парень выкрикивает, — Эй!       На улице уже за полночь. Старый фонарь окрашивает блескучий мокрый асфальт в апельсиновый. Тишь да гладь — Божья благодать. Один только раздражающий звук рушит гармонию малолюдного клочка ночного города.       — Да стой ты! — выбегает мутный тип, хлопая дверью, — Я ж не со зла, дядь. Я так, поприкалываться.       — Да что ты мне «дядькаешь» постоянно? — уже не пытается отвязаться от навязчивого собеседника — само рассосётся, — Тебе восемнадцать вообще есть?       — Мне тридцатник.       Так он ещё и ровесник. А Игорь думал, что по тридцатилетним дом престарелых плачет. Оказывается, только по нему. Психоневрологический диспансер.       — Тогда на кой за мной увязался? — устало спрашивает Игорь, прикидывая, где в доме может лежать аспирин, — Завтра вторник, а не суббота, так что вали домой.       — Зачем? — удивлённый тон?       — Ну как зачем, — как само собой разумеющееся, отвечает Игорь, останавливаясь, — У нормальных людей завтра рабочий день.       — Льстишь, дядь.       — Не дядькай мне.       — Как скажете, — и растягивает, — майор Гром.       Его словно ледяной водой оказывает. В последний раз Игорь слышал такое обращение в первую неделю после судебного заседания. Юля по привычке в шутку, невзначай произнесла, а он тогда загнался. Потому что он больше не майор. Не герой, не защитник Санкт-Петербурга.       Он больше не Гром.       — Игорь. Просто Игорь.       — Как скажешь, Игорь, — сзади чиркают зажигалкой. Пока они идут по зазубренным закоулкам, собеседник смолит, — А за меня не беспокойся — хотя это безумно мило...       — Короче, парень.       — Короче, я тоже в пролёте.       Игорь оборачивается. Будто второй раз видит. Без кислотных цветов лицо всё то же — ядовитое и острое. Но яда будто поубавилось, а вместо него взгляд какой-то рассеянный, волосы взлохмаченные, щеки впалые, и всё это не вяжется с образом подъебщика в баре. Вот никак.       — Не у дел? — собственный голос сильнее хрипит.       — Ну да, — ровесник пожимает плечами, догоняя, — Я тоже уволился. По собственному. Прикинь? Что встал — пошли.       — А ты кем работал? — Игорь начинает идти уже вровень с ним.       — Ментом в ФСКН, слышал о таком? — на кивок продолжает, — Я из Москвы, кстати. Пётр Хазин, — и протягивает руку.       — Игорь Гром, — машинально срывается с губ, пока он пожимает в ответ — выглядит хрупко, а хватка крепкая, хрен вырвешь.       Изо рта Пети вырывается смешок. Губы растянуты в усмешке. Игорь продолжает удивляться. Думал, что ничего удивительнее и красивее бутылок в баре не увидит. На крайняк рассвет встретит или ещё какое явление природы, а потом равнодушно рухнет мешком картошки на пол. А тут вон оно что. Сущность московской природы, у которой метаморфоза из змееныша в нормального парня заняла минуты. Не год, как у Игоря и Димы, не половина, как у Игоря и Юли, а всего-то разговор и знакомство с парой подколов.       — Удивил. Игорь, — оцепенение спадает, — Раздупляйся давай, нам ещё минимум два квартала пешим, если до меня. До тебя сколько?       С Игоря спадает наваждение. По крайней мере, никто не мешает ему в это верить. Сейчас спросит, какого лешего они идут к кому-то на квартиру, и они разойдутся.       — Минуты три, — у самого мозг, видимо, кликать перестаёт. А Петя, совсем не смущаясь, выдаёт:       — Тогда веди.