несколько вопросов самому себе

      Пьянство — зло, Авантюрин знает. Но не может отказать себе, когда в груди сквозит дыра, рёбра выламывает наружу, и сердце заходится ярым стуком. Алкоголь берёт контроль над организмом, а он расплывается вязкой лужицей мёда. Рубашка складками впивается в кожу, брюки где-то запачканы пыльными следами собственной обуви. Зато серёжка, забавно звенящая в пальцах, веселит. Уже поздно даже по меркам Золотого мига, посетители в приблизительно таком же состоянии покидают бар. Один Авантюрин сидит до последнего, долго-долго потягивает шампанское, почти что не закусывая — опять на тарелке остаются фрукты. Он ведь достаточно рисковал, чтобы заслужить награду? Поднять взгляд выше стола — всё мутное, поэтому эта идея отправляется по мирному течению в порт точно таких же. Оставленных на потом.       Пока мыслительный процесс не работает в соответствии с вызывающей привыкание нормой — перманентная тревога и педантичная внимательность, — жить опредёленно легче. Проще улыбаться ненаиграно, глупо и по-детски, не лишая себя этой радости. Спиртное в крови, а значит, что о бесконечных поисках можно позабыть. Там разберётся, помучается, правда, с похмелья, но быстро вернётся в строй. Организм, к его удивлению, крепкий даже после стольких мучений.       В голове обрывками звучат слова сестры, собственный голос. Авантюрин пытается ухватиться за каждый осколочек этого хрупчайшего зеркала. Оно то и дело вбрасывает картинки прошлого, совсем не интересуется, насколько подходящий момент. Авантюрин сидит на собрании сотрудников КММ или толкает шарик кием, — совсем не важно, едва доносящаяся откуда-то фраза способна вызвать в нём волну отчаяния. Но он сейчас сдаётся, позволяет эту слабость.       Разрешает не искать больше. Хотя бы в эту минуту, потому что так хорошо без навязчивых воспоминаний. Знает — больше нет того света, который излучала сестра каждый день, даже будучи в печали. Нет сестры, которая радовала своей улыбкой с самого утра, нежно гладя Какавачу по лицу, будя.       И Какавача, и Авантюрин искали долго. Даже непозволительно долго, забываясь в своих усердных трудах. Только старания тщетны и неплодотворны. Они спрашивали у солнца, сразу же вспоминая семью, у неба и у звёзд, по-разному сияющих всю жизнь. Задавали одни и те же вопросы: «Куда ж всё подевалось? И как я не сберёг?». Но солнце не отвечало, душа молчанием. Его яркие лучи больше не грели, а отдавали неумолимым холодом. И небо покрывалось серыми облаками, заметая все возможные ответы. Ни весточки, ни слова. Не ясно ничего. Авантюрин выпускает пар изо рта на бокал, делает последний глоток, подцепляет пальцами шляпу и поднимается на ровные ноги. Старается идти осторожно.       В отеле совсем тихо, и может показаться, что все гости покинули свои комнаты ещё давно. Приходится ступать по полу тихо, придерживаясь за стены, чтобы не свалиться ненароком. В сон клонит безудержно, веки тяжелеют с каждой секундой. Авантюрину даже кажется, что он просто смотрит фильм от первого лица — не ощущает себя в пространстве совсем. Бредёт спокойно по коридорчикам, вспоминает звучащий сегодня саксофон, оглядывается назад, проверяя, не следует ли за ним кто. Может, поговорить удастся, а то молчать уже часа три системных порядком наскучивает. Надежда гаснет так же быстро, как загорается. Затишье.       Только ключи нарушают безмятежность, звенят негромко, пока их вертят в скважине. Дверь открывается, и Авантюрин стаскивает головной убор, осторожно кладёт его на полочку. По пути к ванной стаскивает с себя кольца, браслеты, перчатки, всё устраивает на положенном месте. Завалиться бы на мягкий матрас, закрыть глаза и уснуть глубоко, но водные процедуры в приоритете.       Если это — покой, то в нём всё замечательно даже без розовых очков. И Авантюрин мечтает побыть в состоянии блаженства подольше. Он улыбается довольно, пьяным мозгом ощущая странный огонь по всему телу. Ведёт ладонью от ключицы до таза, она спотыкается о чистую кожу несколько раз, больно заворачиваясь, наконец доходит до бедра. Гладит на пробу, пытается понять, не обманывает ли себя. Стыда, угрызений совести, перечущих мыслей — всего этого нет. Пальцы проникают в рот, полный слюней, скользят под резинку белья, касаются головки желанно, ведут по стволу к основанию, и Авантюрин выгибается на постели дугой. Упивается наслаждением от абсолютно банального удовлетворения себя и своей похоти. Не стоило Рацио надевать ту рубашку, белый ему слишком к лицу. До возбуждения самых глубинных нервных окончаний. Они говорят закрыть глаза, подкидывают в воображение нахмурившегося напарника, смотрящего сверху вниз, и Авантюрин плывёт, перекатываясь на другой бок и спутывая одеяло стопами. Ему хорошо, кровь льётся быстро, так же, как его вздохи, кажется, будто Рацио касается его тоже, гладит по бёдрам, дышит на ухо и шепчет что-то успокаивающее. Несколько жалких и жарких движений, на руке остаётся липкая сперма, а он в эйфории утопает между подушками.       До тех пор, пока семя не начинает обжигать кисть, будто яд. Авантюрин морщится, понимает, что стереть о постельное не может, но двинуться не в силах. Во рту пересыхает, а в горле образуется противный ком, когда осознание медленно накатывает. Хватает всего лишь отпустить постоянные переживания, чтобы забыться в беспамятстве и поддаться мерзким желаниям. Это как с дождём. Он Авантюрину нравится до тех пор, пока не придётся мокнуть. Дурман в пьяном угаре такой же — поначалу приятно, а затем грязь окутывает всё его тело, забивается в складки, меж каждой клетки.       Авантюрин не такой, как те уроды, которые вульгарно касались его, ничего не сведущего подростка. Был товаром, но не является им, чтобы позволять себе представлять коллегу полуобнажённого, ласкающего его откровенно. Тошнит, суставы сводит скручивающей болью. Весь вечер голова была забита переживаниями о семье, сестра и матери. Разве оргазм — сведение о тёплых чувствах? Авантюрин на ватных ногах поднимается и бредёт обратно в ванную комнату, ведомый жаждой смыть всю гадость с себя. Едва ли не задыхается, пока подставляет под лейку душа лицо, обдавая кипятком. Но ему всё так же холодно. Горячая вода по шрамам на спине стекает неравномерно, ранит чувствительный эпителий, не принося никакого тепла в душу. За мгновение алкоголь испаряется из организма, и остаётся только вина и отвращение. Он давит на мочалку с усилием, почти что раздирая кожу до красных ссадин, всем сердцем жалея, что послушал внутренний пьяный голос. Пробыл бы в ванной до талого, пока не растворился от температуры бы целиком, но артериальное давление падает до критического, и Авантюрин чуть не падает в обморок сам.       Стыдно даже думать о Рацио. Не потому что смущён или влюблён, а потому что ненавидит себя за серьёзный проступок, непоправимую оплошность. Рацио правда красив. Но явно не заслужил того, чтобы в нетрезвости на него дрочили перед сном.       Авантюрин вновь бездумно смотрит в зеркало, закрывая лицо ладонями, теперь выискивая следы собственного греха на нагой груди и бёдрах. Однако не замечает ничего стоящего, кроме нескольких светлых, заживших уже полос, успокаивается, и усталость выигрывает спор на то, кто продержится дольше. Затаскивает в кровать обратно, умиротвроённо укутывает поплотнее в одеяло и на прощание невесомо гладит по макушке, щекоча. Исчезает так же, как сестра на горизонте Сигонии.