Эстер Кроу
Оставь же распри злобные двоим, Что мучают друг друга в бездне Ада, И никогда не приближайся к ним. Тогда сумеешь избежать распада. Д. Алигьери
Я рассеянно слушала Ворона. Мои мысли, не зацикливаясь на чем-то одном, блуждали…почти так же, как прохладные руки Дарио Бартоломью по моему телу не далее, чем неделю назад. Неделя назад! Мы должны быть терпеливыми, но я уже начала изнывать от желания… — Ведьма! «…От желания увидеть его, а вовсе не о том, о чем ты подумал!» — Поверь, ты не оставляешь мне возможности думать иначе. Я скоро начну умолять тебя блокировать меня, чтобы меня не будили твои размышления о беловолосых любителях чего-то погорячее. И я вовсе не о ваших развлечениях в соборе, а о кострах, разведенных для таких, как ты! «Перестань, Салем. Всё уже давно не так просто… Если бы Дарио хотел отправить меня на костер, у него была сотня таких возможностей. Ну, пара уж точно». — Можешь не сомневаться, что как только ему надоест с тобой… «О, Геката, ты снова! Прочь из моей головы!» — Леди Кроу. Голос Ворона звучал обманчиво учтиво, но я прекрасно знала, что он хотел сказать: «Леди Кроу, какого лика Гекаты вы не слышали ни слова из того, о чем я вам говорил в последние пять минут?!» И отвечать, что я думала о последнем свидании со священником Первозданного, было бы опрометчиво. — Простите, Верховный ведьмак. Я, разумеется, выполню все условия Ковена… Он же говорил что-то такое, правда?.. — Вот как? Признаться, я рассчитывал, что мне придется приложить больше усилий для вашего согласия. Геката. На что я только подписалась? Готова поклясться, под маской на лице Ворона была довольная улыбка кота, который загнал в угол мышь. — Что ж, леди Кроу, раз вы согласились представлять интересы Ковена на предстоящих переговорах, я дам вам несколько важных советов и обрисую цели, которых вам придется постараться достичь… — Представлять интересы Ковена?!! — Именно это я и предложил несколько минут назад, — ведьмак кивнул, скрестив на груди руки. Светлые глаза в прорезях маски смотрели на меня спокойно, и лишь в их глубине искрилось что-то подозрительно напоминающее смех. — Вы ведь внимательно меня слушали. Итак, к вашим обязанностям… На этот раз я действительно старалась быть внимательной, отгоняя от себя мысли о том, что я только что глупо попалась в ловушку из-за…себя, разумеется. — И отца Бартоломью. «И отца Бартоломью, Салем, хотя на твоем месте я бы проявила чуть больше эмпатии и обвинила во всем Ворона. Пернатый змей решил спихнуть на меня то, с чем сам не хочет возиться!» Разговор с ведьмаком затянулся допоздна. Мне предстояло завтра же прибыть в палаццо, где велись переговоры, которые обычно затягивались на несколько дней — от обязанностей преподавателя меня на время освободили, заручившись поддержкой Санторо. И я, так и не переставшая волноваться перед каждым уроком, с удовольствием бы провела неделю занятий без перерыва вместо того, чтобы находиться в одном помещении с представителями враждующих сторон, мечтавших подсыпать друг другу яда — но за неимением яда реального вынужденные ограничиться ядом словесным. Я пожелала фамильяру спокойной ночи и легла в постель, заранее представляя… Дарио. Ворон упомянул его имя, когда говорил о том, кто будет присутствовать на переговорах. Знает ли он, что я тоже приму в них участие, и мы впервые встретимся друг с другом у всех на виду? Наверняка вслух он станет иносказательно желать мне костра. Но я постараюсь сделать так, чтобы в это время он сам горел в геенне своих грехов. Рука самовольно скользнула вниз — шелк и прохлада покрывала не помогали справиться с горячей дрожью желания. Отношения — можно ли вообще было назвать отношениями то, что происходило между нами в последний год? — со священником открыли для меня новые возможности моего тела. Пробудили нечто запретное, сладковато-горькое на вкус. Как крепкий чай с чабрецом, в который добавили молока. Я бесстыдно ласкала себя — еще недавно даже не помышляя о подобном, теперь же, благодаря трижды несвятому отцу, зная, как можно доставить себе удовольствие, от которого пересыхает в горле, а с губ срываются стоны. Ощущая липкую влагу на кончиках пальцев, спешащих поскорее избавить меня от невыносимых мыслей о его губах, жарких поцелуях и словах, которые не должен шептать священник. Свободной рукой я прикоснулась к подбородку, обвела языком кончик большого пальца. Мне бы хотелось, чтобы это была его рука. Или…совсем не рука. От этих мыслей бедра снова свело сладкой истомой — мне казалось, что я задыхаюсь, тону в мыслях о том, о чем не должна думать ни одна приличная девушка. Но в этом ведь и были все мы. Нечто запретное, греховное, невообразимо порочное, сжигающее дотла и иссушающее жаждой в безуспешных попытках ее утолить. Наши чувства — танталовы муки, на которые мы оба были обречены с первой встречи. И все же, думаю, Тантал раскаивался в своих деяниях и отдал бы всё за возможность прекратить страдания. Мы же упивались ими. Каждой украденной у обоих богов минутой. Кажется, я прикусила губу, потому что почувствовала на языке соленый привкус, но тут же сосредоточилась на том, чтобы стоны, которые все тяжелее было сдержать, не были похожи на крики о помощи. Мне все равно никто не смог бы помочь! Только он. Закрыть глаза, представить, что это его ладонь так бесстыдно ласкает меня, что это его прохладные пальцы проникают внутрь. Податься навстречу ему, изнемогая от желания, потереться пульсирующей плотью, замереть, чувствуя, как подрагивают колени, как мир вокруг сжимается и плывет разноцветными кругами… Выдохнуть: «Prete». Я откинулась на подушки, почти до подбородка натянув покрывало. Ведьме, видимо, суждено вечно от чего-то сгорать: мгновением раньше от постыдных фантазий, а теперь — от стыда. Я ждала, что смогу быстро забыться сном, и надеялась, что он окажется без сновидений, но смогла уснуть только под утро. — Ведьме — костер! Камни царапают босые ноги. Шаг, еще шаг… Идти невероятно трудно — и при каждом движении скованные цепями щиколотки и запястья пронзает боль. Содранная кожа на них саднит. «Путь грешников вымощен камнями…» Я вижу только вымощенную мостовую — еще влажную от дождя, и мне так хочется упасть, припасть к ней лицом, вдохнуть запах мокрой земли, унять жар горящего от кандалов и лихорадки тела. Я не поднимаю глаз: никто не получит удовольствия увидеть мое лицо, потому что скрыть страх и с достоинством взглянуть в глаза ликующей, жаждущей моей крови толпе, я сейчас не могу. От запаха прелой соломы к горлу подступает тошнота. Что-то вонзается прямо в ступню, но приходится идти дальше, не обращая внимания на занозу. В конце концов, скоро меня это перестанет волновать. Боль даже радует — она означает, что я пока еще жива. Скоро это исправят. Теперь, помимо цепей, меня сжимает еще и обвившаяся змеей вокруг моего тела веревка. Как будто я похожа на того, кто может сбежать! Хуже любых пыток то, что внутри я чувствую лишь пустоту. Магия больше не наполняет меня. Мне страшно. Я не слышу, что кричит толпа — кажется, выкрикивает какие-то псалмы, воздает славу Первозданному и проклинает ведающих. Люди всегда оправдывают свою жестокость повелением высших сил, не понимая сути божественности. А она — всегда в равнодушии. Равно любить всех своих созданий — значит, не любить никого. Едкий дым царапает горло, и я кашляю до выступивших на глазах слез. Это хорошо: пусть они думают, что слезы появились от дыма. Скоро они вообще перестанут видеть мое лицо. Скоро мое лицо перестанет быть на него похожим. С трудом разлепив веки, я все же смотрю прямо перед собой. В последний раз — не на лица тех, кто думает, будто моя смерть сделает их жизнь лучше. На небо, затянутое облаками — и почему я раньше не любила пасмурную погоду? На крыши домов, фонарные столбы, деревья, поднимающийся вдалеке рассветный туман. Его глаза точно такого же цвета. …И они смотрят на меня из толпы. Он делает шаг вперед, и я улыбаюсь, отчего кожа на сухих губах лопается и на них выступают капельки крови. Это ничего, я знаю, у него есть нужное снадобье. Я хочу оказаться в его руках и прижаться щекой к сутане. Почувствовать запах хвои, ладана и церкви. Он — моя церковь и моя вера. Дарио Бартоломью бросает к моим ногам горящий факел, и солома, прежде лениво тлеющая, вспыхивает. «Путь грешников вымощен камнями, но в конце пути его — пропасть ада». Мой отныне снова святой отец искупил свои грехи. Но я знаю, что останусь его адом. Я в панике пыталась содрать с себя саван, который прилипал к влажному, покрытому испариной телу. Слишком горячо, слишком ярко — отблески костра ослепляли, заставляли снова зажмуриться, а кожу невыносимо саднило от оставленных кандалами следов… Куда делись цепи, которыми я была прикована? — Доброе утро, ведьма! Сон. Это был сон. Захотелось упасть на подушки и просто разрыдаться от того, что я слышу голос фамильяра, на которого всегда злилась за неуемную жизнерадостность по утрам. Я чувствовала магию, она была со мной, наполняла силой кончики пальцев, искрилась в крови. Жива. Я жива. Покрывало, показавшееся мне саваном, скользнуло на пол. Я потянулась, окончательно сбрасывая с себя кошмар, пропитавший комнату гарью. — Доброе утро, Салем. Нам с тобой предстоит трудный день. — Никаких дел до завтрака! — Не думаю, что смогу проглотить хоть что-нибудь. — Тебе предстоит провести несколько дней в попытках примирить стороны, которые не хотят друг друга и слышать. Уверен, моя ведьма справится с такой мелочью, как теплый корнетто и чашка кофе. — Ты невыносим! Я думала, что связываю свою судьбу с фамильяром, а не с моей нянькой! Бесполезно. Спорить с Салемом было совершенно глупым занятием, так что мне действительно пришлось спуститься вниз и постараться запихнуть в себя как будто совершенно безвкусную выпечку и ни капельки не взбодривший кофе. Прежде чем надеть на палец кольцо-портал, способное переместить меня в палаццо, я бросила взгляд в зеркало. Страх плескался в глубине глаз смотрящего на меня отражения. И это было совсем не то, что должны были видеть собравшиеся на переговорах. Не то, что должен был видеть он. — Позволь напомнить, что ему как раз нравится видеть страх на твоем лице, ведьма. Отражение улыбнулось мне. — В таком случае, теперь ему придется постараться получше, чтобы его увидеть. Я надела кольцо, и в подхватившем меня вихре, который длился всего мгновение, успела подумать: если моему сну и суждено сбыться, то Дарио Бартоломью сгорит вместе со мной. «И рука об руку вошли хаосом повенчанные в геенну огненную, и поглотил их гнев Первозданного». Если нашей истории суждено быть с трагичным финалом, то пусть именно с таким.