All for freedom and for pleasure

Гейл просыпается, не открывая глаз, и лениво проводит левой рукой рядом с собой. Тонкие простыни, что родом из Эвермита, изрядно смяты, но всё ещё хранят тепло чужого тела. «Опять встал до восхода», — с этой мыслью Гейл наконец-то открывает глаза. Солнце ещё только-только обозначило своё присутствие в спальне, пробиваясь тонким лучом через щель в шторах. Он лениво поворачивает голову вправо: простынь не просто измята, она скомкалась, собралась как морская волна в шторм, обнажая матрас. Для кого-то это признак плохого сна или кошмара, но он знает что это не так. Сон окончательно покидает Гейла и он начинает чётче слышать мир материальный. Где-то за шторами звучит очень тихий смех, мерещится шелестение крыльев. Волшебник, садясь в кровати, поводит плечами, разминая, разгоняя кровь, потом медленно, и не очень охотно, поворачивается, опуская ноги на пол. Тёплый, деревянный пол. Шаг. Второй. Третий. Четвёртый. Ровно четыре его шага до штор. Шелест крыльев ему не мерещится спросонья. Крошечная щель — маленькое окно в ритуал чужого утра. Черепахового цвета перья на крыльях Тары чуть трепещут на легком утреннем ветерке. Трессим, вероятно, залетела в гости, а может быть её специально позвали. Этот момент Гейл никогда не собирался для себя прояснять. «В мире должна остаться хотя бы одна загадка, в которую ты не засунул свой нос», — и он согласен с этим высказыванием. Тара сидит на задних лапках и играет в… Гейл чуть морщится, пытаясь вспомнить это слово, трессим ему говорила, когда-то давно, когда он был ещё ребёнком, как называется эта игра. «Ладушки!» — вспоминает он. Небо над заливом уже обретает красные, жёлтые и оранжевые цвета, солнце встаёт. Вода из чёрной, ночной, глубокой — становится более зелёной и менее пугающей. Эти же цвет окрашивают в бурые оттенки волосы цвета пепла. Вьющиеся, непослушные, сейчас они напоминают морскую пену — настолько взъерошены. Левое ухо, слегка отгрызено (Гейл с неудовольствием понимает, что даже помнит когда и кем), а правое так и осталось — остреньким. Райлонар. Райлонар, дроу Селдарина. Люди, конечно, слышат только: «дроу», а «Селдарин» — никто не слышит. Гейлу доводилось видеть дроу, таких — настоящих, которые служат Ллос. Разница, конечно, есть. Но дроу — это всегда дроу. Просто так от некоторых вещей не получится избавиться. Гейл помнит Минтару. И что от неё осталось. И помнит, как окровавленные руки Райлонара, выдавливали глаза гоблинше, которая посмела обидеть крошечного медвесычика. Гейл помнит Кагу — и её хрипы, предсмертные. И то как осторожно Райлонар погладил по голове Арабеллу, насколько мягок он был с беженцами-тифлингами. «Пытается быть хорошим, но дроу — это дроу», — даже спустя несколько лет, Гейл не знает как правильно сформулировать эту мысль. — И долго ты будешь поглядывать? — Тара уже просто сидит, поводя крыльями, словно разминает их перед долгим полётом. — Я не одет, — голос Гейла хрипит ото сна. — Кто-то из нас не видел чего-то? — Тара переводит вопросительный взгляд на Райлонара, который ей просто улыбается и тянет ладонь, чтобы пригладить растрепавшуюся шёрстку. Трессим охотно подставляет бок под неё. — Вот так и подкрепляются слухи о том, что волшебники лишены всякого стыда, — Гейл выходит на балкон как есть. Райлонар лишь щурит свои невозможные глаза. Он завёрнут в один тонкий плед, который своим глубоким синим оттенком только подчёркивает тёмный цвет кожи, а светлые участки на ней делает практически белыми. — Ты был лишен его с рождения, — Тара, если бы могла, то пожала бы плечами. — Однако, мне пора. Нужно сообщить твоей матушке, что сегодня вас стоит ждать на ужин. — Вот как, — но судя по лицу Райло, трессим прилетала не только за этим. Удивительно, что они поладили настолько хорошо. — Именно так, — с этими словами она взлетает в прыжке. — Вы играли… — Тара уже давно стала точкой, которую уже даже не разглядеть, когда Гейл садится на место, что она занимала. Его тут же укутывают в плед, под которым Райлонар, также как и сам волшебник, без одежды. «В хорошей постели — надо спать голым», — эту прописную истину Гейлу в голову вложили самой первой. — Ей нравится. Мне нравится. Не вижу смысла этого не делать, — дроу укладывает голову на плечо Гейла и замирает. — Ты… — внезапно решает спросить тот, — не хочешь найти семью? Этот вопрос, очевидно столь же внезапный и для Райлонара, вынуждает его оторвать голову от чужого плеча. — У меня есть семья, — в голосе его звучит бесконечное удивление, с немалым долей обескураженности. — Я… про твою семью. — У меня есть моя семья… — Райло хмурится, но через несколько мгновений перестаёт, словно, понимает наконец-то, что у него спросили. — Нет, я не хочу искать свой анклав, если ты спрашиваешь о нём. — Ты… не любишь свою семью? — не то, чтобы они никогда про это не говорили. Но обычно тему своего анклава Райлонар не горел желанием поднимать. — Люблю. И я знаю, что с ними всё хорошо. А ещё с ними всё будет ещё лучше, если мы и дальше будем держаться как можно дальше друг от друга. Дроу — это дроу, неважно насколько… хорошими мы пытаемся стать. Я всего лишь третье поколение, которое живёт на поверхности. Мы и до Исхода почитали Эйлистри, но… — Райло замирает. — Но?.. — Но некоторые аспекты не исчезают даже к третьему поколению. Может быть к десятому?.. Иногда мне пишет родитель, — да, именно так он их называет: родитель и родительница, — и никогда «папа» и «мама», — даёт знать, что всё в порядке. — Их не было даже… — Никому бы не понравилось приди они, — Райлонар качает головой. — И чем был плох Хальсин в роли моего отца? — Ничем, просто… — Мне нравится быть Декариосом, — дроу снова кладёт голову на плечо Гейла, а под пледом находит его руку и накрывает своей. — Мне нравится быть в вашей семье. Мне нравится вникать в традиции клана Декариос. Мой анклав, не смотря на то, что нас считают добрыми дроу, другой. Всё ещё есть тень Ллос, осколки её влияния… Они как осколок стрелы, который оброс новыми тканями, но он всё ещё есть — стоит только не аккуратно ткнуть и… да, ты и сам видел. Сколько раз это происходило тогда? А я — третье поколение. Мои родители — ещё большие дроу. Хотя они стараются, прилагают все усилия… Если им нужны будут мои помощь и вмешательство в их жизнь, или жизнь анклава — они дадут знать, но до этого лучше нам всем быть подальше друг от друга. — Вы же… где-то все под Глубоководьем жили? — Да. И ты правильно подметил — жили… …. … . . Гейл просыпается и открывает глаза. Небо над ним — тёмное, горькое, страшное. Сердце выедает проклятье, которое поразило эти земли. Земля холодная, ледяная, а ведь — три спальника под ним. Один — его, один — взятый по принципу наглости, а третий — райлонаров. Дроу сидит около походного костра. Он всегда встаёт самым первым и просто смотрит на огонь. Волосы цвета пепла, что начинает угасать, взлохмачены, свиты в беспорядочное гнездо. Утром Карлах, закатывая глаза, будет разбирать их попрядно, помогая привести хоть в подобие порядка, а Райлонар будет шипеть и грозиться побрить голову на лысо. — Не замёрз? — голос Гейла звучит хрипло от сна. А ещё он говорит очень-очень тихо, чтобы никого не разбудить. — Нет, — дроу отворачивается от огня, сначала долго смотрит на волшебника, потом перебирается обратно к нему под бок, в тепло спальника. — О чём задумался? — Та иллюзия Глубиноводья… Я родился под ним. — Мне казалось, что дроу Селдарина выходят на поверхность и живут среди прочих рас, разве нет? — Родительница сказала, что ей спокойнее будет рожать там, где меньше всего может быть тех, кто может навредить ребёнку… Во втором поколении всё ещё сильны старые привычки. Я… наверное, люблю её, но… — … вы будете любить друг друга ещё сильнее, если между вами будет расстояние, — бормочет Гейл в кудрявую макушку. — Откуда ты?!.. — Я видел сон…