Только потеряв так называемую «репутацию»,
вы начинаете понимать, какая это обуза
и как хороша приобретённая такой ценой «свобода»
От мерцания лампочки болят глаза: видимо гончим нравилось принижать и чувствовать превосходство даже в маленьких деяниях по отношению к бывшему хозяину клана Дубов. Слишком яркий, раздражающий свет не даёт отдыхать даже по ночам. Ночам?.. Если бы не расписание трапез и подача еды с электронной газетой, Сандей бы и вовсе выпал из реальности. Он зарывается лицом в подушку и ищет покой, однако мысли не отпускают: те копошатся, влезают в его голову и вносят хаос. Он хотел для них лучшего мира, готов был взять на себя роль жертвы, и... Всё впустую. Он хотел, некогда глупо думал над тем, что бы ещё немного побыть с Галлахером, но тот пошёл против воли
спасителя. Перед тем, как для уважаемого Сандея всё закончилось бы, зато наступил бы массовый
парадайз, он желал ещё немного чужой привязанности.
Бой с экипажем экспресса, закончившийся для галовианца проигрышем, прошёл несколько недель назад. Тёплые объятия сестры и её утешающий, мягкий голосок. Почти надрывный. Она так старалась не заплакать, не поддаться эмоциям и вытащить брата из тех передряг, в которые он себя втянул, но... Он втянул себя по собственной воле. Он придерживался своего плана, своих мотивов и идеалов, а теперь и сам не знает, зачем существует. Мировоззрение сломано и он морщится, на лице наверняка гримаса боли и безысходности, ведь им не нужно его видение мира. Ему хотелось найти собственный покой, но для этого нужна была истинная цель. Возможно, существовал другой путь к его утопическим мечтам?.. А может, стоило просто перестать к этому стремиться?..
Стук по плитке коридора даже не привлекает его внимание, как и голос кого-то из гончих. И всё-таки он лениво поворачивает голову на подушке в направлении знакомого охранника... Ставшим знакомым из-за заключения. Строгий костюм, представляющий собой белую рубашку и тёмные брюки с лямками на плечах. И нейтральные, скорее даже с отвращением, смотрящие на него зелёные глаза.
— Твой ужин, мистер Сандей, — едко звучит голос парня, Итана, имя, которое он запомнил по чистой случайности. От скуки. Делать взаперти было совершенно нечего и он сходил с ума в собственных мыслях, в собственных думах о правильном и неправильном.
А ещё Итан был перфекционистом с повышенным вниманием к деталям. Например, столовые приборы из нержавеющей стали всегда лежали на одних и тех же местах, тарелка всегда стояла на три сантиметра от верхнего, и четыре с половиной от правого по руку края подноса. Одноразовый стаканчик со слабо сладким чаем — на двенадцать от верхнего и семнадцать и семь от левого края. Сандей и сам был не без подобных замашек, но выражал те в совершенно другой форме. Но не является ли это своеобразным способом компенсации или контроля над окружающим миром, учитывая, что они оба в заточении?..
Ему и самому становилось некомфортно, когда всё находилось не на своих местах, и у него нарастало состояние тревожности. Он начал заострять внимание на всех деталях в комнате, все ли они на своих местах? Всё ли чисто в комнате? Он начал анализировать всё, чтобы попытаться облегчить свою тревожность. Хотя... Какая обстановка могла бы быть в пустой камере?.. Но он воображал себе многие вещи...
Сандей даже не понимал, зачем ест. Он мог бы устроить голодовку или попытаться, упаси эоны, задушиться с помощью собственной одежды, поскольку пытаться навредить себе вилкой не предоставлялось возможным, а нож ему не давали. Да и он боялся. Но... Где-то внутри этой почти ставшей пустой оболочки по-прежнему что-то теплилось. Маленькая, крохотная надежда, что в его существовании есть какой-нибудь великий смысл. Ему хотелось быть полезным для общества, но он просто-напросто потерял суть того, как он мог бы это сделать.
«А зачем я вообще существую, если ничего не могу изменить... и никому не нужен?» - теперь крутилось в его голове.
Итан просунул в небольшое окошко поднос с дурно пахнущей на нём миской еды. И дело было вовсе не в том, что лежащие на нём разделанный кусок мяса, с политым на нём соусом, и пюре, (наверняка не без указаний Робин) в действительности были омерзительными, а в том, что Сандей не хотел есть. Организм, и малость затуманенное сознание может этого и желали, но сам Сандей — нет. Ему претила сама мысль о заключении, о простых серых одеждах, вместо его излюбленного официального костюма, как и не нравилась мысль о невозможности выбирать еду самостоятельно. И это если не считать того неприятного момента, что тёмные крылья, растущие чуть выше поясницы, нуждались в особой одежде и уходе, а потому пришлось разорвать рубашку до поясницы и дать фальшивую свободу хотя бы им. Будто бы у гончих никогда не было в заключении галовианцев.
На подносе, помимо миски, лежала привычная электронная газета в виде небольшого прямоугольничка. Ему каждый третий ужин давали такую газету со сводкой о последних событиях Пенаконии и мира в целом. Дабы подпитывать интерес к свободе?.. Показать, чего он лишился или наворотил?.. Сандей испустил дрожащий выдох и забрал поднос, сев к себе на жёсткую койку и поставив трапезу на колени, охранник тем временем тут же удалился и захлопнул окошко.
В заключении он находился один, даже не слышал других подобных себе. И Сандей не был против, хотя какую-нибудь компанию ему иногда хотелось... А не только образы Галлахера в голове, что он представлял сидящим рядом. Улыбающимся или положившим руку на макушку Сандея, который трепетно поглаживал и зарывался пальцами в спутанные грязные волосы бывшего главы клана Дубов, аккуратно минуя основание светлых крыльев на затылочной части... Его нос, утыкающийся в хрящик уха и горячее, блаженное дыхание; его влажный язык, скользящий по мягкой мочке, и вместе с приоткрытыми губами, едва соприкасающимися с гладкой кожей, ядовито нежный шёпот, что въелся в голову Сандея:
«Судьба сыграла с нами злую шутку...».
Галлахер не был на его стороне. Возможно, ни разу за всё время их знакомства и не официальных отношений не поддерживал идеалы галовианца и играл на противоположную вражескую сторону, и от этого на душе становилось ещё более гадко. Идиот... Галлахер идиот, что навсегда развеялся в грёбанных пузырях мира грёз, и Сандей скалит зубы в обиде на него. И даже если тот когда-нибудь появится вновь, то и это не обрадует галовианца: ведь гончий по-прежнему смог бы обитать только всё в той же стране мира грёз и со своими дурацкими принципами. Возможно, Галлахер никогда и не хотел ничего серьёзного, может быть, ему было плевать на галовианца. Всё, чего Сандей хотел, это обнять ту сущность, почувствовать его тепло и поддержку. Но всё, что ему оставалось, это страдать и надеяться на то, что со временем ему станет лучше.
Сандей прерывает поток мыслей и ковыряется в тарелке. Левая рука находит электронную газету, и палец двигается над экраном, активируя сенсорную кнопку. Экран вспыхнул, слабо замерцал голубым светом, и непривычно зарябил. Сандей проморгался, но на объект это не как не повлияло - тот по-прежнему барахлил, словно передатчик, а вскоре сквозь шум и помехи до него стал доноситься женский восклицающий голос.
— Вот, вот!.. Ну нако...-то!..
Сандей... обычно не с этого начинал слушать новости о Пенаконии, а потому удивился. Он немного покрутил технику в руке, а женский голос тем временем уверенно продолжил, хотя приходилось прислушиваться и вылавливать слова среди помех, что бы разобрать «собеседника».
— Ос... вь свои... п... тки понять, что прои... ходит, заклю... нный Сандей.
Сандей замер, понимая что с ним пытаются связаться, а затем поморщился от повторного осознания того, в каком неподобающем статусе его видят другие. Ему не нравилось, что кто-то возомнил себя до того важным, что с таким пренебрежением относился к его персоне, и он высказался на сей счёт.
— Кем бы ты не была, я не намерен вести переговоров со столь посредственной, сомнительной личностью...
Шипящий из-за плохой связи голос отрывисто продолжил.
— Не... утр... дай себя попытками со мной пого... рить. Я не апгрейдила это под-д.. бие техники настолько с-си... но. Ты можешь только слы... ть мой голос, а я - слабо ви... ть твою ре... ию. Вон с той ка... ры.
Камера, да?.. Сандей покосился на неё взглядом, по ту сторону решётки и висевшую в дальнем углу. О, он давно уже заприметил её, в конце концов, что ещё ему оставалось делать, как не смотреть по сторонам своего места заключения?.. Да не витать в собственных мыслях. Голос с «газеты» продолжил.
— Не тревожь... ся за неё, я пере... ю сигнал на себя, охрана только и в... ит, как ты смотришь на тарелку с уж... ном и... всё. Но им не при... кать видеть тебя таким, да?.. Ушедшим в себя и не реа... рующим на остальное...
Брови Сандея опускаются и выражение лица выдаёт неприкрытую неприязнь. Он отводит от камеры взгляд, и женский голос возобновляется, звуча немного мягче и извиняюще.
— Ладно, успо... йся, ближе к делу. Никому не захочется сиде... взаперти, не так ли?..
«Я итак живу в клетке, что на воле, что без неё... В клетке из собственных разбитых идеалов...» - горько подумал Сандей. Он не понимал, к чему теперь любые попытки что-то улучшить, в своей или чужой жизни.
— С-сандей, будь го... ов ид... и ч... рз...
Связь прервалась, издав последний и шипящий, словно агрессивно настроенная змея, звук, уступив место неопределённой тишине. Сердце забилось чаще, пульс участился. Чего ему ожидать? Побег? Вот кем он теперь будет?.. Сбежавшим от себя и от общества человеком, что навсегда прослыт изгнанником?.. Реальность рушится у него под носом. Электронная газета выпадает, пронзительно стуча о металлический поднос и едва не угодив в тарелку с остывшей едой. И он начинает привычную ему мантру, отвлекаясь от навязчивых мыслей. Убегает в свой крохотный мир с остатками покоя.
— Я могу с этим справиться... Я хозяин своих мыслей и своего тела, я могу их контролировать и я БУДУ их контролировать... Я справлюсь... Я справлюсь...
— Ты опять бормочешь, птенчик.
Он сходит с ума, раз начал слышать
его грубый низкий голос. Видеть
его силуэт, прислонившийся к двери.
Не настоящий... Никогда им и не являлся... А сам он хотел разве не этого?.. Или он хотел объединить грёзы?.. А что он вообще хотел?.. Сандей с нарастающей злостью и паникой отворачивается от собственных же внутренних конфликтов, взгляд кидая на видеокамеру: та по-прежнему показывает маленький зелёный огонек. Ведёт запись и передаёт то ли в помещение охраны, то ли совсем в иное место. Что ей надо?.. Той девушке... или им?.. Сандей, предполагая что из тюрьмы его вызволять будет чертовски сложно, склонялся ко второму. Двое, трое... Может больше?.. Клан гончих и без Галлахера не оставит его в покое.
Галлахер самодовольно усмехнулся. Сандею даже показалось, что он услышал знакомый щелчок и почти ставшим родным грязный запах. Некогда бывший любовник закурил. Облако едкого дыма оказалось у галовианца перед носом и он закашлялся.
Его здесь нет, разумеется, всё это какой-то бред. Плод его воображения. Нехватка внимания, разочарование в себе и других, одиночество... Внутри всё сжимается.
Он закрывает глаза и пытается уйти в себя глубже, как можно дальше от той реальности с галлюцинациями и не ясным будущем. Всегда помогало... И он вспоминает детство. Матушку, с теплотой смотрящую на его улыбку: ведь маленький Сандей впервые попытался подготовить для сестры скромный, но такой дорогой сердцу подарок. Он держал в своих кулачках несколько белых цветков на хрупких стебельках, на лице играла лучезарная улыбка, глаза словно горели от предвкушения. И сестрёнка напротив. Кроха, что приложив указательный пальчик к нижней губе, с любопытством поглядывала на пришедший в её ладонь дар. Несколько красных ягодок, и таких белых, душистых колокольчика на кривом стебельке...
— О?.. Так вот что ты запомнил?..
Грубый голос прерывает его безмятежность, и очередное облако дыма окутывает тело галовианца, словно утренний, но мерзкий туман на родной планете, пробирающий до костей. Душистый аромат цветов и свежего воздуха сменяется на густой, насыщенным оттенками табака с дымными нотками и едким послевкусием...
Галлахер наклоняется над ним и мерзко улыбается, и Сандей отодвигается, попутно роняя поднос на пол, хотя и понимает, что от собственных мыслей не спастись, куда бы он не прятался. Под звон упавшей посуды образ его продолжает: слабо размыкает губы, словно вне решительности, но заговаривает с ним вновь уже с надменным лицом.
— Не хочешь вспомнить то, что происходило
на самом деле, птенчик?.. Матушки и её объятий уже не было... Солнечная погода не наступила в тот день, а цветы... Почему ты забыл столь маленькую деталь, Сандей?.. Всего одна ягодка... Ты что, пытался от неё...
— Заткнись! Захлопни свою пасть хотя бы на пять минут!
Сандей не выдерживает и срывается с места. Рука проходит сквозь образ, и
Галлахер продолжает.
— Избавиться?.. — мерзко, почти по-звериному скалится образ недоброжелателя.
Шум в ушах только нарастает. Оставаться хоть сколько-то сосредоточенным становилось почти невозможным. В голове возникло множество вопросов связанных с его детством и тем, что он запомнил, что действительно произошло за все эти годы, а что оказалось его сладкими грёзами. Галовианца бросало в дрожь от тревоги и беспокойства, и он не знал, что ему делать дальше. Он начал суетливо ходить по своим
апартаментам.
— Признай, птенчик! — не унимался
Галлахер, и резкий толчок ладонью пришелся на его плечо.
Гончий прижал его к стене, и Сандей озлобленно, и в то же время почти жалостливо, посмотрел в глаза напротив. Как обычно, пришлось вздёрнуть подбородок из-за разницы в росте, и как обычно, ощутить себя загнанной дичью, с которой его любовник любил играть в своё удовольствие, как играл и в прошлом. А они вообще имели что-то общее на подобном, интимном уровне?.. Или Сандей выдумал и это?..
— Оставь меня в покое... — сипло проговорил галовианец, испытывая
знакомую щекотку от пальцев
Галлахера на запястьях, ощущая его присутствие всеми фибрами души, всем своим существом.
Слёзы боли и отчаяния дали себе волю, и в то же время какое-то нездоровое возбуждение по отношению к своему мучителю не давало ему успокоиться. Всё это было сплошным бредом: он понимал, что
Галлахера здесь никогда не было и быть не должно, но вот прочие его воспоминания начали давать сбой, путаться с реальностью и поглощать его сознание, опуская его всё глубже и глубже в пучину абсолютного мрака. Ему казалось, что он тонет, что ещё немного и организм не выдержит, сердце отстучит свой последний удар и остановится, а его пьеса закончится, так и не начавшись.
Немигающим взглядом
Галлахер по-прежнему считывает галовианца сверху вниз, словно видит падшего духом человека, что не способен ныне существовать в обществе, и Сандей, чувствуя нарастающую эмоциональную боль, вырывает руку из хватки и бьёт куда-то наотмашь. Он вложил в это все силы и все негативные эмоции, направил их на недоброжелателя, а
Галлахер так просто словил его кулак в свою раскрытую ладонь... Словно и не заметил попытку галовианца.
— Уйди! Прошу! Перестань меня мучить!..
— Ты не стабилен, Сандей... — голоса будто бы начинают смешиваться, путаться в сознании ещё больше и размываться... пока что-то не проникает в его разум, пока что-то не начинает копошиться. И когда пароксизм достигает своей конечной точки, всё становится таким... безмятежным. Мирным. Перед глазами на секунду темнеет, словно это что-то пытается убаюкать. Веки попытались сомкнуться против воли, и Сандей уступил неведомой силе.
— М-м-м... Тихо, тихо... — на затворах сознания различил он женский голос. Он звучал сладко, так легко и успокаивающе, и Сандей прислушивается. Не может иначе.
Ему позволяют открыть глаза. Образ Галлахера с его глупой физиономией начинает рассеиваться, словно рваный мираж, на его место приходит совсем другой мужчина, что держит кулак Сандея в своей ладони на уровне лица. Держал всё это время. Оранжевые глаза цвета апельсинов сменяются яркими, словно два солнца. Строгий, направленный на галовианца взгляд со смесью отрешённости. Страха почему-то не ощущается. Ни перед своими бредовыми галлюцинациями, ни перед этими людьми. И Сандей пытается вспомнить... Это те, кто пришёл его вызволить?.. Сколько времени прошло? А сколько должно было?..
— Ну вот... — вновь звучит женский, такой мягкий голосок, — уже полегче?..
— Кафка, нам надо идти, сейчас же, — стоящий перед Сандеем мужчина грубо прерывает ответ галовианца, который и рта не успел раскрыть.
— Да, да, Блэйдик... — мягко соглашается та.
Блэйд отпускает его руку, соприкосновение с чёрной перчаткой прекращается, и Сандей не сразу опускает свою конечность вдоль тела. На мгновение он почувствовал небывалую радость, что у него появилась компания, что он не одинок и что кому-то понадобился. Затем радость быстро сменилась рациональным суждением. Ничего не происходит просто так.
Дверь в камеру открыта и он нерешительно идёт вслед за другими. Мыслей не осталось. Долгожданный покой наконец-то пришёл в его сознание, и он не желает думать о проблемах. Будто сладкие грёзы окутали его вновь и наступил такой покой... Такое блаженство... Такой парадайз... Может быть он даже... едва видимо улыбается?.. Он слышит отрывки фраз двух других, но едва ли способен здраво реагировать на команды. И он врезается в чью-то спину, тихо ойкнув и потерев нос.
— Кафка, ты перестаралась... — звучит голос Блэйда, что даже не оглянулся на галовианца.
— М-м-м... Иначе не выйдет. С ним ещё предстоит поработать, что бы не глушить его сознание полностью...
Сандей чувствует себя марионеткой, которой манипулируют другие. Ведут по коридорам, переступает через чьи-то тела, мёртвых или нет... Так ли это важно?.. Сандей подумал, что всё это просто должно произойти, пойти своим чередом, дабы привести к чему-то другому, к чему-то великому. Сандей нужен им, а значит, он важен. Его идеалы не бессмысленны, ведь так?.. Или его ведут на своеобразную казнь?.. В таком случае всё наконец-то закончится и наступит
небытие. Иногда ему кажется, что всё это сон и он скоро проснётся, всё вернётся на круги своя и он окажется в клетке, в одной или другой, не так важно. Но сон длился и длился, и пробуждение не наступало.
Чей-то пронзительный крик разрезает тишину, и смолкает навеки. Сандей бросает на поражённого Кафкой ленивый взгляд. Итан... Сирена начинает завывать, а на лице той по-прежнему такая лёгкая, сладкая и безмятежная улыбка.
— Раб судьбы в очередной раз был прав... Придётся нам прорываться с боем... — Кафка взмахивает катаной и брызги с неё окрашивают белую стену в красный.
Но такой покой на душе... Будто бы так и должно быть. И Сандей, безвольно ссутулившись (кто увидел бы бывшего главу клана Дубов в таком виде, ни за что не поверил бы в его здравомыслие), но те, кто всё-таки смог увидеть, долго более не живут. Двое, мужчина и женщина, рассекают новоприбывших гончих, а Сандей просто... наблюдает. Завороженно, как пара танцует свой смертоносный для других танец, как изящно багровые капли слетают с их холодного оружия, или как пули вылетают с громыхающим отзвуком. Сандей как-то машинально начинает слабо взмахивать обеими парами крыльев: те, что на голове, стараются попадать в такт Кафки, а те, тёмные, в движения Блэйда. Он думает, что это очень красиво, или за него думают... Но сознание его находится в обманчивой безмятежности.
Он немного крутится и смотрит на своё правое крыло, на роскошное тёмное оперенье, ставшим таким уже давно. Слабо шевелит им, видя что-то алое. Прикасается к чему-то липкому, пока кто-то не хватает его за руку.
— Не спи, птенчик.
Сердце вновь начинает отбивать бешеный ритм, зрачки расширяются от испуга, хотя и видят перед собой те два ярких солнца, а вовсе не дурацкую гончую. Вновь то отстранённое выражение лица, чья бледная кожа была в том же алом, что и фрагмент на крыле Сандея. Он путает реальность и разыгравшееся воображение.
— Кафка, ему всё хуже, — в голосе прослеживается недовольство и он тащит галовианца за локоть, пока наступает короткое затишье.
— Ничем не могу более помочь, и уж тем более не в этой обстановке.
Оба голоса звучат всё более туманно, крыло неожиданно начинает болеть, и Сандей прижимает его к телу, охватывая им собственную талию. Так привычнее. Так роднее. Показывать свои крылья на всеобщее обозрение не приводило ни к чему хорошему ни в прошлом, ни в настоящем, и вряд ли принесёт в будущем. Мысли вновь начинают копошиться, вновь затягивать во тьму, в свою поганую, бездонную яму.
Кафка прижимается спиной к стене, подаёт знак Блэйду заменить ведущую роль, а сама прикладывает ладонь к груди галовианца. Чужие мысли вновь проникают в его разум и он морщится от осознания того, что он сейчас выглядит как обуза, как ребёнок, которого они могут без проблем контролировать. Не выходит даже призвать могущество эонов, если, конечно, Шипе не оставила его, а Эна... Силы Эны были доступны благодаря посетителям Пенаконии... Пальцы свободной руки Кафка подносит к собственному левому уху, и Сандей замечает на той микрофон с передатчиком.
— Волчонок? Видишь нас? — секундное молчание, пока она получает ответ и кидает взгляд на одну из камер наблюдения, затем продолжает, — откроешь дверь справа? Нет?.. Тогда на твой выбор... Да, Блэйдик прикроет.
Она подаёт очередной знак своему спутнику, подходит к левой двери и Сандей машинально шагает следом. Взгляд через плечо, и Блэйд действительно остаётся. Его крепкая спина и обнажённый клинок, всё, что галовианец успевает запомнить, прежде чем дверь перед глазами закрывается и разделяет их спасательную команду надвое. Вот так просто? Они настолько уверены в своих силах, что оставляют кого-то позади?.. Или жизнь того не так важна?.. Но важен он. Сандей зачем-то им нужен даже ценою другого.
Мягкий голос Кафки звучит над самым ухом, и Сандей слабо напрягается, когда его личные границы нарушают.
— Беспокоишься о нас?.. Или о себе?.. — будто с лёгкой издёвкой шепчет та. — Не стоит... Блэйдик не умрёт и не попадёт в плен... Разве что немного порежется... Ну же, идём.
Кафка то и дело сверялась с голосом Волка, а Сандей лишь смиренно следовал. Было ощущение, что стало немного легче. Будто та проникающая в него сила стала более цепкой и надёжной. И Сандею это не нравилось. Где-то глубоко внутри его надломленная душа ощущала себя паршиво из-за подобного отношения. Но что ещё ему оставалось?..
Оставшийся путь под вой сирен они прошли спокойно. Последняя дверь перед ними раскрылась и Сандей ощутил слабое дуновение ветра и яркий аромат полевых цветов, услышал голоса матушки и сестры... Или он вновь стал путать реальное с воспоминаниями.
— Братик! — Сандей уже устало смотрит в сторону очередной галлюцинации. — Ты забыл?..
«Забыл что?.. Я так запутался, Робин...» - не говорит вслух, но ведёт диалог в голове. Спина Кафки тем временем продолжает маячить перед глазами, и он по-прежнему идёт, просто... Желание остановиться и пустить всё на самотёк становилось всё сильнее.
Мягкий голосок сестрёнки продолжил что-то напевать. Та весело кружилась вокруг братика, её милое платьице развивалось при лёгких движениях... А затем, фигурка резко застыла, словно надломленная в неестественной позе, и голос стал каким-то чужим. Грязным, хрипящим, пугающим.
— Ты хотел моей смерти, братик?.. Те ягоды, что ты дал мне вместе с цветами... Если бы я съела больше одной...
Паника вновь охватывает его. Перед глазами начинает плыть и темнеть от пагубных мыслей, ноги еле держат, а образ сестрёнки из детства, что ныне вымученно лежала на остатках разрушенного дома, становился перед ним жутким миражом. Её тихий скулёж звоном отдавался в ушах, оседал гнетущим послевкусием глубоко внутри, глаза ловили, как её хрупкое тельце билось в судорогах.
«Я не... Я не делал этого! Я никогда не желал тебе смерти! Что за глупость?..»
— Почему ты принёс их, братик?..
«Я... Я ведь всего лишь...»
Кафка подхватывает его под руку, когда замечает очередное ухудшение состояния, и вырывает из кошмара.
— Ну, ну, господин Сандей. Мы почти пришли, давайте вы попытаетесь бороться со своими проблемами немногим позже?..
Никакого тебе сочувствия и сострадания в его состоянии. Сандей понимающе выдыхает и старается взять себя в руки. Ему претит сама мысль о том, в каком неподобающем виде его обнаружили другие. Мерит взглядом жутко улыбающуюся сестрёнку, замечает как дверь позади вновь открывается, и мужчина, что был с ними и отбившийся от неприятелей, догоняет их. Галовианца погружают в какую-то машину, заднее сиденье разделяет с ним такая спокойная в нынешних обстоятельствах Кафка, пытаясь придерживать его самочувствие, а на водительское садится Блэйд. Машина довольно скоро и резко трогается с места, и Сандей закрывает глаза, хотя боится вновь увидеть образы сестры или Галлахера. Но слабый, долгожданный покой наступает.
Он проваливается в грёзы, в самые обычные, где нет разочарований в себе и нет испорченных мыслей о правильной или неправильной утопии. Где знакомая ладонь ведёт по его колену, прижимается к бедру и плавно разводит ноги, а свободная рука мягко толкает в грудь и поваливает галовианца на кровать. Где его любовно ласкают и дарят забвение... Или это воспоминание?.. Сандей уже ни в чём не был уверен. Был ли Галлахер, который проводил по нему дорожку из поцелуев вдоль ключиц и задевал нежную кожу щетиной, хоть когда-нибудь и хоть сколько-то реальным?.. Он так запутался в себе, и так хотел немного пожить для себя, а не ради своих идеалов. Но он не понимал этого...
Его разбудило мерное покачивание и чьи-то, вроде бы, реальные руки. Одна приходилась под колени, а другая лежала на лопатках. Тело некогда великого главы прижимали как тряпичную куклу, коей он начинал ощущать себя всё чаще и чаще. Он приподнял голову, смотря на того мужчину, что был с Кафкой. Блэйд, да?..
— Я не могу идти сам?.. — хмуро вопросил Сандей и размял затёкшую шею. Его ничуть не смущал столь близкий контакт. Приоритетно его раздражало подобное к себе отношение, хотя он прекрасно понимал, почему так.
— Нет, — хриплый и басистый мужской голос был ему ответом. — Постарайся абстрагироваться. Отвлечься на что-то другое. Найди цель
существовать.
«Ну прекрасно, советы от... кем бы он там не был» - Сандей недовольно отворачивается и прижимает руки к своей груди, не готовый вести с ним дискуссии на тему собственной шизофрении и прочих нарастающих проблем.
Мерное покачивание продолжается, сон слабо помог, а Кафка сбоку посмеивается, словно увидев в их взаимодействии что-то забавное.
— Знаешь... Кажется, я знаю, что могло бы тебе помочь... — сладко ласкает она слух галовианца.
— Не лезь более в мои сны и мысли, — грубо бросает ей Сандей, осознавая, чья это была не то шалость, не то искренняя помощь.
— Хм... Но это ради твоего же блага. Никому не нужен ещё один нестабильный Охотник за Стеллароном...
Охотник?.. Сандей стал вспоминать, его глаза расширились от удивления. Например...
— Та девчонка... Нелегалка в мире грёз, что была с экипажем экспресса. Она с вами?..
— М?.. Сэм?.. Нет, нет. У неё сейчас свои обязанности...
Нарастающая злость вновь вспыхивает и тут же утихает, когда Кафка влезает в его голову. Мерзко, противно... с ним играют словно с вещью. А сам он не совершал подобного? Тот авгин заслуживал того, что бы устраивать ему допрос?.. Конечно же, да. Проклятые КММщики с их безграничным желанием прибрать всё своими длинными ручёнками не заслуживают жалости.
— Не подумай ничего дурного, господин Сандей. Это для твоего же блага... — вновь повторила она.
Ему не нужны их благие деяния, поскольку благими они точно не были. Покачивание убаюкивает, но засыпать он более не желает.
Не желает видеть Галлахера, чувствовать его
неприятные касания и слышать его
неугодный голос. Он оглядывается и замечает небольшой шаттл. Дверь в него открывается и его погружают внутрь, перемещают на кресло, и, менее чем через минуту, они взлетают и скрываются маленькой точкой среди мерцающих звёзд.
