Дар

Руби родилась в день извержения небес. Мать корчилась в родовых судорогах, а небо над головой изливало всю свою ярость. Первый плач Руби смешался с оглушительным грохотом, столкнувшихся облаков. Уже много лет спустя она увлеклась изучением природных явлений и тщательнее всего отыскивала в книгах правду о тоннах воды в небе. Ей представлялось, что гром возникает, когда облака, кажущиеся такими пушистыми и безобидными в солнечный день, движутся друг на друга, как громадные корабли. Этот образ ужасал и притягивал, всегда жил в её снах перед самым рассветом — она просыпалась, и все моря, обрушившиеся на землю, потом остывали на коже. Мать пела ей колыбельную, гладила по голове, и грохот растворялся в дали. Мать пела о даре, что помог Руби появиться на свет — о даре, что явиться, чтобы разогнать грозу. Самое яркое воспоминание из детства — Руби собирает камешки у реки. Она наблюдает за жирными серебристыми телами рыб, ничего не подозревающих в глади переплетённой с солнцем воды. Мать стоит с маленьким копьем наготове — время изрезало его уродливыми вмятинами и царапинами, но у Руби это копьё вызывает благоговейный трепет, оно кажется ей древним, как земля, а мать с ним в руках могущественной первобытной женщиной. Копьё, быстрое, как стрела, пронзает рыбу; Руби видит слабые потёки крови на камнях; холодная узкая ладонь матери закрывает ей глаза. Этот тенистый грот у реки — единственное красивое место в подножии скалы. Сама скала чёрная и сплошь мертвая. Крошечные лачуги цепляются за неё как раковины. Жители на рассвете рассыпаются возле своих домов, голоса скачут по серому воздуху рвано и пронзительно, как крики чаек на море, омывающем скалу с противоположной неприступной стороны. Люди потрошат рыбу, мать подхватывает Руби на руки и утыкает лицом себе в грудь, но она всё равно видит, как внутренности скользят по чёрным камням. Прохожие расступаются перед ними, как волны перед скалой. Руби ещё мало что знает о людях, но чувствует, как их взгляды меняются. Она зарывается в ткань на материной груди — ей хочется стать чайкой и улететь высоко в небо. Когда мальчик кинул камень ей в спину, Руби в первый раз разрезала рыбу. Мать отошла справить нужду за домом, а Руби была так увлечена движениями ножа в своей руке, что совсем не заметила, как кто-то подкрался сзади. Мальчик был на несколько лет старше её, с слишком длинными для тела ногами и руками, и Руби подумала: это совсем не странно, что такой несуразный человек станет таким злобным. Она ничего не сказала, только потёрла место удара. Руби знала, что соседи боятся её мать, бояться её проклятых глаз — глаз, которые достались и Руби тоже. Никто из детей никогда не играл с ней, этот мальчик, хоть и с камнем в руке, был первым, кто осмелился к ней подойти. Мать вышла из-за угла дома, поправляя юбки, и глаза мальчика стали большими, как блюдца. Руби слышала только топот его убегающих ног и обрывки фразы про больную кровь. Скала была черна и неприветлива, но Руби с рождения была очарована миром, тихим течением воды и настроением неба. Она часами наблюдала за тем, как свет меняет форму тени, бабочка тихо целует цветок, а облака обретают плоть животных. Когда Руби научилась читать, она просила у матери книги, которые могли дать ответы на многочисленные вопросы, роящиеся в её голове, как осы в яблоке. Мать еле заметно улыбалась, наблюдая за ней, иногда, отрываясь от работы, она говорила Руби, что когда-нибудь научит её, как вступить с природой в союз, что когда-нибудь Руби станет таким же чудом, как всё вокруг. Руби ей верила поначалу, но годы утекали, а работа матери её никак не отпускала и время наедине с дочерью становилось всё короче. А когда камни полетели ей в спину, пришлось смирится с тем, что чудом Руби никогда не стать. Она оставила книги и наблюдения у окна, взяла в руки нож и с пробуждения солнца до восхода луны срезала серебристую шкуру, вытаскивала кости, раскладывала мясо для людей, никогда не смотревших ей в глаза. Но даже отказавшись от книг, Руби было сложно обуздать своё любопытство. Разрезая рыбу, она осторожно прислушивалась к разговорам вокруг, они протекали над её головой, как ручейки в камнях — вслушиваться в них казалось так же естественно, как наблюдать за руслом реки. Руби не нравилось, когда люди сидели совсем близко, тогда голоса соседок становились похожими на крики чаек. В её шестой год разговоры были всё об одном, Руби знала это потому, как женщины становились тише, но никак не могла разобрать самих слов, только отдельные фразы: «чёрные кони», «мужчины», «забирают». Но в один день ей удалось подобраться достаточно близко к одной из женщин, — ветер приносил кислый запах её пота и въевшейся в одежду соли. «Они забрали Мари вчера», загрубевшие руки с ножами замедлили движение, «говорят господам совсем не хватает слуг в их поместьях». Послышались сдавленные стоны: «Но ведь Роберта забрали совсем недавно», «У них наверняка эпидемия чумы», «Так и до нас дойдёт зараза». Нож резко дернулся у Руби в руке, кровь захлестала из пальца, заливая рыбу и подол юбки. Она никогда ещё не видела у себя столько крови, боль раскручивала спираль от кисти по всей руке. «У меня же останется палец, останется палец», думала Руби, падая на землю. Всё, что она слышала — это недовольные крики и один испуганный голос. Руби совсем скоро поняла, что мать совсем не всесильная, несмотря на то, что её все бояться. Она не могла защитить дочь от косых взглядов и щипков, не могла изменить цвет и размер её глаз, мать не могла найти ей друзей. Руби смотрела на других матерей и недостатки её собственной казались всё явственнее: она не могла приготовить хороший обед, редко стирала и убиралась в доме. Руби не могла сказать, что её всего этого не хватало, но, наблюдая за другими детьми, она всё больше и больше чувствовала себя ущербной. На продуваемой всеми ветрами скале она не могла дышать. Но стоило спуститься вниз, и всё менялось: перед Руби раскидывались бесконечные поля цвета темного изумруда. Они спускались ярусами в долину, становясь чем дальше, тем светлее; солнце сходило вместе с Руби со скалы и играло на них. Тоненький ручеёк протекал в дали, разрезая поля искрящейся лентой, камни, движимые потоком, переговаривались на его дне. Ни птицы, ни звери не мелькали здесь — всё это принадлежало только ей. Однажды, спускаясь по ярусам, Руби набрела на дом — плотный и красивый, совсем непохожий на лачуги, цепляющееся за скалу. Цветы росли на лужайке, могучий плющ обвивал стену, в воздухе порхали бабочки, которых Руби видела только в книгах. Она застыла не в силах отвести взгляд, а когда очнулась, дверь дома открылась, и на пороге показалась молодая женщина. Её коса обвивала тело, как плющ дом, взгляд был острым и ясным, щеки красными, будто ободранные ветром. Руби почувствовала силу, не выдуманную силу её матери, а настоящую — ту, что рождается в здоровой крови. Женщина долго смотрела на неё, а потом молча отошла в сторону, пропуская в дом. В коридоре на Руби уставилась пара ошарашенных голубых глаз: мальчик её возраста стоял в проёме комнаты, сжимая в руках мягкую игрушку (у Руби таких никогда не было). Медленно, как его мать, открыв рот, он произнёс только одну фразу: «Никогда не видел таких страшных глаз». Так у Руби появилась новая семья. Женщина позволила Руби оставаться у них, но надела на неё вуаль: «Мой сын боится твоих глаз». В этом доме всё было противоположно каморке на скале: прибрано, еда кипит в котле, скатерти белые и вышитые красными нитями. У Женщины был муж, но Руби так никогда его и не увидела. Женщина говорила о нем с благоговением, говорила, что всё это благодаря ему. Руби, наслушавшись, спросила мать о своём отце, но та лишь коротко ответила: «У тебя нет отца, Руби». Женщина, которой Руби передала её слова, недовольно цокнула языком, она будто хотела что-то сказать, но в конце концов только приказала: «Иди помоги мне сготовить обед». В доме Женщины Руби чувствовала себя обыкновенной девочкой — этого ощущения ей не хватало всю жизнь. Руби работала на скале, потроша рыбу, а потом спускалась в долину к маленькому домику, увитому плющом. Она пошла в школу вместе с сыном Женщины, он подарил ей новую вуаль, ещё более густую чем прежде, чтобы другие дети не обижали. Она с друзьями играла в бескрайних полях, так непохожих на скалу, и совсем позабыла о материнском даре, отравившем её кровь, пока однажды худая рука не схватила её за плечо, и мать, чьи глаза, казалось, стали ещё больше и чернее, не сказала ей идти с ней на чердак. Чердак был главным страхом Руби с детства. Заглянув туда в пять лет, она поклялась больше не ступать туда никогда, но в тот раз послушно проследовала за матерью. За много лет здесь ничего не изменилось: те же обступающие стены, провисший потолок, шкафы, склонившееся перед падением и в самом центре круг, нарисованный мелом — с пяти лет Руби преследовало смутное осознание, что он может означать. Мать говорила ей о своём даре, даре, что живет теперь и в ней, даре их крови, Руби слышала достаточно разговоров соседей, чтобы понимать: даре больной крови. Она не хотела ничего о нём знать. Руби обняла мать и медленно, как Женщина, открыв рот, произнесла только одну фразу: «Я никогда не стану такой, как ты». Так Руби потеряла свою первую семью. А когда Руби исполнилось девятнадцать, приехали мужчины на чёрных конях и забрали её. Руби до сих пор помнит крик матери — словно небеса разверзлись вновь.