Прыгай до облаков, выше крыши домов.
У Бога свой лучший план. Закрой глаза.
Время слушать себя, надо встать у руля!
Укроет сонный туман. Закрой глаза.
Женщина, стоя в дверях и сложив тонкие пальцы в замочек у самого рта, с лёгкой улыбкой наблюдала за галовианцем. Сандей недовольно отвернулся, чувствуя себя животным в клетке. Он так же подметил, что вокруг не было никаких медицинских приборов, будто бы не было необходимости следить за его состоянием. Здесь вообще практически ничего не было. Лишь закрытое жалюзими окно, не то качественная голограмма, не то настоящее, Сандей не смог различить со своего лежачего места у стены. Кровать, стул, да прикроватный столик, и тот пустой. Вспомнив о своей гостье, и так и не услышав от неё ни одного слова, он решил начать первым. — Скажи, как налюбуешься мною, — небрежно бросил он ей. Он ощутил, что чувства стали возвращаться вместе с моторикой мышц, попутно накрывая чёрные крылья одеялом. Не было сил даже прижать их к себе, и те лежали рядом, слегка раскрытые, и будто бы безвольным грузом. Кафка издала лёгкий смешок и подошла ближе, присев на тот же стул, на котором недавно сидел предыдущий гость Сандея. Неожиданно, она стала говорить звонко и будто бы нараспев. По сравнению с резковатым Блэйдом, казалось, голос Кафки источал едва уловимое умиротворение и спокойствие, если бы не смысл слов и даже не скрытый насмешливый тон. Или Сандею так казалось, или подобная манера речи и поведения были в порядке вещей для этой Охотницы. И, будто бы в такт своим словам, она начала слабо взмахивать указательным пальчиком, словно дирижёр немого оркестра.Он был за изменения в людской природе, Свой парадайз хотел он им преподнести. Являлся ли он им творцом свободы, Или тюремщиком коварным был он воплоти?.. Утопия твоя была не принята другими, Ведь нет понятия «свобода», есть лишь «судьба». «Судьба» останется с тобою навсегда, И полетишь ты с нами, белая ворона, до самого конца.
Сандей слушал её крепко зажмурившись и стиснув зубы. План Гофера, план его, Сандея, был просто какой-то... шуткой для разговоров у других. И он дал волю злости в своих словах. — Утопия невозможна без порядка, — вновь начал он свою тираду в приподнятом тоне, на что Кафка горько усмехнулась и отрицательно покачала головой. Держа прямую осанку, она закинула ногу на ногу, сложила соединённые между собой пальчики на колени и мягко продолжила. — Утопия не осуществима, поскольку всегда будут протестующие против такого порядка. Что и произошло на Пенаконии... — заметив, что резко повернувшийся к ней Сандей хотел было рьяно продолжить эту дискуссию, она приподняла руку и жестом попросила остановиться. — Никому не нравятся законы, белый воронёнок, людям нравится только их нарушать. Это даёт мнимый выбор и... Приносит азарт. Неоднозначно закончила она, словно уйдя в свои мысли и замолчав. Сандей понял, что действительно не желает обсуждать это. Да и что толку? Ведь всё бессмысленно, отныне он беглец, и ни о каком рае и речи быть не может. — Зачем ты пришла? — устало поинтересовался Сандей и закрыл глаза. Тело по-прежнему ощущалось непослушным куском плоти, которым было сложно управлять, и встать и уйти хоть куда-нибудь не представлялось возможным. Да и куда уйти, он тоже не знал, как и не знал место своего пребывания. Кажется, это уже не был тесный шаттл, а что-то куда просторнее, судя по почти стандартным для какого-нибудь корабля дверям. — Ну, ну, — продолжила она, понизив голос. Подперев голову ладонью она наклонилась, сосредоточено глядя на него, — например, узнать, как у тебя самочувствие. — Лучше и быть не может, — отрешённо и саркастично проговорил он, даже не удостоив её взглядом. Он аккуратно перебирал свои чёрные перья подушечками пальцев, стараясь не задевать саму рану. Но, надо признать, Блэйд постарался, и по умолчанию боль почти не чувствовалась. Как и не чувствовались поломанные перья на том месте. Затем Сандей всё-таки решил поинтересоваться, поняв, что Кафка в любом случае просто так не уйдёт. — Что за метод лечения выбрал... Элио? — несмотря на недовольство одной своей стороны, вторая ликовала. Разум его казался более чистым, чем когда-либо за прошлый... День? Вечер? Он даже не знал, сколько времени прошло с момента побега. Отныне он просто плыл по течению. — Если коротко, инсулинокоматозная терапия. Твой мозг буквально отдыхал от спутанных мыслей. Сандей тут же раскрыл глаза и недоверчиво посмотрел на неё. Ощущения были странными не просто так. Он будто заново учился доверять своему телу. Голова прояснилась, но казалось, что тело отказывало. Оно продолжило быть вялым. Бесполезным, дряблым, мягким, таким, каким он себя никогда прежде не ощущал. Так уж получилось, что Сандей всегда держал своё тело в тонусе, но сейчас его внутренние ощущения были... неправильными. — Иными словами, искусственная кома... Сколько прошло времени? — мысли о Галлахере вновь всплыли в его сознании, но он успешно отогнал их прочь. Не сейчас. Он сам не понимает, как к нему относиться, и, быть может, он спросит об этом позже саму Кафку. Может, она даст какой-нибудь здравый ответ, раз копалась в его голове. Правда, нужен ли ему ответ по отношению к не то мёртвой, не то навсегда оставшейся в грёзах гончей, он не знал. — Не волнуйся, воронёнок, ничего важного ты не пропустил, — снисходительно улыбнулась та, будто они обсуждали рецепт фруктового торта, а не вели дискуссию на серьёзные темы. — Сколько? — уже с неприкрытой злостью в голосе вторил он. Его крылья на голове встрепенулись и раскрылись, словно пытались распушиться и показаться врагу больше и авторитетнее, что только рассмешило его собеседницу. — Допустим... Неделю, — протянула та. — Допустим?.. — переспросил он, не особо веря ей. Её глаза чуть расширились, словно она что-то подсчитывала в уме, но вскоре взгляд её приобрел всё тот же едва насмешливый вид. Она вернулась в своё невозмутимое состояние и продолжила. — Ну, может, год... — Хватит мне врать, — недовольно шикнув он раскрыл чёрное правое крыло и указал на рану. — Ей не больше дня. — Ох, молодец, воронёнок, — с неприкрытым сарказмом она медленно похлопала в ладоши, — ты вновь способен анализировать и выдавать здравый, логичный, и последовательный ответ. Сандей хмуро посмотрел на неё и вновь спрятал крыло под одеялом. Он даже признал, что Кафка была в чём-то права, но вот вслух этого решил не сообщать. — Хватит называть меня вороной, но... — он вздохнул и разочарованно покачал головой, — ты ведь не послушаешь, да?.. — Ты прав, — с очередной улыбкой ответила она. — Эта терапия... Мне только кажется, что я мог умереть благодаря выбранному Элио способу?.. — он устало прикрыл глаза и чуть поёрзал затылком по подушке. Пальцы продолжали медленно перебирать собственные чёрные перья, будто он пытался успокоить сам себя. Будто так привычно, ведь привычка чем-то занять руки по-прежнему присутствовала. Ему становилось беспокойно, когда он начинал думать, и думать, и думать... — М-м-м, может, и мог бы, — спокойно ответила та, чем вызвала недовольство в приоткрытых на секунду глазах Сандея. Кафка вновь покачала головой, мягко постукивая пальчиками по колену. — Но не стоит об этом переживать. Он бы не решился на это, если бы не был уверен в своих действиях. А он... Ещё ни разу не ошибался. — Кто он такой? — недовольно пробурчал он вопрос. Он уже успел возненавидеть всё то, что было связано и с Элио, и с остальными Охотниками. — Он, — она сделала небольшую паузу, оценивая интерес Сандея к этому вопросу. И этот лёгкий интерес мелькал в его изредка приоткрывающихся глазах. — Ты узнаешь в своё время. Но могу сказать, что он всё это предвидел... Он раб, белый воронёнок, раб судьбы. Сандей хмыкнул и снова отвернулся. Ему хотелось бросить в неё что-нибудь, желательно довольно тяжёлое и острое, но он сдержался. Он не был уверен насчёт мифических способностей Элио, но ему хотелось спросить о других вещах, более интересующих непосредственно личность галовианца. Кафка будто угадала его мысли и чуть улыбнулась. — Что ещё тебя интересует? — любезно поинтересовалась она, понимая, что Сандей хотел спросить что-то ещё, но не решался. — Я... — начал он и пальцы остановились, сильнее сжав несколько перьев, — раз ты влезала в мою голову, ты можешь дать мне несколько ответов?.. Сандей нуждался в них. Это было видно по его состоянию, но едва ли Кафка могла ему помочь. — Я могу только построить собственные теории, воронёнок. К сожалению, или к счастью для тебя и остальных, я могу только подавлять волю и влиять конкретно на те участки мозга, чтобы иметь над ними контроль. Я не умею заглядывать в сами мысли. — Но... что насчёт сна? — почти разочарованно и едва ли не надломленным тихим голосом поинтересовался он. — Сна? — тихо переспросила та, вспоминая что-то похожее. — Ах, когда ты уснул в машине? — Да... Разве не ты приложила к этому руку? — Я, но... что ты видел — знать мне не дано, — а затем, с каким-то лёгким весельем продолжила, — но ты так мирно спал на моём плече. Пригрелся, словно птенчик под маминым крыло. Пока Блэйд не взял тебя на руки и не потревожил... Сандей тут же нахохлился на знакомое прозвище, забыв про разочарование. — Не надо... Называть меня так, пожалуйста. Кафка зацепилась за это мыслью, но решила не давить и не провоцировать сильнее того, на что она была готова. Лишь какие-то детские шалости и поддразнивания, но не такие, чтобы вывести из себя всё ещё не самого стабильного будущего союзника. А союзником он точно станет. Так сказал Элио. — Кстати, — продолжила она, вставая со своего места и разминая тело, вытянув руки над головой и сцепив пальцы замком. — Болезнь, возможно, никуда не ушла полностью. Мы не смогли с точностью выявить, был это эпизодический случай, или нечто более стабильное. Эти слова не порадовали галовианца, и он тяжело и нервно выдохнул. Он сильнее сжал перья, схватившись за них, распушив и едва ли не ломая, ища поддержку в самом себе. — А как же Элио? Разве он не должен такое знать? — Элио делится с нами не всеми подробностями. Возможно, это не так важно в глобальном масштабе, а, возможно, он сообщит тебе об этом сам. Кажется, он хотел связаться с тобой через пару дней, а до тех пор сказал отдыхать, — закончив этот разговор, она стала уходить. Однако, остановившись у двери, она напоследок бросила, — кстати, ты, должно быть, голоден. Мы не забыли и об этом, а пока... Постарайся ни о чём не думать. Даже эти слова звучали как лёгкое издевательство над проблемами Сандея. Его настроение вновь начало меняться. Возможность вновь увидеть Галлахера его неоднозначно и радовала, и заставляла испуганно задрожать. Всё-таки вспоминая некоторые сцены с наличием этого пса, он, скорее, не хотел бы повторения, и искренне надеялся, что подобное действительно не повторится. И особенно не повторится образ умирающей от тех ландышей сестрёнки, что Сандей подарил ей в детстве. Он смог вспомнить хотя бы это, но вот при каких конкретных обстоятельствах, что было после, и действительно ли Робин могла съесть хотя бы одну ядовитую ягоду... Сандей не знал, из-за чего он продолжал думать, и думать, и думать... Не заметив, как веки его сомкнулись, и он провалился в сон. Разбудило его прикосновение к самому кончику чёрного крыла, которое, по всей видимости, вылезло из-под одеяла против его воли спасаясь от жары. И, разомкнув уставшие веки, он пересёкся взглядом с какой-то мелкой девчонкой. Та с невозмутимым видом похлопала пару раз глазками, а затем отпустила, присев на всё тот же стул для гостей имени Сандея.