божатина

      старуха в прокате железных корытоконей оттягивает свои наволочно-длинные мочки без единой серьги и выковыривает из уха апельсиновую серу, размазывая ее по столу. рядом с ней стоит замызганный стакан дрянной заварухи — так теперь называется растворимый кофе низшей пробы — она отхлебывает огромный глоток и давится, долго кашляя седыми легкими, упирается в одну точку перекрестного пространства.       артем заходит бесшумно, как ловкая хаотическая пантера, опирается на глупое дерево стола, спрашивая: — сколько за корытце слева? — обижаете, мч, — неразборчиво отвечает старуха, — у нас лучшие модели для путешествий по всем уровням хаоса, — она приостанавливается, делая хлипкий вдох.       артем реагирует мгновенно, ловким движением доставая из кармана пакетик с подрощенными переливающимися кристаллами. — чистые? — у старухи падает челюсть, и она, ежась, поднимает ее с пола. — иных не держим, — улыбается. — попробуй вернуть машину, — старуха выхватывает пакетик и прячет в безднное ухо, — очень попробуй. — само собой.       старуха знает, что он не вернет. очень хорошо выучила беспокойную природу наркобаров.       артем подплывает к машине черным зубастым лебедем, и, сняв ключи с пыточного крюка, пропадает в ободранном мареве салона — пробует: заводит — машина чихает, крутит руль — машина недовольно урчит, проникает в двигатель — она шипит. — красавица, — тоном заправского насильника произносит краснов, а машина не верит.       отсуствие ремней в машине давно никого не пугает, ведь эти корыта в большинстве своем — железные катафалки, на которых вояки истребляют хаос, а хаос в замен расплющивает их, хороня в братских могилах забвения вместе с машинами, где вояки сращиваются в одну сиамскую сущность с вкраплениями железа, словно плакучие ивы бороздя свой кармашек братской могилы.       артем жмет на пенек педали, и машина с кряхтением выезжает из своего отсека, оставляя позади себя радужные газы, губительные для безвоздушья бездны. краснов и корыто срастаются кожей, но артем все равно более изящен, нежели его странная бурая коняшка. артем не смотрит на дорогу, интутивно заруливая в то место, которое принято называть приютом, ибо слово "дом" безнадежно устарело и заросло противной колючей бородкой.       панелька подключена к верхнему слою городской бездны, и привычно всасывает в себя ужинный мусор из остатков хаотических путников, закусывая бутербродами с докторским электричеством. он отключается от канала энергосвязи с машиной, заходя сразу в лифтовой кишечник и нажимая шестую сверху кнопку, ведь клиппот теперь в верху. лифт петляет в формалине кишки, раздутой и состарившейся. после заходит в одну из тысяч дверей Коридора Почти Между Мирами, и попадает в свой отсек.       сняв ильзокоховские сапоги и плащ, он гладит приемное время по загривку, проводит рукой по хребтам допотопных книг, и когда те отвечают ему еле-слышной вибрацией, он глотает две неоноротые таблетки, подготовленные предварительно, берет кожистый рюкзак, попутно кидая туда всякую требуху: консервные банки, крюки для ловли сновидящих, серые кеды, тишину, пару банок для кораблей с дурью, самую разную валюту, поддельные в тануки документы плоти, рассортированные заранее кристаллы всех мастей и прочую чепуху, которая может пригодится.       рюкзак закрывает рот, а артем ставит мощный, почти непробиваемый блок на оборотня системы превращения блока в лабораторию наркобара, завязывает узлы на платке покойницы в Настоящую Землю, и успокаивается — таблетки совершенства начинают действовать. он зашнуровывает сапоги тщательно и ищет у себя во внутричерепной библиотеке карту Дограничности. — она, — восклицает он кратко и запирает квартиру, уподабливая ее самому открытому в бездне пространству — ширинке на джинсах.       закинув рюкзак за спину, он спускается по винтовой лестнице сна, и садится в брошенную и презрительно смотрящую машину. сростаясь с двигателем, он включает шумы, которые раньше назывались "сбоем радиолинии", настраиваясь на небытие. до границы три часа теневого пространства.       электричество ведет тачку, пока у краснова в голове первичное небытие. в городской бездне виден только центр, остальное придуманно. огромные плакаты "присоединяйся к ЧУжим" пестрят неоновым свечением из пчелиных и мушиных разумов вечно возводящих уроборосовой формы небоскребы рабочих. сколько вечностей уже длится спецоперация ЧУ? именно это у них в кисельных мыслях, поэтому плакаты искрят ярче.       но центр исчезает лесополосой, а территория Шизоидных Разумов начинает кудахтать и рыгать перьями Адрамелеха. спустя сомн носатых иллюзий, которые артем не допускает до своего надежно охраняемого таблетками совершенства разума, чтобы иллюзии не сделали его Бедуином Шизоидных. и вот наконец начинается приятное покалывание Границы, височные катушки напрягаются, а стекло пространства лопается и исчезает бесследно.       на границе все как обычно: ненадолго снимается и описывается видимая оболочка, документы плоти отпечатываются в базе Приграничного Разума, формации оставляются в зоне предела, а железная коняшка окуривается "особым" дымом. — вояка? — вопрошает сидящая на цепи сущь. — любопытствующий. — не перелюбопытничай, наркобар. — а у вас тонкий нюх, — слова артема становятся эхом. — служба, — вояковский жест сущи.       артему противны эти замашки, но он не подает виду и забирает просканированную оболочку. теперь главное не обмануться свободой путей и не забывать, что обе руки — левые. правые тоесть.       он едет уже седьмую полярную ночь, закуривая фимиам безвременья, что смердит. повороты, переломы, сущи хаоса — и все со своей изюминкой, со своим маковым зерном: вот лилитианский суккуб скользит тонким потоком, а через несчитаемый хаос — уже нахемический, и груди потока пирсингованы. у краснова острая слепота. хаос не взаимодействует с ним, но заблуждает. не видно ни зги, а под глазами у него сонные круги — он одним глазом заворачивается в эти круги, вторым по-дельфиньи прибывая на "пати" слишком далеко отлетевших наркобариков. а потом снова куболитры слепого хаоса, нюхающего гнозис.       и вдруг на капот забирается странное существо — скелет маленькой рентгеновской кошки. артем беззвучно шипит на существо, но то усаживается на капот и начинает безжалостно выть, но выть не так как воет скотина или человеческий отпрыск — оно воет как бог. точнее — как бог, которого забивают.       краснов вспоминает наговор против кысей, и начинает расталкивать слова в глотке, скелетик исчезает, но остается звук — и в звуке оттеночным, слабым отголоском, будто идущим отовсюду, поскрипывает: поселок Седьмые Небеса, видимый слепотой номер два хаос номер шесть, семейная богобойня матвеева, добро пожаловать, не называйте код.       артем оглядывается на арсенал своих молчаний и выбирает тридцать шестое антикосмическим чутьем. богобойный вой становится невыносимее, а голубая трава щекотит шины железной развалюхи. — приехали, — думает артем вслух. в неокортексе запускается самый метафизический "русский" фильм — "иди и смотри". коровьи глаза вновь возникающего неба пялятся на него, — точно приехали.