Тише плачьте дети, пока родители кричат. Это не плохое дело — слёзы горькие глотать.
Бьются стены, дом трясётся. До чего бурна фантазия твоя, улыбнись покамест лампа газовая ровно горит. Отец нитки белые распускает, по волосам проводит и в глаза красные, как разбитые ягоды клубники по фарфоровой тарелке, смотрит около нежно. Ты давишься! Черви грызут нутро, из горла лезут склизкие. Это слова, плетения обид. Жгут, жгут, жгут перцем чилийским ободранное сердце и на оковы проржавевшие осадком тянут. Всмотрись в небо. Там червоточина уже знает о тебе.
Глупый ребёнок, научись думать дальше задачек по математике за пятый класс. Слышишь ли ты, в утра гомоне, хоть мимолётное в ответ на его привет? Травись! Ты слепой кутёнок. Как там вода за жестянкой холодной?
Капают по разбитым коленкам из глаз дурацкие слёзы. Кап-кап, в тишине между родителей. Кап-кап, в скотче отдираемом.
Чернила синие в ручке по венам голубым, раз шов, два. Глупо ножом повторять. Точильный камень на кухонном столе приветственно пылью приманивает. Кап-кап, ржавые трубы текут фантой выливаясь за борт. Кат-кат, по доске мясной кусок пальца. Глупо, верно ведь,
так?
В мыслях сумятица. Звон колокольни и болотными огоньками горят глаза у волков. Смрадное небо и дождь липкий донельзя. Мозг шепчет тебе нежно,
ты попал. Бежать по полю сожжённому в гостиницу кривую, по доскам гнилым на верхний этаж, под крышу и колокол трезвонящий плачем. Глупый, глупый, глупый маленький ребёнок! Ноги в дырах западают и хлюпает промозгло по шее ветер. Будь тише, незаметней, сверчок.
Твои короткие лапки поджарят на кострище твоём же.
На груди жаба сидит и давит кости в бездну, глубже, чем смерти коса дотянется. Крючки рыболовные звенят в листве опадающей, блесна на бликах лунных по карнизу скребёт. В квартире тишина стоит гробовая. Тени играют в салочки по потолку, скачут за вертолётов шумом редким. Жёлтый фонарь. Полосит. Это тюрьма, безусловно. Босые ноги по холодному полу, гвозди гладко вбитые. На ощупь — как от крови дёрнуться. От воды задыхаться. Устраивается удобней жаба, толстыми лапами мнёт сердце сжирая. Глушит стук. Стакана треск и на ладони мутный капли блеск. Это не реальность. Отлипни. Проморгайся от останков челюстями в голень взъевшихся снов и гляди. Это кухня, холодильник жужжит и муха бьётся в мигающую кнопку печи. Тик-тик, часы на столе. Так-так, пальцы по коленкам дерут.
Голые стены. Задыхайся! Это время ладонь прокусить, чтоб задушить прущие войском гневлимым слова. О, волнуйся море, по душу твою, несчастный ребёнок застрявший в аду.
Плачут черти, плачут духи, плачут призраки в застенках. Чёрная гниль по документам разводным розовым кустом — на заламинированной бумаге отражается лицо. Улыбка прочерчена грифелем острым, вот, до чего она красна. Глаза голубые, ярче камней драгоценных, на фоне мешков спрутовых под. Давай же, Алфёдов, сглотни это вновь. Ты ведь любишь отцов? Ты ведь ценишь решение их?
Однобокое.
Глупое.
Постфактум для тебя.
Пальцы холодные, не потеют совсем. Экран телефона неровно горит. Введите новый пароль. За мутным стеклом фотография старая. Теперь разорвал её
ты.
В коробках картонных, дна нет совершенно. Отец по альбома корешку проводит нежно и бросает во тьму скотчем заклеенную. Мимо проходит, смотрит будто печально. Давят вопросы. До чего катастрофа. Всё тонут не начавшись. Сжимает крепче ими книги до треска, отец волосы трепет и помогает в коробку нужное запихнуть. Ты можешь оставить — с оттенком пустым, если
хочешь, — вещи в этой квартире. Приезжать, если вздумается и не бойся, тебя здесь любят за только факт существования.
Почему ты, Алфёдов, сжимаешь так кулаки?
Он уходит — на пару часов, может, пять, у него есть вообще-то право на личную жизнь, — и Модди неловко разливает чай по стаканам. Разговор сам выводит на разрушенный брак.
Сколько смеха. Хорошее дело так не назвали. Ах если бы.
Смеётся в чаинки, шелестит обёрткой конфетной и говорит, что это лучше, чем его родителей исход. Тут тихо. До безумия клинического. Теперь, слушай с остановкой здесь сердца, за полтора года ни одного
привет. Извинения искренние не раз, и даже не десять. Внимания маленькие знаки, раскопать, чего там, в душе чужой дымит?
Штили в море бывают ласковей. Без смерчей в солнечный день намекающих милостливо.
Жизнь — большой эксперимент. И Модди в нём нашёл дурной ответ. Он проебался знатно, без возможности на откат. Право слово, он ошибок перечень своих знает. Смилуйся на короткое слово, отдалённое совсем в ласке столетней, как свести смету в ноль? Грустная улыбка, ногтём ведёт по чаю разлитому. Обводит гранёный стакан и смеётся.
— Не грусти. Я всегда буду рад тебя видеть и любить вопреки и несмотря на.
Вой знакомый глушит в горле червей. Между коробок на кухне, под лампочкой качающейся от мухи сидеть, и в чаинки на дне пустого стакана смотреть. Глаза и корабли, пятёрки и кубки, делай последний глоток и неловко ударь его по плечу.
— Конечно, пап.
А во снах горят колокола и небо коптится пуще. Смогом оседают смолянистым чьи-то крохи тепла. Что у тебя есть, кроме разбитых зеркал в зале тысячи эх, маленький глупый кутёнок?
