Золотое сечение

      Следующий день наступает неожиданно резко. Рома чувствовал себя престранно, но уже во время сборов к школе немного обрадовался: получается, вчерашний телефонный разговор ему попросту приснился. Он правда тоскует по Антону, очень скучает и страдает, и, возможно, так разум с ним балуется, посылая тревожные сны.       Слышать голос Антона было приятно. Но во всем остальном сон был именно кошмарно пугающим.       Однако в школе ему не дали сосредоточиться на размышлениях об этом — первыми уроками были русский язык и литература, и с самого начала Лилия Павловна объявила о самостоятельной работе по учебнику. Он особо ее и не слушал, относясь к таким вещам как к возможности разобраться со всем за пару минут и все остальное время просто страдать хуйней, и точно так же к этому относился и Бяша. Все равно они оба как всегда кучу ошибок наделают, а потом и эта грымза прицепится к ещё чему-нибудь.       Он просто бездумно переписал текст из учебника, едва ли вчитываясь в написанное.       На следующем уроке Лилия Павловна бегло проверяла сданные работы, наказав читать «Зеркало и обезьяна» Хармса. Понятное дело, учебники они с Бяшей открыли, хоть и каждый на разных страницах, а вот читать не стали — ну в пизду, все равно эта маразматичка никогда не спрашивает конкретно с них такие задания, зная, что им глубоко похуй.       Да и… не сказать, что хоть кто-то кроме Полины или Кати сейчас читает именно это, а не имитирует активную деятельность.       Бяша уже почти засыпал, когда учительница подозвала Катю и отправила раздавать тетради с проверенными работами. С важным видом староста класса пошла по рядам, возвращая тетради ученикам, и остановилась возле их парты, усмехнувшись. — Поздравляю, Пятифан, — поерничала она, — с первой пятеркой за год.       Рома хмуро глянул на нее; девочка хмыкнула, громко хлопнув тетрадями о стол, и пошла дальше. Краем глаза он видел, как она раскрыла одну из тетрадей, проверяя отметку, а затем протянула ее Полине.       Понятно. — Че, пятерка, на? — пробубнел Бяша, мигом проснувшись. — Че ты там такого наворотил? — Бяша, блин, — мальчик закатил глаза, понимая, что Катя могла пиздануть что угодно просто потому, что вот такая вот она сука. — Да какая там…       Он замолкает, когда видит выведенные красным отметки.       2/5       Че блять — Да, Пятифанов, — подала голос Лилия Павловна. — За содержание, несомненно, два. Но удивительную грамотность не могу не поощрить. Даже не думала, что у тебя откроется талант к писательству. Видимо, нужно давать тебе больше сочинений; того глядишь — человека из тебя сделаю.       И она снова уткнулась в журнал, выставляя оценки.       Рома недоуменно глядит то на нее, то на свою тетрадь, а потом до ушей донеслись тихие смешки.       Что случилось-то? Он что, не то задание сделал? — Хуя ты могешь, — шепотом прокомментировал Бяша, заглянув в тетрадь друга. — Две отметки, на! Еще и с пятеркой.       Школьник вздохнул, решив перечитать написанное. Классная руководительница справедливо оценила грамотность — ни одного исправления, все написано просто идеально, даже в запятых не запутался. Но какой смысл тогда в задании и оценивании именно этих пунктов, если он, опять же, просто все переписал?       И какие сочинения, блять?!       Он вчитывается в написанное и сначала ничего не понимает — смысл текста просто не отложился в голове и сейчас он словно впервые его видит. Школьник мельком глядит в открытую бяшину тетрадь, где корявым почерком написано что-то про цыплят, а потом снова возвращается к своей тетради.       «В тот день ветер выгуливал в небе темные облака и если бы не зима, то можно было подумать, что скоро — еще до конца уроков — пойдет дождь. «Ах, как было бы хорошо, если бы сегодня действительно была весна», — подумалось нашему герою. — «Тогда мы могли бы хоть пойти на речку и он бы, возможно, не так грустил».       Ч-что?.. — А про что текст был? — сипло спрашивает Рома у приятеля. Бяша удивленно приподнимает брови и услужливо пододвигает свою тетрадь. — Там у курицы цыплята вылупились, и она им имена дает, — поясняет он безразлично. — Тип кто чем отличается, на.       Рома коротко кивнул и снова уткнулся в собственную писанину, предусмотрительно закрыв ее от друга локтем. Видимо, он действительно начинает сильно сдавать, даже если всеми силами пытается не подавать виду. Как иначе объяснить то, что сейчас, читая текст из явно другого задания, он не может перестать думать о том, что в тот день, когда он в последний раз видел Антона, в голове крутились такие же мысли о лете и дожде?       «На перемене после пятого урока мальчик признался, что теперь не может заставить себя смотреть на дверь комнаты, в которой раньше жила его маленькая сестричка. Товарищ хотел его поддержать, но не знал, как правильно выразить то, что ощущал и что хотел передать, поэтому коснулся его предплечья в немом жесте сочувствия».       Рома едва не захлопнул тетрадь от удивления. По спине пробежал холодок и слюна стала вязкой и горькой как после только что выкуренной сигареты. С каждым новым прочитанным словом его лицо становилось все более хмурым и белым потому что, блять, это буквально происходило с ними, будто…       »…и они втроем договорились пойти к речке Ольшанке разбивать лед. Наверное, это было глупо, но раньше дети часто баловались этим незамысловатым ритуалом, желая приблизить весну и…» …Будто кто-то написал обо всем, что тогда случилось.       Но такого же просто не может быть, да? Никто не мог выкрасть тетрадь Ромы и в точности его почерком написать то, что он чувствовал и делал тогда, а сам бы он ни за что не стал так вот изливать душу Лилии Павловне, которая явно не была готова к тому, что ученик расскажет как он… что он делал до исчезновения друга. Роме даже не хочется представлять ее лицо в момент, когда она поняла, что конкретно он тут настрочил.       Резко замутило. Тот день он запомнил отчетливо, потому что с похорон Оли каждый день в равной степени был похож на предыдущий, но в то же время отличался чем-то особенным. Рома следил за тем, как ведет себя Антон, оказывал ему внимание и поддержку, старался как можно больше с ним разговаривать. Мальчика на секунду загробил озноб — в тот день произошло много чего, о чем знать никто не должен был. Какого черта оно вообще написано в его тетради?       Он пробегается взглядом по строкам, молясь чтобы в его рассказе не было ни одного упоминания о том, что было после уроков, но все его надежды рассыпаются в пух и прах потому что события, происходящие в школе, заканчиваются на пятом абзаце из восьми. На затылке выступает испарина.       Следующий абзац начинается с того, как они разминулись с Бяшей — в точности как в реальности. Обычно они провожали сначала именно Петрова, потому что до его дома идти дальше всего и стать жертвой легче, но в тот день Бяшина мама встретила его у школы чтобы они могли вместе пойти в магазин, поэтому провожал Антона именно Рома.       «Когда они остались наедине и пошли в сторону леса Рома подумал, что это очень удачная возможность поговорить, но пользоваться ею не стал — тяжко и боязно за себя, за Антона, за их дружбу».       Мальчик едва не взвыл от ужаса — до этого в тексте использовались исключительно обезличенные заменяющие без имен и указаний, но теперь даже отвертеться не получилось бы — все прямо написано и сказано.       «Тучи все еще были громоздкими, но Антон улыбался и смеялся, и, хоть его глаза теперь всегда были грустными, Рома старался не думать о том, что он никогда не оправится от случившегося в его семье. Отчего-то захотелось пожалеть его и показать, как он им дорожит: взять за руку или обнять, но Рома сделать себе этого не позволил; он просто положил ладонь на плечо друга. Тут же, правда, пожалел об этом — жеста этого, казалось, так мало для того чтобы показать, как на самом деле он о нем волнуется.»       Вспоминать тот день вот так — восстанавливая его в памяти из короткого текста где о нем самом говорится со стороны — было ошеломляюще. Мир словно сузился в одну точку, в маленький мирок, где были только Рома и эта проклятая тетрадь, в которой были черным по белому написаны его мысли и действия, как будто он был одним из придуманных русскими классиками персонажей, всех из которых всегда ждали боли и лишения.       «Бросать в лед камни с мостика было весело — мальчики брали камушки, соревнуясь в том, кто дальше кинет или сильнее сломает, больше поднимет и громче пробьёт. У них была даже своя система подсчета баллов, придуманная по дороге к мостику, но забытая ровно в момент первого пробития льда. Вода под мерзлым слоем шумела и клокотала, была темной и наверняка холодной, прорывалась в дыры от камней словно глаза огромного паука. Рома то и дело оглядывался чтобы за ними никто не смотрел, но стоило Антону вдруг поблагодарить его за то, что он его поддерживает, как хулиган растерялся, смущенный неожиданным хорошим словом».       Рома сглотнул. Футболка прилипла к спине. » — Да не благодари, Тох, — сказал Ромка, затем стушевавшись. — Ты, главное… Ну, не бойся никогда рассказать ничего. Я… ну, то есть… — Я понял, Ром, — засмеялся Антон, еще больше этим друга смутив.       Вечереть начинало и они должны были разойтись по домам чтобы родители не волновались, но Рома все переминался с ноги на ногу, решаясь то ли свершить задуманное накануне — еще до пропажи Оли — то ли попрощаться наконец. Глупо, наверное, это было, несерьезно и совершенно безнадежно. — Я сказать хотел, — наконец вымолвил он.»       Рома так боялся читать следующие строки, что глаза его будто впились в последнюю написанную реплику, а ощущения словно вернули в тот злополучный момент, когда он, весь прея после игры на льду, пялился себе под ноги и каждое слово, хоть и было желанным им, давалось с невероятным трудом.       Наконец он опускает взгляд. » — Что такое? — удивился Антон, но вместо ответа Рома, бледнея, наконец вынимает из кармана сложенный листок — половинку от тетрадного — и протягивает. — Сейчас только не читай, — глухо просит он, не поднимая взгляд, когда Антон медленно берет записку из его рук. — Потом. Когда один будешь.       Он не видит антонова лица когда прощается с ним, не знает разозлится тот или обрадуется. Может, они даже общаться перестанут, потому что Антон это глупостью посчитает и мнение поменяет о нем. Рома просто надеется, что скоро наступит весна и все будет хорошо. Он уходит домой, обдумывая то, не наделал ли в записке ошибок.»       Рома тупо пялится на последние строчки. Он уже не надеется ни на что хорошее и просто благодарит высшие силы за то, что все прерывается именно на этом моменте и Лилии Павловне не пришлось читать ничего более.       Что это вообще за хуйня? Как он не заметил подвоха, строча именно это? Сука, текста еще и на несколько страниц, но его будто и это никак не удивило — у Бяши текст занял буквально две страницы, в то время как Рома настрочил более четырех.       Как… Что вообще у него было в голове, когда это происходило? И, блять, он бы ни за что в жизни не смог описать все именно так: Рома не был фанатом литературы, чтобы зачитываться и тем более что-то свое писать, поэтому исключено, что он это мог придумать. Тем более на ходу. И это у него не заняло целого урока — он уверен в том, что закончил относительно быстро и еще какое-то время не делал ничего.       Тогда… откуда это взялось? Почему он ничего не заметил? Почему в тот момент легко переписал — или реально сочинил самостоятельно — и бездумно отдал? Тут же, блять, столько раз упоминаются их имена. «Антон», «Рома»…       Это какой-то бред. Просто натуральный бред.       До конца урока он старается досидеть настолько тихо, насколько это возможно, лишь бы не привлекать внимания к своему бледному перепуганному лицу.       Хвала небесам, ждать пришлось недолго. — Пойдем за школу, — говорит Рома соседу по парте в ту же секунду, как зазвенел звонок. Переменка.       Бяша соглашается, и они спешат поскорее выскочить из здания, чтобы не терять время. Переменки маленькие, а за школу они ходят только с одной целью — покурить.       Мороз пробивает до костей, но вместе с этим Рому словно кидает в жар от осознания происходящего. В голове не укладывалось, как он вообще умудрился весь этот бред написать и не заметить. Он точно помнит, что именно переписал все с учебника, не заменяя ни одного слова, но не может же быть такого, что там написали именно это, правильно?! Он что, так сильно по Антону тоскует, что в прямом смысле с ума сходит? Это ведь можно счесть за галлюцинации. Они вообще могут появляться, когда сильно тоскуешь по кому-то близкому? Если да, то дела у Пятифанова весьма плохи, потому что день ото дня он по Антону скучает только сильнее.       На улице ясно; выпавший с утра чистый беленький снежок запорошил все следы и окурки, которые и они, и другие ребята ещё вчера тут оставили. Рома вдыхает полной грудью и силится отогнать от себя тревогу, замечая непонятливый взгляд Бяши. Разумеется, не заметить, как сначала он побледнел, а потом покраснел, было просто невозможно, учитывая тот факт, что они за одной партой сидят.       Блять. Он просто обязан потом вырвать эти листы и выбросить их, чтобы, упаси господи, никто не смог их прочесть. Слава богу, он хоть не описал, что в этой записке ебаной было — если бы Лилия Павловна это прочла, ему был бы пиздец.       Блять, она бы рассказала все родителям. И батя бы его убил в тот же день.       Успокоиться не получилось. Дойдя до их с Бяшей места, спрятанного от посторонних глаз, он достает из кармана пачку сигарет и зажигалку, но подходить к «Повешенному» сейчас почему-то брезгует, вместо этого прислоняясь спиной к старому дереву. Вспоминает, как тут они репетировали подкат к Полине, как Антон сдерживал улыбку от изображения Бяшей «тёлочки». Раскрывая пачку, школьник ощущает странное дежавю, но чувство это игнорирует, быстро подкуривая.       Так немного легче.       Может, он просто слишком много думает обо всем этом. В конце концов, какой ему сон ебанутый снился про эти телефонные звонки от Антона!.. И ведь такой реалистичный сон, что он почти поверил, что это действительно так и было. Только вот никто ему не звонил и никуда он не выходил, да и, блин, как бы Тоха ему дозвонился? Откуда? Никто не знает, где он и что с ним.       И это ужасно. — Ты чего? — спрашивает Бяша, видя, как лицо друга расслабилось, выглядя уже не напряженным, а откровенно грустным. — Из-за задания так переклинило, на?       Он мотает головой. — Нет, — ответил мальчик, немного привирая. — Просто волнуюсь. За Антона.       Бяша понимающе кивнул; ему тоже эта потеря далась тяжело — он периодически замолкал и уходил в мысли, и лицо его превращалось в маску прорывающейся печали. — Скоро уже весна. Может, найдется Тоха, на, — попытался он приободрить друга. — Не все еще потеряно. Вдруг повезет.       На плечах вдруг стало тяжело. Рома неловко повел ими, стряхивая снег, который, видимо, насыпало с веток дерева, под которым они стояли. Он затягивается, глядя себе под ноги, на чистенький беленький никем ещё не утоптанный снежок, а потом переводит взгляд на Бяшу. — Мне бы хотелось так думать, — говорит он совершенно серьезно. — Но никому не везло до этого. Так что все это хуйня.       Затянувшись в последний раз, он стряхивает пепел, а затем передает сигарету Бяше. Мальчик принимает ее, не отвечая на сказанное другом, и отводит взгляд куда-то вдаль. Вокруг белым-бело; в последние несколько дней здесь самые настоящие снегопады, но небо ясное и чистое, поэтому большую часть времени просто больно смотреть на припорошенные дороги и крыши домов — сверкает ярко.       Рома окидывает взглядом школу, прикидывая в голове, сколько осталось до звонка, а потом, снова вспомнив про сон, решает пересчитать все сигареты в пачке. Ну, мало ли реально его так вечером переклинило, что слышал что-то. В учебнике же тоже он видел именно то, что переписал, хотя такого быть не может.       Достав пачку, он опускает взгляд вниз, и сердце едва удар не пропускает от испуга и неожиданности: прямо перед его ногами были следы от шагов, и, что самое тревожное, судя по направлению, шагающий должен был стоять прямо перед ним.       Лицом к нему. Близко-близко. — Еб! — не закончил он ругательство, выронив уже открытую пачку. Сигареты рассыпались прямо на снег рядом с шагами, и он опускается, принявшись их собирать. — Бля, Ромыч, ну ты че, — Бяша так же принимается помогать ему, зажав сигарету губами, пока остальные не вымокли на снегу — хуйня потом будет, а не курево. — Руки что ли дырявые? — Да блять, ты на следы эти посмотри! — воскликнул Пятифанов. — Их буквально пару секунд назад здесь не было!       Бяша не выглядел как человек, который в это поверил. — Я серьезно! — продолжил Рома. Бяша уже собрал все, что он успел рассыпать, и забрав пачку из рук друга, принялся аккуратно все пихать на свои места. — Я смотрел до этого: ничего не было! А сейчас какие-то следы и… — И кто-то пришел? — подсказал школьник, недоверчиво изогнув бровь. — Бабайка? Призрак, на? — Не издевайся. Я знаю, что я видел, — настоял на своем Рома. — И следов там точно не было. Ты еще и посмотри, куда они идут.       Разумеется, смотреть на это все Бяша не стал, увлеченный пересчитыванием сигарет. Выражение его лица вдруг стало совсем обреченным и расстроенным, а потом он нахмурился. — Ром, ты че, даун? — серьезно задал он. Всяческий страх и тревога отошли, сменяясь почти огорчением: Бяша ему не поверил. — Я ж рядом стою, на, и если бы кто-то подошел, я бы увидел. Никого тут не было; выдохни уже. Нормально все. Просто ты натоптал и не заметил.       Наверное, он прав, и Рома просто себя накручивает. В конце концов, чего он это реально решил, что тут следы чужие каким-то волшебным образом появились? Просто он не заметил, что сам с места на место перешагивал, потому что нервничает и переживает. Правда, чтобы такие следы появились, ему нужно было бы на месте крутиться, а такого он точно не делал — А еще, Ром, мы одну сигу проебали, на, — грустно вещает мальчик, глядя ему точно в глаза. — Походу, куда-то в снег провалилась. Пиздец, блять…       Да. Она точно просто провалилась в снег и они руками ее случайно там и похоронили. Все именно так.       А не потому, что Рома вчера все-таки выходил после странных телефонных разговоров.       День становился все страннее и страннее. Возможно, все именно потому, что пропажу Антона Рома переживал особенно тяжело, хоть они и не успели продружить так уж много, чтобы привязаться. С Тохой было легко и интересно, он не был ханжой или, наоборот, быдлом, и при этом у него было свое мнение и он мог его отстоять. С Бяшей было легко и весело, потому что он точно никогда не кинет и не оставит в беде, всегда поддержит и будет топить за друзей до самого последнего, и при всем этом никогда не осудит. Он именно сердечный и преданный.       Антон… другой. Совсем другой, не как Рома или Бяша. Он по духу чем-то напоминал Полинку: мягкую, нежную и такую возвышенную, но в то же самое время имеющую твердый характер и трезвый взгляд на вещи. Она, как и Антон, видела прекрасное в каких-то мелочах и совершенно невыразительных вещах, но назвать ее таким уж романтиком было нельзя: здравомыслие так же было ее сильной чертой. И все это точно так же сочеталось в Антоне, и Антон был рядом, Антону нравилось быть рядом с ним, Антон хотел бы быть рядом больше.       Но он пропал. И для Ромки это стало самой настоящей трагедией, которую он не знал, как пережить.       Многие вещи Антона у него остались до сих пор. И… не то чтобы прям такие уж вещи, но следы его присутствия в его жизни все еще есть: в некоторых конспектах он что-то рисовал или писал ему на полях, у них даже была отведена отдельная тетрадь под переписки и прочие неважности. На этой страничке они слоили замазку, пока не получилась небольшая горочка. На другой было карикатурное чудовище, названное Катей. Еще дальше начинались маленькие записки друг другу самого разного содержания, включающие в себя как придумывание нелепейших прозвищ, так и обсуждение чего-то происходящего в классе. И…       «Где ты?»       В груди тяжелеет.       Рома иногда писал это после того, как Антон пропал. Разумеется, никакого ответа он не ждал, просто так появлялось ощущение, что он может это хоть таким способом Антону сообщить, где бы он ни был. Все то время, что Петров числится пропавшим, у него нет сил злиться или хотя бы отбиваться от обвинений Кати — было просто похуй и совершенно не до этого.       Хотелось только реветь. Постоянно. Потому что на месте Антона все еще никого нет, зато его фотография на втором этаже на этом конченном стенде.       Среди фотографий других пропавших без вести.       Пятифанов закрывает тетрадь и прячет ее в рюкзак, доставая конспект по биологии. Ведет его просто ебейшая фея, только от взгляда на которую хотелось заснуть, еще и желательно вечным сном, а преподавала она и того хуже, поэтому на ее уроках тяжело было абсолютно всем. Рома давно забил хуй и стал от скуки вырисовывать на полях каракули, бездумно водя ручкой по бумаге.       Иногда, когда Бяши не было в школе — заболел или решил не приходить или у мамки приход — они с Антоном садились за одну парту. И Тоша иногда что-то ему осторожно писал на страничках, которые учительница уже проверила и потом просматривать не будет.       Обычно она контролировала записи через урок, потому что, понятное дело, всем было похуй, что она там у доски мямлит. Ближе к середине урока уже приходилось кого-то будить, и под раздачу пару раз попала и Катя, которая потом еще и от мамки отгребла и ходила весь день обиженная и недовольная. Так что для хоть какой-то имитации контроля приходилось почаще брать конспекты и следить за тем, чтобы все обязательно еще и перерисовывали рисунки с учебника, а не только отвечали на вопросы по теме.       Со вздохом школьник открывает конспект, сразу же натыкаясь на нарисованный Антоном смайлик. Воспоминание о том дне отозвалось горько-сладко, и он перелистнул, замечая уже другое его послание.       «Хочу, чтобы все было хорошо»       Наверное, Рома просто сразу его не заметил, потому что он не помнит, в каком контексте это могло быть написано. И потому решает продолжить листать.       «Сейчас мне хотелось бы быть рядом»       Не помнит. Просто не помнит, когда Антон мог бы написать ему что-то… такое.       «Может, я зайду к тебе сегодня вечером?»       Антон не приходил к нему по вечерам — его родители не пускали, особенно после того, как пропала Олечка. И, хоть убей, Рома не мог вспомнить, когда и почему Антон мог бы напроситься к нему именно вечером, поскольку если они хотели вместе погулять, то либо шли сразу после школы, либо Рома с Бяшей сами за ним заходили, чтобы он один по лесу не гулял.       И, конечно, они соблюдали главное правило: не разделяться. Поэтому почти всегда ходили втроем. И только в последнюю встречу они с Антоном были вместе, потому что, ну…       Так надо было.       Он снова перелистнул конспект. И здесь, на полях, аккуратным почерком было выведено послание подлиннее предыдущих:       «Если так выйдет, что я исчезну, ты будешь по мне скучать?»       Что-то тут не так. Но Рома решает поддаться моменту, чувствуя, как горло подозрительно сдавило.       «Я уже скучаю» — пишет он ответ, откладывая ручку в сторону.       На доске учительница записывает какую-то хуйню, уверяя, что на будущем тесте эти вопросы сто процентов будет, а потому их обязательно записать и заучить. Рома совершенно безынтересно читает, что написано на доске, понимая, что ничего из этого ему никогда не пригодится в жизни, но все же решает записать, чтобы хотя бы не сильно проебаться на тесте.       И, как ему кажется, что-то изменилось.       Сначала он смотрит в тетрадь пустым взглядом, пытаясь найти что-то, из-за чего конспект выглядел как-то незнакомо, и с большой тревогой натыкается на крохотное послание рядом с его написанным минуту назад ответом.       «Я тоже»       По спине мурашки пробежали. Он даже протер глаза, думая, что ему мерещится, но нет, надпись так и осталась. И… это не почерк Бяши — да и он уже клевал носом, — и уж точно не его собственный.       Ему мерещится? Просто кажется, что там что-то есть.       Он осторожно потирает маленькую надпись пальцем, точно это могло бы что-то ему объяснить, но только к своему ужасу — уже именно ужасу — замечает, как чернила остались на коже, а возле надписи появились разводы.       Это… совершенно свежая надпись. Чернила даже не высохли, будто только-только написали, вот с секунд пять назад.       Он оглядывается, надеясь, что просто стал жертвой какой-то ебанутой шутки, но все неспешно записывали вопросы с доски, не обращая на него никакого внимания.       Что за хуйня сегодня с ним творится? Он что, в самом деле уже с ума сходит? Его глючит? Но следы и Бяша видел!.. Или он все это делает сам, но просто не осознает? Тогда, получается, у него именно что крыша едет, и это уже выливается в серьезные проблемы. Если его будет так контузить на постоянке, рано или поздно он сотворит что-то, после чего его просто в психушку упекут. И все, пиздец, хуй он что кому докажет.       Мальчик листнул еще раз, натыкаясь уже на пустой лист.       В центре которого была еще одна запись, от которой ему стало так плохо, что к горлу тошнота подступила.       «Я звонил, но мне не ответили. Оставь свой номер»       Рома закрывает тетрадь, боясь увидеть там еще хоть что-то настолько же странное. Нет, хватит, это уже совсем пиздец. Он точно, блять, с ума сошел, и ему это все мерещится. Не бывает такого, что надписи появляются сами по себе, что текст в книге описывает тот самый день с признанием, что ему на домашний звонят пропавшие без вести люди. Просто не может такого быть.       Он реально с ума сошел. Он, блять, на голову больной.       Дышать стало тяжело. В затылке вдруг стало так холодно, а в голове — пусто, точно вот-вот он попросту потеряет сознание. Руки пробила мелкая дрожь, и он поспешил сжать их в кулаки, чтобы хотя бы Бяша не заметил, насколько сильно его сейчас клинит.       Он больной он больной он больной он больной       Хотелось разреветься.       Остаток дня проходит в ужасном предчувствии большой беды. Странностей больше никаких не было, но Роме было банально страшно открывать тетради — если он еще хоть раз увидит записку «типа» от Антона, то у него просто сердце разорвется. Благо, ему хотя бы не мерещились какие-нибудь силуэты и тем более не слышался его голос. Если бы хоть что-то из этого произошло, он бы не смог делать вид, что все в порядке. Наверное, он бы реально при всех разрыдался или заорал бы, потому что уже был на пределе.       Наконец, последний урок заканчивается, и Рома вздыхает с облегчением. Сейчас он просто вернется домой и ляжет спать, не будет думать обо всей этой хуйне и попробует расслабиться. Возможно, все из-за стресса и усталости. Такое ведь бывает, когда мозг устает от поступающей информации и долгое время подвержен стрессу из-за каких-либо событий/обстоятельств. А чем у Ромки сейчас не стресс?       В гардеробной почти пусто, когда они с Бяшей туда приходят — сейчас уроки кончились только у их класса, а они задержались, потому что Роме нужно было ополоснуть лицо. Тревога отступала, но не уходила полностью, и это было видно. Бяша обеспокоенно глядит на него, горестно вздохнув, но ничего не спрашивает: он знает, что Рома переносит пропажу Антона особенно тяжело, а потому старается не давить и не расспрашивать. Но по нему видно, что еще чуть-чуть — и он станет задавать вопросы.       Рома берет свою куртку и просовывает руку в рукав, доставая шапку. — Ну че, Ром, — говорит Бяша, уже застегивая молнию на своей куртке, — покурим, на?       А Пятифанов молчит, вообще его не слыша, потому что у него в руках, блять, не его шапка.       Это, сука, шапка Антона.       Ужас охватывает его так резко и интенсивно, что он подается назад, упираясь спиной в стену. В ушах тупо зазвенело, а перед глазами поплыло; кажется, он даже услышал собственный всхлип, доносящийся словно бы откуда-то издалека.       Откуда она у него? Как могла там появиться? Кто ее подкинул? И зачем? С какой, блять, целью?       Кто-то хочет убедить его в том, что он сумасшедший или просто подставить? Но для чего? Кому он мог так насолить, чтобы этот кто-то… подкидывал ему вещи пропавших людей?       А если это просто похожая шапка? Вдруг над ним реально издеваться стали? — Ром, ты чего? — спрашивает мальчик, крепко ухватившись за его плечо, и это словно трезвит Пятифанова. — Эй, ты что, плачешь, на?       Он смаргивает слезы, со стыдом осознавая, что действительно расплакался. Еще и при Бяше. Позорище просто.       Снова взглянув на руку, он видит уже только свою черную шапку, и ни намека на то, что носил Антон.       Выходит, он действительно просто галлюцинирует?.. — Все в порядке, — отмахивается Рома не своим голосом. — Забей.       Он старается не смотреть на Бяшу, потому что ему до боли стыдно представать перед ним в таком виде, и поэтому он заглядывает в окно, вытирая слезы рукавом куртки. Мальчик надевает шапку под пристальный взгляд своего друга, который словно бы ощущал всем своим телом.       За окном ясно. Ярко.       И там Антон, просто стоящий посреди двора, не шевелясь. Свет бьет ему в спину и он расслабленно прячет руки в карманы куртки. Облаков пара от него не поднимается.       Рома срывается в ту же секунду, игнорируя «какого хуя, на?!» от Бяши. Если это правда Антон, если он вернулся, то это ведь все равно, что знаки свыше, которые он трактовал совсем неверно, так ведь?! А даже если он и реально поехавший, то похуй, потому что это был точно Антон, и он мог просто вернуться.       Вернуться. К нему. К семье.       Живым, блять.       Выбегая во двор, он озирается по сторонам, но Антона уже не видно. В груди засвербило огорчение и разочарование, а уже после них и пришло понимание того, что ему и это могло лишь примерещиться.       Ему нужно отдохнуть. И к врачу. Или лучше даже сначала к врачу, а потом отдыхать.       Пятифанов поднимает взгляд на окно, из которого смотрел сам, но видит там лишь уже раздраженного Бяшу, крутящего пальцем у виска. Он виновато улыбается ему, а затем снова потирает глаза — в этот раз они заслезились от яркого солнца и белого покрывала снега по всему двору.       И, открывая глаза, видит Антона за спиной Бяши, который сейчас явно материт его, на чем свет стоит.       Его едва не рвет от ужаса.