Перехлест волны

В детстве, Марк помнил, у бабушки на тумбочке всегда стояла фотография – отец и мать, еще молодые и счастливые, стоят на фоне ЗАГСа в окружении свидетелей. У мамы длинные темные волосы, украшенные белым венком из искусственных цветов, на папе – светлый костюм и дурацкий широкий полосатый галстук. Время сожрало и их счастье, и эту фотографию, поэтому теперь Панфилов порой думал, что ему это почудилось – а людей, готовых честно ответить на вопрос об этом, уже не было. Теперь папаша выглядел представительней, оброс брюшком, но галстуки выбирать так и не научился. Как и выражения, потому что своего первенца он поприветствовал едкой ухмылкой и нагленьким: – Чего приперся? Всякий раз, как приходил к отцу, Марк чувствовал, будто идет побираться. Именно так с ним папаша и обращался – как с оборванцем, хотя сам же и породил, сам же и бросил в обстоятельствах, в каких любой другой бы скатился еще ниже. Блистательное поступление в МГУ, конечно, снискало Панфилову однократное снисходительное “моя кровь”, но в остальные моменты батя предпочитал об этом не помнить, будто его участие в сотворении Марка заключалось исключительно в передаче гена гениальности. Которым сам папочка, кстати, не обладал. – Не приперся, а пришел, – холодно ответил Марк и подставил себе стул. Папка работал в автосалоне и продавал машины, чем зашибал, между прочим, приличные деньги, но по службе за десять, кажется, лет, так и не продвинулся. Сейчас у него был перерыв, и Марк разыскал его в кафешке, куда он обычно ходил обедать. Папаша был, как крокодил – всегда ходил на охоту одним маршрутом и в одно время, и вычислить его не составляло труда. – Пришел, приперся – какая разница, – пробормотал родитель и принялся хлебать суп, по-плебейски закинув уродливый галстук в крапинку за плечо. – Надо-то че? – Сам догадаешься? – Съязвил Марк, хоть и понимал, что в его положении этого лучше не делать. – Я че, похож на экстрасенса? “На мудозвона ты похож”, – подумал Панфилов, но сдержался. Почему-то его нордический темперамент работал во всех ситуациях, даже с мамой, но на отце неизменно давал сбой. – По поводу Вариной школы. Вернее, денег. – А, ну я так и знал, – буркнул “не экстрасенс”. – Опять клянчить. Ты вообще уже лоб здоровый, иди сам заработай. Марк поджал губы – отец бил в самое больное. Он бы действительно мог пойти работать, не как сейчас, а по-взрослому, но тогда бы вылетел с факультета после первой же сессии. А это было чревато не только криками матери, но и криками “Подъем”, “Отбой” и “Шагом марш”. Ему было, что сказать, но оправдываться он не стал. – Варе нельзя возвращаться в старую школу. Ее там с ума сведут, там же такой контингент… – Ой, не лечи, – перебил папаша. – Я еще вчера сказал – вопрос закрыт. Хотите делать из козы горную лань – делайте за свой счет. Я вам не банкомат. И так жируете, пока я тут горбачусь, каждый месяц из-за вас зэпэху обрубают. Алименты, которых было не избежать, папаша выставлял как великое благодеяние, а детей, которых сам, между прочим, и настрогал – как взявшихся из ниоткуда паразитов, как моль, которая ежемесячно отъедает кусок висящей в шкафу драгоценной шубы. Марк не выдержал. – Она, между прочим, твоя дочь! – А это еще доказать надо, – папаша загоготал. – Ты издеваешься? – Ты мне пожрать спокойно дашь или нет? Ты че вообще здесь забыл? Времени свободного много? – Я сюда не развлекаться пришел. Или мне с тобой в салон сходить, рассказать твоим клиентам, какой ты папаша? – Ага, валяй. Тебя охрана знаешь как быстро выставит? – Семью свою кинул через колено, их кинешь, – продолжал свою тираду Марк, не обращая внимание на папочкины издевки. – Да какая вы мне нахрен семья! – вдруг взвился отец и стукнул кулаком по столу. – Вы паразиты сраные. Все только “дай, дай, дай”... у меня сын в этом году в первый класс идет, понял? Думаешь, он должен в сраной шараге в Вишняках учиться? – И чем “сраная шарага” в Вишняках отличается от “сраной шараги” в Южном Чертанове? На этот раз в генетическом родстве с папашей засомневался уже Марк, потому что тот не уловил подвоха – ну, или изящно сделал вид. – Сраные шараги – они и в Африке сраные шараги. – Тогда почему Варя должна в такой учиться? – Слушай, да ты заебал, – огрызнулся отец. – Че я, перед тобой отчитываться должен? Мои деньги, я их зарабатываю, как хочу – так и трачу. То, что вам причитается – вы получаете, а хотите шикануть – сами заработайте! Че, способов что ли мало? Ты вон вообще лоб здоровый, просиживаешь штаны в этом своем МГУ, мог бы давно уже по контракту служить пойти, купили бы девке школу, какую захотите. И хату бы эту разменяли говеную, и бабу бы себе нормальную нашел… Фантазия отца настолько поразила Марка, что он на миг потерял дар речи. – Бать, – тихо сказал он, когда отеческое назидание стихло. – Скажи честно… ты ебанулся? Все, кто знал Марка, считали, что он никогда не матерится, но просто потому, что никто не доводил его до соответствующей кондиции. А вот у отца получилось. И более того, он пропустил это мимо ушей. – Кстати, а че у тебя бабы-то нет? – наседал он. – Ты не пидор случаем? Почему-то эта почти невинная по сравнению со всем, что папаша уже сказал и сделал, предъява, довела Марка окончательно. Умом он понимал, что сказано это не всерьез, а чтобы побесить, и что отец наоборот, ни о чем не подозревает, поэтому и говорит так, надеясь, что сын начнет оправдываться. Но внутри все кипело, и захотелось сделать что-то такое, отчего у отца точно кишки перекрутятся в абстрактную скульптуру. Это было опасно и точно отрубало все возможности дальнейших переговоров, но Марк уже устал каждый раз быть парламентером и получать за это ведро помоев от человека, произведшего его на свет. – А если да, то что? – спросил он, ухмыльнувшись. Папашка мигом налился гипертоническим румянцем и даже, казалось, зашатался. – Че ты сказал? – Че, бать, слух отказал? Сын пидор, да и отец в уши ебется? – Ты блять мне щас… – папаша начал угрожающе выползать из-за стола, но Марк вскочил первым. – Лучше быть пидором, чем твоим сыном. Гораздо, гораздо приятнее. Вылетев из рыгаловки, зачем-то именовавшей себя рестораном, Панфилов проигнорировал торчащую тут же, под носом, автобусную остановку и потащился к метро пешком – ему надо было покурить и выдохнуть. Встреча с отцом словно прокрутила его через мясорубку, и теперь требовалось время, чтобы составить разбросанные кусочки фарша обратно в целого человека. Он точно переоценил свои способности идти на учебу после этой встречи. Лучше всего, конечно, было выговориться – и понять историю до конца мог только один человек на земле. “Алис, есть минут пятнадцать?” – набрал он торопливо в чате, не сбавляя хода. Прошло две или три невыносимо долгие минуты, прежде чем чат отозвался: “Ты прям как чувствуешь. Щас нет, на съемке. Но через полчаса можем встретиться”. “В смысле? Ты в Москве?” “Йеп. Подгоняй к Чистым, я как раз закончу и пойдем где-нить сядем” Алиса, конечно же, задержалась на пятнадцать минут, но выпорхнула, как всегда, счастливая и безмятежная, как бабочка, с тяжелым на вид фотографическим чемоданчиком в руке. – Марик! Как же я сос-ку-чи-лась! – она беззаботно устроила чемоданчик на тротуаре и повисла на панфиловской шее, празднуя собственную радость. – Я ж тебя… ну да, с зимы не видела. – Да всего-то два месяца… – бормотнул Марк, невольно оседая под силовой атакой. – А ты чего здесь? И почему не сказала? – Да я на день всего, по работе, электричка вечером. Думала, ты на парах, не хотела дергать лишний раз. – Она осмотрела его с головы до ног и вдруг нахмурилась. – А ты чего такой… да на тебе лица нет! Марик, только не говори, что ты расстался с кем-то, о ком мне даже не рассказывал. – Нет. Там… другое. Но тоже, считай, выкинул лишнее из жизни. – Ладно, пошли, поведаешь, – она подхватила его под руку. – Мне говорили, тут на Покровке кафешка есть хорошая, с гранатовым вином, самое то для грустных историй. – Алис… – Марк помедлил, стесняясь признаваться в очевидном. – У меня на кафе… в общем, денег нет. Девушка только закатила глаза. – Ну ты чего как неродной, Марик. Забей на деньги, я угощаю.