Лагерное знакомство

На выпускной все только и говорят о светлом будущем, но никто не предупреждает о грядущих трудностях.

Никто и не заметил, как пролетело лето. Август упрямо подходил к концу — скоро всем предстоит вернуться домой, оставив воспоминания о лагере теплиться в сердце, среди таких же приятных и милых историй, которые невозможно забыть — они греют даже в самые холодные промозглые дни и обнимают, позволяя насладиться своими тихими приятностями, которых так не хватает в бесконечной городской суете. Саша стоит в черном выглаженном костюме с галстуком-бабочкой. Ему напоминает это выпускной из девятого класса, только ощущалось совсем… Иначе. Ярче, добрее — школа оставила о себе не самые добрые воспоминания: все эти придирки одноклассников, шёпот за спиной, обидные прозвища и вышвырнутый прочь из класса рюкзак, бесконечные уроки и занудный голос учителей, от которого страшно хотелось спать, но никак не учиться. Сейчас же на душе — лёгкий трепет. Неужели больше никогда он не встретится ни с кем из тех ребят, с которыми бок о бок шёл все эти три месяца и сроднился, точно знаком был всю жизнь? Думать об этом не хотелось. — Ну, чего ты раскис? — слышится рядом заметно позврослевший голос. Костя стоит рядом, как две капли походя на него. Только очков не хватает, и точно можно было бы считать их за близняшек. Стильных близняшек! — Да так… Задумался. — Думать — это хорошо. Здорово, что ты умеешь, — по-доброму усмехается, завидев хитрую улыбку явно желающего его стукнуть друга. — О чем задумался? — О будущем. — О как. Лихо ты… — Да ты только представь: вот сейчас мы выпустимся, разъедемся — а дальше как? Неужели никогда больше не увидимся? Не посидим, в карты не сыграем, шутки любимые друг другу не расскажем? Грустно это как-то… — Ну-у-у, это тебе с таким настроем в драмтеатр, — смеясь. — Кто ж сказал, что не увидимся? Билет взяли и прикатили друг к другу, когда захотели. Ты не забывай, нам ещё в Универе учиться! — невзначай взгляд поднимает, плечами покачивая. — Я вот, например, в Питер поступать собираюсь… Уралов и опомниться не успевает, как Саша тотчас его обнимает — да так крепко, что в лёгкое недоумение его вгоняет: никогда такого не было, и вот, опять! — Ох, ты, это чего ты так вдруг? — Обожаю тебя, Костя! — смеётся и по плечу его хлопает, отстраняясь. Смотрит внимательно, глазами серебряными бегает по всему его лицу, сияет улыбкой во все тридцать два: — Значит, буду тебя ждать. — А ты из Питера, что ли?! — Доброе утро! — Обалдеть, я и забыл! — Дурила, — усмехаясь. — Э-э-э, моя фраза! — обалдел от подобной выходки, уперев руки в бока. — Плагиатор! — Ну-у, знаешь же, как говорят? — невинно мигая глазами. — С кем поведешься, от того и наберёшься… О! — Чего? Что там? — головой вертит. Саша его руками обеими ловит, разворачивая взгляд в сторону сцены. По ступенькам поднимались девушки-вожатые. Голос наполнился невиданной прежде лаской и нежностью, и он слышит вкрадчивое: — Смотри. От Кости не укрылось, на кого тот интенсивнее всего смотрел. Маша — для всех злюка-вожатая, а для него — самая прекрасная, единственная и неповторимая Машенька, — в длинном белоснежном платье с летящими рукавчиками, огромным бантом на кушачке и с прекрасной причёской, иронично походящей на свадебную, а на макушке — красивый крабик в виде бабочки. — Красивая, правда? — мечтательно вздыхает. — Ага, безумно, — щурясь с хитринкой. — Ты слово для вечера придумал, жених? — Да Бог с ним, со словом этим… О другом думаю. — О Машке своей? — В том числе, — всё любование тотчас пропало и сменилось лёгкой грустью в голосе. Романов вдруг как-то огорченно вздыхает: — Не знаю, как сказать ей, что уезжаю. Она ведь в Москве останется… Волнуюсь я за неё. Костя смерил его непонимающим взглядом: — В каком таком смысле «волнуешься»? — Как она отреагирует, — смотрит на него. — Представь: ты только открываешься человеку и всецело ему доверяешь, а потом выясняется, что он уезжает на другой край страны, и не факт, что когда-нибудь ещё вы увидитесь. Они не успевают договорить. Голос вожатых прерывает на середине мысли. — Дорогие ребята! — начинает Василиса. — Сегодня для каждого из вас особенный день: заканчивается лето, скоро вновь школа и рабочие будни… — Но для старших ребят сегодня — настоящий праздник! — подхватила Камалия. — Выпускной вечер объявляется открытым! Готовьтесь принимать поздравления и делиться впечатлениями… — И не забывайте про слово вечера, — легко завершает Маша. — С праздником! Выходить одним из первых не хотелось от слова «совсем». Мысли хаотично мешались в голове, создавая непримиримую гремучую смесь, готовую вырваться из груди, стоит только поднести микрофон к губам и начать говорить. Хотелось отсидеться и выйти самым последним — а лучше и не выходить вовсе! Страх ранить своей речью Машу оказывался сильнее любых эмоций, что нёс в себе сегодняшний вечер — она ведь такая ранимая, чувственная… Ему таких усилий стоило добиться её благосклонности и доверия, расположить, наконец, к себе, позволив ей открыться собственным чувствам и выплеснуть все те эмоции, которые приходилось держать на замке, пряча от ядовитых сплетен и десятков осуждающих взглядов вокруг. Она впервые встретила человека, испытывающего к ней искренние чувства, и, кажется, сама отвечала взаимностью — неужели посмеет он теперь разрушить всё это? Позволит рассыпаться, как карточный домик, перечеркнёт всё, словно и не было ни прогулок, ни душевных разговоров, ни искренней симпатии, похожей на любовь? Может, это в самом деле и есть любовь — та самая чистая и искренняя, о которой оба мечтали и на которую смотрели с недоверием и опаской, ничего не зная об истинном её значении? Может, и так. И от осознания своей страшной миссии разрушителя этого хрупкого чувства становилось больно на душе. Подошла его очередь. Как бы он ни хотел оттянуть момент или повернуть время вспять, нужно было выходить и произносить то самое слово вечера. Он остался один, кто ещё не сделал этого, и теперь все ждали лишь его одного. Внутри екнуло давнее чувство, которое он предпочёл бы забыть: снова, как в школьные годы, десятки взглядов, нацеленных прямо на него, выжидающих момента с горящим внутри нетерпением. Все ждали его одного, и это чувство неловкости, словно весь экипаж ждёт одного лишь юнгу, тормозящего весь их огромный корабль, пожирало изнутри. Он поднимается на сцену. Колени предательски дрожат, словно он — вновь тот крохотный мальчуган, трясущийся от страха перед строгим взглядом нелюбимого дядюшки, держащего крепко сжатого в руке ремень. Подают микрофон. Вдох-выдох. Это всего лишь слова. Всего лишь слова… Да только кому, как не ему, знать, сколько боли могут они причинить. — Знаете, было сказано уже так много, что даже неловко продолжать, — начинает Саша, и остальные поддерживают его улыбкой. — Но всё же очень хотелось бы выразить слова благодарности тем, благодаря кому я могу с уверенностью сказать: это лето стало лучшим в моей жизни. Он оборачивается и взгляд переводит точно на стоящего у самой сцены Уралова. — Дорогой Костя. Ты стал для меня поддержкой и опорой — другом, на которого я в самые тяжкие моменты мог смело положиться и спросить совета. Ты принимал меня любым и помогал, ничего не прося взамен. Для меня это — ценнее любых денег. Спасибо тебе… Аплодисменты отозвались приятным отзвуком. Костя благородно кивнул, с улыбкой смотря на друга. Саша же не решался продолжить. Глаза упрямо ловили Машин взгляд, и от блеска светлых её голубых глаз кружилась голова. Ему придётся это сказать — разум понимает, что нужно! — но сердце отказывается. Дрожит, бьётся, плачет — не хочет причинять боль тому, кого… Любит…? Ему нужно это сделать. Все его ждут. — Однако есть человек, которому я также обязан не меньше. Маша… — мысленно даёт себе подзатыльник за ненадлежащее обращение. Договорились же, что на «ты» — только между ними! Впрочем, это, как казалось, пропустила мимо ушей и сама Маша. — Это ты. Я искренне, от всей души хочу выразить тебе огромную благодарность. Если бы не ты — вряд ли бы я стоял сейчас на этом месте и подбирал слова… — улыбнувшись. — Ты подарила мне одни из самых счастливых дней в моей жизни. Наши душевные разговоры, веселые прогулки, то мороженое, которое мы так и не доели… — он слышит, как она весело хихикнула, вспомнив тот день. — Всё это навсегда останется в моем сердце. Он обводит взглядом толпу. — Спасибо вам всем за прекрасное лето, спасибо, Маша и Костя, за то, что появились в моей жизни и принесли в неё радость и новый смысл, — набирается смелости. Собирает в кулак всю волю и через силу чеканит: — Мне будет очень не хватать вас в далёком Петербурге. Он видит, как все тотчас меняется в Маше. Пестрящая игривость её взгляда тухнет, с лица пропадает улыбка, губки начинают дрожать. К глазам вновь подступают слезы. Нет… Нет, пожалуйста, нет! Он не может её бросить, не может, не должен! Только не он… — Я буду скучать, — с грустной улыбкой. Аплодисментами разорвалась застывшая в одном мгновении меж украшенных ветвей тишина. Кто-то радостно смеялся, кто-то выкрикивал счастливые возгласы, кто-то плакал — от счастья, конечно. Маша взглядом следит за Романовым и, стоит ему сойти со сцены, тотчас бросается прочь, оставаясь незамеченной. Почти незамеченной. Она не знала, что в этот самый миг он сам гонится за ней, не позволяя эмоциям взять верх над её хрупким сердцем. Ему больно смотреть на слёзы, катившиеся по её щекам, а потому делом чести для него было не допустить этого. — Маша, стой! Подожди! Она останавливается. Тяжело вздыхает, разворачивается, смотря ошалевшим от несправедливости взглядом. Слёзы льются из глаз, заставляя тонкими чёрными дорожками растекаться тушь на густых ресницах. — Почему?! Почему ты не сказал, что уезжаешь? Почему, Саша?! — У меня нет другого выбора! — даже не пытаясь оправдываться. — Там моя семья! Я и без того поступил, как скот, оставив их совершенно одних вместе с дядей, для которого мы все — не более, чем пустое место, — и укатил из дома, не в силах больше терпеть его выходок. Я не могу их бросить, Маш! Пойми меня, пожалуйста! — А меня, значит, можешь? — поджимая губы, произносит на порядок тише. — Маш… — Почему… Просто скажи мне, почему? — качая головой. — Почему, стоило мне только поверить, что всё в жизни у меня наконец-то стало налаживаться, ты просто уходишь, как будто ничего и не было? Почему оставляешь меня опять одну, вместе со всеми… Ними! — ручкой показывает в сторону поляны, где ещё с минуту назад он выступал на сцене. — Почему? Что я тебе такого сделала? За что ты со мной так?! Ему кажется, что сердце сейчас выпрыгнет из груди. Хотелось закричать, высказать всё прямо и честно — то, что она хочет и должна услышать, что хочет и должен сказать он сам… Романов подходит ближе и, крепко взяв её за плечи, громко произносит: — Да потому что я люблю тебя, Маша! У неё сердце удар пропускает. Хотелось замахнуться и треснуть, как следует, но он прерывает всякие её попытки следующими словами. — Я не хотел ничего из этого. Приезжая сюда, я думал только об одном: спрятаться, переждать, скрыться от всего того, что творится дома. Но потом… — в глаза ей вглядывается и ниже склоняется. — Потом я тебя встретил, Маш. И всё! Я понятия не имел, что делать и как быть дальше, потому что знал, что рано или поздно мне придётся уехать — мне безумно страшно было делать тебе больно, и я как мог оттягивал этот момент, словно надеясь, будто бы этого всего удастся избежать и лето будет длиться вечно! Но не бывает так, понимаешь? Не бывает, к сожалению, как бы мы ни хотели в это не верить! Она плачет. Плачет, на него смотря, и в услышанное верить отказывается. — Дурак ты… Дурак! Дурак, дурак! По плечу его бьёт, чувствуя следом крепкие объятия. Прижимается всем телом, цепкими пальчиками держась за ткань пиджака. Не отпускать, не разжимать объятий, никому не отдавать… — Прости меня, Маш… Я знаю, как тебе больно, и пойму, если ты будешь ненавидеть меня после всех этих слов, но… — Не смей так говорить! — кричит. — Не буду я тебя ненавидеть! Ни за что и никогда! Он хочет спросить, почему, но тут же замечает, как она взгляд поднимает. Режет слух её крик: — Люблю я тебя, идиот! — Маш… Маша, Господи… Саша по спине её гладит, к себе прижимая, пока она громко всхлипывает. По плечу его бьёт от беспомощности, слезами заливается… Это нужно просто переждать. Пройдёт, она успокоится… Что же это — выходит, она тоже его… Любит? Чисто и искренне, как и он её? Боже, и что теперь делать? Да ему теперь сквозь землю провалиться хочется от одного только осознания происходящего! Мало того, что сам себя вогнал в панический ужас — ещё бы, попробуй оставить человека, которого любишь больше жизни! — а тут ещё и выясняется, что она сама к нему чувствами воспылала, и теперь он и её на страдания обрекает своим отъездом. — Не пущу! — головой качая. — Лучше пристрели меня, утопи — что хочешь! — но я не пущу тебя никуда! Не уедешь ты от меня, слышишь?! Не уедешь, Саша! В голову ударяет безумная мысль. А что если… — Поехали со мной. — Что..? — В Петербург поехали, — повторяет, за плечики держа. — Уедем, жизнь новую начнём… Я не настаиваю и пойму, если ты откажешься, потому что… — Нет, — всхлипывает. — Не откажусь! Меня в Москве ничего не держит! Я уже достаточно взрослая девочка, чтобы жить на попечении приёмного отца, который меня видит раз в год по обещанию и знать уже не знает, как я выгляжу... Взгляд на него поднимает и тихо, с рвущимся наружу отчаянием в голосе просит: — Увези меня отсюда, Саш… Прошу тебя, пожалуйста, забери меня с собой! — Всё, всё, тихо… — Забери… — Заберу, — тихо. По спине вновь гладит, голову кладя ей на макушку. Гладит, успокоить пытаясь и вслушиваясь в судорожное биение родного сердца. — Заберу, милая. Только не плачь… Они простоят так ещё очень долго. Гости успеют разойтись, кто-то начнёт собирать вещи к отъезду, кто-то пойдёт запускать фейерверки, кто-то на радостях нырнет в пруд — всё равно формально больше не в отряде, никакие очки не потеряются! Даже не подозревая об этом, Саша с Машей стали жертвами вполне дружелюбной и безобидной, как оказалось, слежки. — Ну и ну, Костя, — улыбается Святослав. — Не прогадал. — Я предупреждал: у меня чуйка, — вторит Уралов. — А ты всё: «глупости, глупости»… — А я сразу сказала, что мы ещё гулять будем на их свадьбе! — мечтательно вздохнув и облокотившись на дерево, произносит Камалия: — Как же хорошо, что у ребят наконец-то всё сложилось. — Мы же не будем им говорить, что все дружно в Питер поступать собираемся? — шепотком интересуется Костя. — Нет!!! — слышит он ответ друзей и тут же удостаивается звонкого хлопка по плечу с обеих сторон.