несколько вопросов самому себе

      Последняя гастроль на Пенаконии — прощальный ужин в отельном ресторанчике, потому что сил искать место за его пределами откровенно нет. Авантюрин терпеливо ждёт Рацио, хоть знает, что тот не опоздает ни в каком случае. В десятый раз изучает список блюд, прикидывает, что будет полегче для желудка. Не хочется, чтобы на корабле его внезапно накрыла подступившая тошнота. Межгалактические прыжки и без того сказываются на организме, вызывают головокружение и низкое давление. Подошедший из-за спины доктор вытягивает из раздумий, заставляя подпрыгнуть на месте. — Добрый вечер, — Рацио садится на стул напротив и кивает в знак приветствия.       Голос хриплый, бархатистый, поставленный, как подобает отличному лектору и оратору. Авантюрин опять заостряет на нём своё внимание. В голове сразу рисуются картинки. Рацио на сцене в сдержанном костюме, как он обхватывает микрофон, все эмоции смешиваются на лице, или на диване, пока его затылок окутывает тёплый свет, а ноги — шерстяной плед, а из гортани доносится успокаивающе мычание. Блондин определённо не откажется увидеть сонного Рацио. Из чистого интереса, чтобы узнать, как может выглядеть уставший и изнурённый учёный в объятиях приятной атмосферы. Авантюрин фыркает собственным мыслям. — Добрый, — он ухмыляется и протягивает руку, чтобы пожать чужую, ловит на себе прицел разноцветных радужек и вспоминает родные закаты, которые отзываются в сердце особой, мягкой болью. — Как настроение перед отбытием? — Честно говоря, никак. Не знаю даже, что лучше: студенты или творящийся здесь хаос, — Рацио опускает взгляд к меню и бегло проходится по каждой позиции. — Тем не менее я буду рад вернуться в собственную квартиру и распоряжаться всеми теми благами, к которым привык.       Авантюрин кивает понимающе, хихикая. Авгин и сам не против упасть в свою постель, заварить любимый чай и насладиться тишиной дома, которую нарушит разве что гул машин за окном. Возвращаться в квартиру раньше он не любил, считая дорогу домой с работы пустой тратой драгоценного времени. Но, побывав вдали, оперативно изменил своё мнение. Особенно после подушек. Тут они отменно отвратные. — А вы? — Рацио мельком осматривает и его. — Слышал, вас отправили в отпуск? — Да, может, надо мной наконец смиловались. Топаз и Яшма займутся всеми отчётами и прочими бумажками. Невероятно благодарен им, — слова вылетают без затруднения и стеснения, он не обдумывает правильность их постановки в предложении, не размышляет дотошно над значением каждого, просто болтает. И ему определённо непривычно и приятно просто болтать в компании Рацио. — Буду рад наконец увидеть высотки Пир-Пойнта, а не это жуткое небо над головой. Хотя теперь оно довольно красивое. Запоминающееся такое… Отосплюсь хоть на нормальном матрасе. — Не могу не завидовать вам, — доктор усмехается и закрывает меню, полностью переключается на собеседника. — Вся эта суматоха изрядно надоела, стоит признаться. — О, да ладно, было весело. Особенно бродить по особняку Воскресенья. Я бы повторил, только изменил бы первую концовку. Не очень-то хочется умереть во второй раз, — Авантюрин подпирает скулу ладонью, размышляя о том, принял бы он решение без предписания врача. Можно ли считать Рацио спасителем? Наверное, да. — С тобой было весело, док. Очень интересно наблюдать за человеком, знающим своё дело — мастерски унижать людей красивыми словами. — Вы, по сути, делаете то же самое, когда уговариваете кого-то на ещё одну партию, — он с вызовом складывает руки на груди в излюбленном жесте и выпрямляет спину, пока персонал наливает вино в бокалы. — Но, должен признать, у вас получается в разы лучше. Люди охотнее соглашаются на ваши предложения. — Годы практики, — пожимает плечами, прыская.       Рацио не напрягает никак. Сегодня, наоборот, располагает к себе и поменьше бухтит, побольше любезничает. С ним и раньше-то не было некомфортно, скорее интересно и любопытно, во что может вылиться очередное подначивание или спор. Доктор не из обидчивых, Авантюрин уверен в этом, но не позволяет себе переходить черту и продолжать яро отстаивать точку зрения, разнящуюся с Рацио. И это не требуется, ведь оппонент быстро переключается на другую тему, оставляя прошлую в корзине таких же. Если разговорить его, можно вытянуть много полезной информации. А иногда не только полезной, но ещё и трогательной, какой-то милый или забавный факт о растении или животном, когда Авантюрин открыто заявляет о том, насколько надоели ему люди.       Узнавая что-то новое из уст, а не из книг, он впредь не чувствует себя глупым или осуждённым. Рацио, впервые услышав об угнетающих мыслях о собственной тупости и недалёкости на его фоне, проронившихся по невнимательности, назвал их идиотскими и удивлённо нахмурил брови. Если он — учёный, это ещё не значит, что видит всё, да знает обо всём. Такой же человек, познающий мир в собственном темпе и ищущий покой. Но Авантюрин считает чуть иначе, не стесняясь открыто сравнивать себя с Рацио и заряжаться мотивацией читать больше и научной, и художественной литературы. Всегда есть, к чему стремиться. С тех пор, когда не нарочно упомянул родителей Авантюрина, Рацио впредь не заикается на тему умственных способностей напарника. Шутит иногда едко, и авгин понимает, отвечает тем же. — Рацио, — Авантюрин провожает официантку взглядом и томно вздыхает, предаваясь воспоминаниям, — я буду скучать по нашим приключениям, — в глазах напротив недоумение, а его загораются. — Вы всё время выглядели так, будто по ночам ходили отрабатывать смену на заводе или каторге. Уверены, что вам так понравилось? — Нет, понимаешь, вся эта суета, опасность, неудачи приносили хоть какие-то эмоции и впечатления. Мне казалось, тебя вообще ничего здесь не удивляет. — Меня очень удивило то, как вы с головной болью заявились ко мне в номер и потребовали лекарств. Кстати говоря, вам стало легче? — Рацио поправляет чёлку, едва касаясь её.       Авантюрин потрясён, что они не поднимают вопрос того приступа тревоги, накрывшего его с головой и неожиданно. Не говорят и о том, как учтиво доктор оказывал помощь; как помогал вернуть дыхание и сбившееся с нормы пульса сердце; как терпеливо молчал и не интересовался попусту; как подставлял собственное плечо для рыданий; как не винил за то, что этих рыданий не было; как медленно, в том же темпе, что и спутник, провожал до самых дверей номера и предлагал взять выходной на следующий день. Хранят общий секрет бережно. Точно так же, как и о письме, всё ещё лежащем у Авантюрина в тайном кармане сумки рядом с рубашкой отца и амулетом матери. — Да, я вышел из отеля и проветрился немного, боль быстро прошла. В долгу не останусь, док. Ты меня правда очень выручил. — И часто вы гуляете в одиночестве, когда вас окружает столько людей? — спрашивает через миг тишины, заглядывая, кажется, в самую душу. Снова пытается сделать это.       Авантюрин вспоминает множественные бессонные ночи, проведённые на Границе грёз, брожения по крышам и нескончаемым лестницам, любование открывающимися с высоты видами. Думает, что Рацио бы тоже понравилось. Они ведь видятся в основном вечерами и ночами, все обстоятельства стекаются именно к этому времени суток. Однако авгин не раз злорадно хихикал, сидя с утра в этом же ресторане за чашкой чая вместо завтрака, когда видел заспанного и помятого после сна доктора. Подобное случалось изредка, всего пару раз за всю поездку, но такие моменты пробивали глубокую трещину в восприятии Рацио каменным. — Да, — кивает, совершенно не видя в собственном ответе чего-то плохого, и замолкает, всматриваясь в аквариум позади Рацио. — Вы повеселели, картёжник, но выглядите таким же вымотанным. — Всё в порядке. В отпуске отдохну.       Правда в порядке. И поэтому Авантюрину не по себе, непривычно, аж до страха. Он понемногу налаживает связь и с коллегами, и с друзьями, начинает смотреть на мир не через призму страданий и бездумных скитаний в поиске себя и заботы. Его инициативу принимают, отдают в равной мере и по-настоящему делают счастливым. Авгин боится оступиться, снова провалиться в бездонную яму, потерять то, что вот-вот приобрёл. Пока Рацио сидит напротив и вполне спокойно ведёт диалог, ему до жути больно подумать о том, что через несколько системных часов, как корабль отбудет с Пенаконии, о нём позабудут опять. Придётся вернуться в Корпорацию и продолжить отыгрывать приобретённую со временем роль, ибо доброе сердце мешает работе, стоит только дать слабину. Не хочется рвать начавшую прячься нить доверия, Авантюрин просто привык к Рацио, и распрощаться с этим кажется непосильной задачей. — Я вижу, что вы опечалены. Неужели после всего, что мы прошли вместе, я всё ещё не заслужил вашего доверия? От идиотов часто спасает гипсовая маска, но, заметьте, при вас я надел её всего один раз. Тогда в баре, когда музыка оглушала, — доктор отчитывает, ругает, как ребёнка. Но от этого отношения к себе не тянет скривиться или отвернуться, наоборот, Авантюрин поднимает растерянный взгляд и мечется в сомнениях. — Свет людской в его познаниях. Так просветите меня, что вас тревожит такое долгое время. Или вы хотите стать первым утопленником, которого мне придётся спасать за свою жизнь? Отнюдь не хочется этого. Я едва ли не приобрёл мёртвого напарника, не подставляйте меня во второй раз. — Нет, знаешь… — спустя полминуты начинает он неуверенно, будто подбирает нужные слова, а затем отрекается от этой мысли. — Всё ровным счётом наоборот. Я, кажется, наконец завёл себе друзей, — снова косится на Рацио боязливо, как дикое животное, которого внезапно приласкали. — Мне в это, конечно, слабо-то верится. И как-то непривычно жить с этой мыслью, — берёт в руки стакан с соком и отпивает. Рассказ прерывает официантка, принёсшая горячие блюда, но собеседник не начинает есть, только благодарит. — И я даже.. ну…       Рацио молчит вовсе не от скуки. Позволяет сказать всё, что на душе давно покоится, не перебивает, не пристаёт с лишними допросами. Смотрит на лицо внимательно, на подрагивающие от движения зрачков веки, вздымающиеся и опускающиеся брови, кончик носа, дёргающийся от произношения звуков. — Я расплакался от счастья впервые в жизни, — Авантюрин выпаляет на одном дыхании, прикрывая глаза, надеется, что не умеет краснеть и выглядеть смущённым. — Это, наверное, так глупо звучит, но мне было просто так приятно и радостно, — нервно скалится и хмыкает.       Доктор продолжает слушать безмолвно, затем мягко улыбается и говорит негромко, едва ли слышно в шуме ресторана и льющейся музыки: — Я рад, что вы наконец обретаете душевный покой. Пусть ваша печаль унесётся вдаль, — берёт бокал и протягивает его, предлагая чокнуться. — В вине истина, Авантюрин. В алкогольном напитке, а не гложущем чувстве.       Правда.